Золото Серебряной горы, стр. 17
Учитель понизил голос, и Бумажкину стало совсем не по себе. Он замедлил шаг, и в этот момент ему показалось, будто мимо пронеслись какие-то бесплотные тени. Он отдавал отчет, что скорее всего это уже буйство его фантазии, и все же, все же… «Скорей бы уж до дяди Миши дойти, что ли», — подумал Петька, ощущая в горле противный комок. Он поднял голову, но звездочки, которая так приветливо подмигивала ему, не нашел.
— Мало того, — уже каким-то совсем замогильным голосом продолжал Геннадий Борисович, — на этот раз души стражников стали вести себя совсем агрессивно. Совсем недавно на одного паренька напали…
В этот момент внимание Бумажкина переключилось на странные звуки, доносящиеся со стороны дороги. Звяк-звяк… Звяк-звяк… А может это опять только чудилось? Как бы то ни было, ноги у Петьки стали совсем ватными, он покрылся холодным потом и боялся дышать. Казалось, что все, что их окружает, теперь приобрело тайный, зловещий смысл. Небо стало почти черным и в него буквально вонзались острые ветки сосен. То там, то сям возникал какой-то непонятный треск, будто вокруг шныряли невидимые злобные существа.
Геннадий Борисович между тем ускорил шаг, и расстояние между ним и Бумажкиным быстро увеличивалось. «Почему он так быстро идет? Почему не дожидается меня?» — пронеслось в голове у Петьки. В один из моментов у него вдруг возникло нелепое подозрение: а не случайно ли учитель так себя ведет? Не хочет ли он оставить Петьку одного на растерзание душам замученных стражников? Но зачем ему это нужно?
Вдруг со стороны дороги раздался громкий протяжный крик, напоминающий крик раненого животного. Петька остановился. Крик повторился, на этот раз громче и продолжительнее. Не помня себя, Бумажкин бросил в снег сумку, метнулся к Геннадию Борисовичу и вцепился в рукав его куртки. Тот стоял неподвижно, как изваяние.
— Выходит, — прошептал он, — все это на самом деле правда… Т-с-с… Слышишь?
Душераздирающий крик прекратился. Но теперь уже совсем рядом кто-то громко ударял друг о друга металлическими предметами, и стоны, стоны…
— Кандалы, — одними губами произнес он. — И стоны…
От страха Петька даже кивнуть не мог.
— По дороге идут… — продолжал учитель. — Хорошо, что мы через лес пошли…
Постепенно все стихло и в лесу вновь воцарилась тишина. Но путники не торопились идти дальше. Какое-то время они продолжали стоять, тесно прижавшись друг к другу. Петька вспомнил о своих мимолетных подозрениях, касающихся Геннадия Борисовича, и ему стало стыдно.
— И все же, нужно идти дальше, — сказал учитель.
Бумажкин подошел к сумке, брошенной в снег, но поднять ее так и не смог. Во всем теле чувствовалась небывалая слабость.
Геннадий Борисович молча взял Петькину ношу и медленно побрел дальше.
Глава 6. Благодатный на горизонте
Минут десять шли молча.
Тишину нарушил Ильин.
— Ладно, слушай дальше, — сказал он. — Поспеваешь за мной?
— Поспеваю, — отозвался Петька, на всякий случай, приготовившись слушать очередную порцию кошмаров. Теперь он понял: рассказы-ужастики и книжки из серий «Страшилки» или «Мурашки по коже», не стоящие никакого внимания, мелочи. К тому же выдуманные писателями. Но когда в нескольких шагах от тебя гремят кандалами призраки и издают душераздирающие вопли…
— Так вот, — продолжал Геннадий Борисович. — Примерно месяц тому назад, а может, чуть раньше, два наших горных инженера, Георгий и Григорий, решили сходить к Серебряной горе, чтобы развеять вздорные, как им казалось, слухи. Пошли они днем, и с концом.
— Как — с концом?
— Ну больше с тех пор их никто не видел.
— А их искали? — спросил Петька, к этому времени почти полностью переключившийся на новый рассказ учителя.
— Разумеется.
«Ну и делишки творятся в этих местах, — подумал Бумажкин. — Вот тебе и «островок российского благополучия». Да до такого, пожалуй, сама бы Агата Кристи не додумалась».
Воспоминание о книге, прилипшей ко дну сумки, вызвало у Петьки приступ тревоги. «А может это она притягивает в мою жизнь такие кошмары? — пронеслось в голове. — Впрочем, вряд ли. Все это началось еще до моего появления здесь. Хотя, конечно, неплохо бы на время расстаться с этой сумкой. По крайней мере, не таскать ее за собой, как это приходится делать вот уже третьи сутки».
Размышления Петьки прервали слова Геннадия Борисовича.
— Это еще не все. То, что ты сейчас узнаешь, имеет некоторое отношение к тебе.
«Ну, этого еще не хватало!» — подумал Петька.
— Дело в том, что вместе с Георгием и Григорием должен был пойти и твой родственник, Михаил Дмитриевич. Мало того, именно он и подговорил их пойти на старый рудник и проверить, что же все-таки там творится.
— И почему же он не пошел? — спросил Петька, чувствуя, что хотя и не знаком с дядей Мишей, все же ему не очень-то приятно было бы узнать о нем что-либо не очень хорошее.
— В самый последний момент его разбил радикулит.
«Да что же это за человек такой? — недоумевал про себя Бумажкин. — Пишет одно, а на деле совершенно другое. Рудник, мол, развивается, работает, да даже не один, а два, живем, как при коммунизме, зарплату платят исправно, преступности никакой. А на деле — люди уже несколько лет денег не видят, один рудник почти не работает, в другом — души замученных стражников беснуются. Горные инженеры, что восемьдесят лет назад, что сейчас, куда-то исчезают. И обо всем этом — ни слова. Скорей бы увидеть этого родственничка, что ли. Впрочем, не удивлюсь, если и фотография, которую он прислал, не его, а какого-нибудь соседа. Да и про ботанический сад, наверное, напридумывал. Итак ясно, что фигня все это!»
Теперь вокруг было тихо, спокойно, и Петька постепенно пришел в себя. Лес остался позади, и перед путниками раскинулась белая бескрайняя равнина.
— Ну вот, почти пришли, — облегченно вздохнул Геннадий Борисович. — Благодатный на горизонте. Сейчас только через поле перейдем.
— Где Благодатный, где? — спросил Петька и напряженно всмотрелся в даль. Он, конечно, не ожидал увидеть праздничную иллюминацию поселка, о которой так красочно писал дядя Миша, но по крайней мере должны же быть хотя бы единичные огоньки…
— Да вон, вон! — с воодушевлением воскликнул учитель и показал рукой совсем в другую сторону. — Хоть бы сегодня электричество не отключили, что ли, — уже без особого энтузиазма добавил он, — а то в последние два года в основном только при свечах и живем.
«Отпад!» — подумал Петька и изо всех сил напряг зрение. Наконец, с большим трудом он рассмотрел вдалеке большое темное пятно.
— Там?
— Ну конечно! — радостно закивал Геннадий Борисович. — А вот еще вглядись, видишь самое темное место? Это Америка. То, что посветлее — Индонезия. И совсем светлое — Индия.
Ничего такого не увидел Петька в темнеющем вдалеке пятне, но снова вспомнил услышанный в поезде разговор, и ему многое стало ясно.
— Это что, у вас районы так называются? — все же решил уточнить Бумажкин.
— Не официально, конечно. Просто жители поселка, не знаю почему, их так окрестили. Возможно, сказалась подспудная тяга к путешествиям, к знакомству с новыми странами.
Геннадий Борисович с нескрываемой гордостью, не отрываясь, смотрел на раскинувшийся вдали Благодатный.
«А что, дядя Миша прав, — подумал Петька, — по освещенности с этим поселком действительно ни один город в мире не сравнится. В том числе Нью-Йорк и Лос-Анджелес».
Глава 7. Дядя Миша
Буквально пятнадцать минут спустя путники уже бодро шагали по поселку Благодатный. Петька ощутил, что у него появилось второе дыхание и от усталости не осталось и следа.
На улице не горел ни один фонарь. И если бы не огромный месяц над головой, то, пожалуй, и в двух метрах ничего не было видно. Сквозь неплотно закрытые ставни просачивался желтоватый свет.
— Ну вот и пришли, — сказал Геннадий Борисович, останавливаясь у одной из калиток. Залаяла собака. — Сабля, свои! — прикрикнул учитель и изо всех сил закричал: — Дмитрич, а Дмитрич, открывайте! Я вам радость привез. — Скрипнула дверь. Из темного проема послышался бодрый, почти молодой голос: