Как вырвать киту коренной зуб, стр. 5
– Какая у вас мама?
Взметнулся лес рук.
– Добрая.
– Черноволосая.
– Веселая.
– Кудрявая.
– Большеглазая.
А Станда старался перекричать всех, вопя, что его мама уже замужем.
Только Вашек, склонившись над листом тетради, что-то писал.
– БЕНДА! – резким голосом подняла его Едличкова.
Вашек встал и бесхитростно улыбнулся.
– Извините, пожалуйста, но я уже сочиняю. Письменно.
Когда Едличкова приблизилась к парте и прочитала первые строчки, в глазах ее изобразился ужас, и она вообще не сказала ничего.
Вашек тщательно продумал всю операцию. Вытащил из кладовки мешочек муки мелкого помола, насыпал в глубокую тарелку панировочные сухари, достал из холодильника кастрюльку с мясом и картонку яиц. Потом взобрался на кушетку, откуда легче было дотянуться до кухонного стола, и включил радио. И разу же кухня наполнилась музыкой, увлекающей в мир удивительных приключений. Вашек разбивал одно яйцо за другим и слушал. Раздался доверительный голос:
«Вершина Джомолунгмы светилась в лучах заходящего солнца красным золотом. Нет, силы у них еще не иссякли, но на границе восьмой тысячи метров почти немыслимо отважиться на подъем по голой и отвесной ледяной стене!»
Вашек слушал, затаив дыхание. Все восемь яиц, что мама хранила в холодильнике, он вылил в стеклянную миску и взболтал рукой. Окунул в яичную массу кусок мяса, потом обмакнул его в муку и снова сунул в миску с яйцами. Увлеченный повествованием, провел пальцами по щеке, подпер кулаком подбородок и заслушался.
«За триста метров до вершины Мэллори и Ирвин остановились, пораженные. Перед ними вздымалась остроконечная пирамида, такая отвесная, что казалось – человеку не под силу ее одолеть!»
Наконец Вашек отнял руки от лица, не замечая, что его трудолюбивые пальцы оставили на щеках желтоватый яичный оттиск, потер лоб, словно бы очнувшись от глубокого сна, и снова принялся за дело. Нельзя терять ни минуты! Его руки здесь, на кухне, готовили сейчас шницеля для ЗАПАСНОГО папы, но сердце и душа были далеки отсюда. В радио, на леднике, что-то затрещало, раздался гулкий удар, откликнулось эхо.
«Как гневный рев горных духов, раскатисто загрохотала, падая на ледник, снежная лавина. Богиня-мать так наказывает смельчаков, которые дерзнули приблизиться к ее трону!»
Анна, отворив дверь в кухню, оглядела весь этот погром. Сокрушенно затрясла головой.
– Господи боже, марш отсюда! Эти шницеля были на воскресенье!
И скинув пальто на стул, она принялась собирать яичную скорлупу и рассыпанную на столе и по полу муку.
«Мэллори висит над зияющей черной пропастью, закрепившись кошками в трещине скалы. Но где же Ирвин? Где его товарищ? Там, за ледяной скалой, лежит раненый».
Анна стрельнула глазом в сторону Вашека. Свернувшись клубком, как щенок, лежал он на кушетке, глаза невидяще уставились в дальние дали.
– Иди умойся, – сказала Анна и выключила радио.
Вашек стремглав вскочил и включил снова. Потом забился в угол кушетки, поудобнее оперся о стенку и отвернулся, чтобы не было видно его лица. В кухне снова зарокотали порывы ветра. Близилась буря.
«– О всесильные боги! Выпустите нас из своего ледового плена! – взывал сильным голосом Мэллори.
– Гора не слышит тебя, – шептал Ирвин. – Иди вниз, спасайся. Ты сам сумеешь это! Ты должен показать им дорогу!
– С этого склона ни одна дорога не ведет к вершине!…»
Вашек оглянулся; он увидел, как мама вытащила из холодильника бутылку пльзеньского пива и, несказанно удивленная, спросила:
– Ты купил пиво?
Вашек не ответил. Только молча кивнул и пошел в ванную вымыть лицо и руки, перемазанные мукой и яйцами. Анна вопросительно поглядела на него, вообще ничего не понимая.
«Мэллори обнял Ирвина, пытаясь согреть. Ему не под силу снести в лагерь товарища, но и оставить его здесь одного он тоже не может.
– Дождемся, когда за нами придут.
Мэллори знает, что никто не придет. И раненый это знает, но с надеждой в сердце умирает».
Вашек снова устроился на кушетке. Глаза его горели. Хотя до званого ужина оставалось добрых два часа, но в какую-то долю секунды он понял вдруг, что никто не придет. Тоска по настоящей дружбе, по приключениям и по отцу, который погиб где-то далеко, под лавиной, – все это разом навалилось на него, и сердце сжалось от нежной детской печали. Из дальней дали услышал он голос матери:
– Я спрашиваю тебя, почему ты купил пиво?
Она сидела рядом с ним на кушетке, совсем близехонько, и заправляла ему в трусы выбившуюся рубашку.
– Я думал, он сегодня придет, – пробормотал в подушку Вашек. Колготки у него сползли, одна тапка расстегнулась.
– Кто? – непонимающе спросила Анна.
– МИНИСТР, – ответил Вашек, а когда обернулся, глаза у него были красные. Не слеза ли скатилась у него по лицу?
Что это с ними сегодня такое? – размышляла Карла Валентова, задергивая оконную штору. Ей пришлось то и дело подгонять Анну, чтобы она поспешила.
Вашек сидел за столом, хмурился и ковырял вилкой в тарелке, хотя получил на ужин свое любимое блюдо – жареный шницель. Анна все еще не ушла в театр, и Карла уже в третий раз напоминала ей, что давно бы пора отправиться, если она не хочет опоздать.
Наконец Анна показалась в пальто.
– Знаете что, Карла, – сказала она многозначительно. – Сегодня вечером Вашек может взять телевизор к себе в комнату.
И, подойдя к столу, поцеловала сына на прощанье. Он даже не пошевельнулся. Анна ободряюще улыбнулась ему:
– В полвосьмого будет Чаплин. По второй программе.
– Не хочу никакого Чаплина» – закричал Вашек, когда Анна была уже в дверях.
Обернувшись, она увидела, как он прямо из миски отпивает компот.
– Я хочу, чтобы ты сидела дома, как и всякая нормальная мама!
Лицо у него было строптивое, он злобно выплюнул косточку на тарелку.
Когда Карла Валентова уснула с вязаньем пред телевизором, Вашек влез из-под одеяла, на цыпочках подошел к оку и притиснул нос к холодному стеклу. За окном была темная зимняя ночь и ветер в порывах звенел как ледовая музыка.
5
В понедельник приказом был утвержден состав исполнителей нового балета, сразу же во вторник начались репетиции, а в конце мая должна была состояться премьера «Спартака». Анна обрадовалась, увидев свою фамилию против главной женской роли – Фригии, но радость была уже не та, какую она переживала раньше.
Да, за эти четыре года кое-что изменилось. Когда Анна познакомилась с Индржихом, у нее было такое чувство, что жизнь начинается заново. Она, как и прежде, делала покупки, гладила, стирала, варила, но все вдруг приобрело какой-то особый смысл. Анна даже ухитрилась связать две пары гетр, сплела черно-золотую сетку для волос, отдала сшить себе костюм в мелкую клеточку и крепдешиновую блузку, приучилась вставать на двадцать минут раньше, чтобы перед репетицией принять обильный душ. Она придумывала блюда, которые по четыре часа можно было хранить в театральной уборной, не тратя время на поиск холодильника, пекла печенье с сыром, пирожки с мясом, домашний рулет. Знала, что Индржих отдает предпочтение ее кулинарии не только перед местным буфетом, но и рестораном, где им доводилось ужинать после спектакля.
Однако со временем обязанностей прибавилось. Количество часов, проводимых в театре, резко возросло. Кроме официальных репетиций, Индржих продлевал индивидуальные занятия до четырех и пяти пополудни. А дома ее все чаще донимала своими просьбами Карла Валентова.
– Аничка, не смогли бы вы заскочить на почту, а по дороге домой взять пальто из химчистки?
Отказать ей Анна не могла.