Виновата ложь, стр. 31
— Да, частично, — улыбаюсь я.
Миррен говорит, что плохо себя чувствует, и возвращается в постель.
Мы с мальчиками лежим на кухонном полу и пялимся в потолок еще долгое время, пока я, с долей неловкости, не понимаю, что оба уснули.
73
Я нахожу маму на крыльце Уиндемира, с ретриверами. Она вяжет шарф из голубой шерсти.
— Ты все время проводишь в Каддлдауне, — жалуется она. — Это плохо. Кэрри вчера заходила туда, что-то искала, и сказала, что там жуткая грязь. Что ты там делала?
— Ничего. Прости за беспорядок.
— Если там и вправду так грязно, можно попросить Джинни прибраться. Ты ведь знаешь? Это несправедливо по отношению к ней. А у Бесс будет припадок, если она увидит свой дом в таком состоянии.
Я не хочу, чтобы кто-нибудь заходил в Каддлдаун. Пусть он будет только для нас.
— Не волнуйся. — Я сажусь и глажу Боша по мягкой желтой головке. — Мам, слушай…
— Да?
— Почему ты попросила всех не говорить со мной о пожаре?
Она откладывает пряжу и молча смотрит на меня.
— Ты вспомнила о пожаре?
— Вчера ко мне вернулись воспоминания. Не все, только некоторые. Я помню, как это случилось. Помню, как вы ссорились. Как все уехали с острова. Помню, что я была здесь с Гатом, Миррен и Джонни.
— Что-нибудь еще?
— Я помню небо. В языках пламени. Запах дыма.
Если мама думает, что это каким-то образом имеет отношение ко мне, она никогда, никогда не спросит об этом. Я точно знаю.
Она не хочет знать.
Я изменила курс ее жизни. Я изменила судьбу семьи. Я и Лжецы.
Это был ужасный поступок. Возможно. Но мы хоть что-то сделали. Я не сидела на месте и не жаловалась. Я сильнее, чем мама может себе представить. Я согрешила против нее, но и помогла ей.
Она гладит меня по голове. Сюси-пуси. Я отодвигаюсь.
— Это все? — спрашивает она.
— Почему никто не говорит со мной об этом? — повторяю я.
— Из-за твоих… из-за… — Мамочка замолкает, пытаясь найти нужные слова. — Из-за твоих болей.
— Из-за того, что у меня мигрень и я не могу вспомнить свой несчастный случай, не справлюсь с мыслью, что Клермонт сгорел?
— Врачи посоветовали не усугублять твой стресс, — отвечает она. — Они сказали, что пожар мог вызвать головные боли, из-за дыма или… или страха, — неубедительно заканчивает мамочка.
— Я уже не ребенок. Мне можно доверить основную информацию о нашей семье. Все лето я упорно пыталась вспомнить свой несчастный случай или то, что случилось перед ним. Почему нельзя было просто рассказать мне, мам?
— Я рассказывала. Два года назад. Повторяла снова и снова, но на следующий день ты всегда забывала. И когда я поговорила с доктором, он сказал, что лучше мне прекратить расстраивать тебя, что я не должна давить.
— Ты живешь со мной! — кричу я. — У тебя нет веры в собственные суждения, зато ты можешь поверить доктору, который едва меня знает?!
— Он — специалист.
— С чего ты взяла, что мне нужно, чтобы вся моя большая семья хранила от меня тайны, — даже близняшки, даже Уилл и Тафт, ради всего святого! — а не узнать, что произошло? С чего ты взяла, что я настолько хрупкая, что мне лучше не знать даже простых фактов?
— Для меня ты настолько хрупкая, — отвечает мамочка. — И если быть честной, я не знала, как справиться с твоей реакцией.
— Ты даже представить не можешь, как это обидно.
— Я люблю тебя.
Я больше не могу смотреть на ее лицо, в нем столько жалости и самооправдания.
74
Когда я открываю дверь, то обнаруживаю у себя в комнате Миррен. Она сидит за моим столом, положив руку на мой ноутбук.
— Я хотела спросить, можно ли почитать те письма, что ты послала мне в прошлом году. Они остались в компе?
— Да.
— Я их так и не прочитала. В начале лета, когда ты спрашивала, я солгала, я их даже не открывала.
— Почему?
— Просто. Мне казалось, что это неважно, но я изменила свое мнение. Только посмотри! — радостно кричит она. — Ради этого я даже вышла из дома!
Я сглатываю нарастающую злость.
— Я могу еще понять, почему ты не ответила, но почему даже не прочитала?
— Знаю, — говорит сестра. — Это ужасно, и я отвратительна. Пожалуйста, можно я прочитаю сейчас?
Я открываю ноутбук. Вбиваю в поиске имя и нахожу все письма, адресованные ей.
Их двадцать восемь. Я читаю из-за ее плеча. Большинство — очаровательные, милые письма, предположительно, от человека без мигреней.
Миррен!
Завтра я уеду в Европу со своим неверным отцом, который, как ты знаешь, также очень нудный. Пожелай мне удачи и знай, что я хотела бы проводить лето на Бичвуде с тобой. И Джонни. И даже с Гатом.
Знаю, знаю. Я должна уже забыть о нем.
Я и забыла.
Правда.
Итак, я еду в Марбеллу, к симпатичным испанским парням.
Интересно, удастся ли мне уговорить папу съесть самое отвратительное блюдо каждой страны в наказание за его побег в Колорадо?
Спорим, что удастся! Если он вправду меня любит, то будет есть и лягушек, и почки, и даже муравьев в шоколаде.
Письма однотипны. Кроме парочки, которые не очаровательны и не милы. Они жалобны и правдивы.
Миррен.
В Вермонте зима. Темным-темно.
Мама все время наблюдает за мной, пока я сплю.
У меня постоянно болит голова. Не знаю, что делать, чтобы это прекратить. Таблетки не помогают. Кто-то рассекает мне макушку ржавым топором, который не может ровно разрубить мне череп. Кто бы им ни орудовал, ему приходится снова и снова рубить мне голову, и не всегда по одному и тому же месту. У меня множество ран.
Иногда мне снится, что человек, рубящий топором, это дедушка.
В других случаях это я.
А бывает, что Гат.
Прости, что выплескиваю на тебя свое безумие. Пока я печатаю, у меня трясутся руки, и экран ужасно яркий.
Иногда я хочу умереть, настолько у меня болит голова. Я продолжаю писать тебе свои хорошие мысли, но никогда не высказываю мрачных, хоть они появляются у меня постоянно. Потому я решила высказать их сейчас. Даже если ты не ответишь, я буду знать, что кто-то меня услышал, и это уже немало.
Мы читаем все двадцать восемь сообщений. Когда она заканчивает, то целует меня в обе щеки.
— Я даже не могу попросить прощения. Даже в «Эрудите» нет слова, способного описать, насколько мне стыдно.
Затем она уходит.
75
Я отношу свой ноутбук на кровать и создаю новый документ. Затем снимаю свои записки со стены и начинаю перепечатывать их вкупе с новыми воспоминаниями, быстро и с тысячью ошибок. Пробелы в памяти я заполняю догадками.
Центр Общения и Закусок имени Синклера.
Ты больше не увидишься со своим любимым Гатом.
Он хочет, чтобы я держался от тебя подальше.
Нам нравится в Уиндемире, не так ли, Кади?
Тетя Кэрри, плачущая, в куртке Джонни.
Гат, кидающий мячики собакам на теннисном поле.
Боже, Боже, Боже.
Собаки.
Собаки, мать вашу!
Фатима и Принц Филипп.
Ретриверы погибли в этом пожаре.
Теперь я это помню, и это моя вина.
Они были такими непослушными, не то что Бош, Грендель и Поппи, которых тренировала мамочка. Фатима и Принц Филип ели морских звезд прямо на пляже, затем их рвало в гостиной. Они стряхивали на всех воду со своей мохнатой шерсти, облизывали еду, приготовленную для пикника, жевали диски для фрисби, превращая их в бесполезные куски пластика. Им нравились теннисные мячики, и они часто бегали на корт, чтобы погрызть те, что остались после игры. Они не сидели, когда им приказывали. Клянчили еду со стола.
Когда начался пожар, собаки были в одной из гостевых спален. Дедушка часто запирал их наверху, когда Клермонт пустовал, или на ночь. Чтобы они не жевали нашу обувь и не выли на дверь.