Виновата ложь, стр. 21

— Что, если я никогда не выйду замуж? Если я не хочу?

— Тогда спланируй вечеринку книголюбов. Или художественную выставку.

— Она собирается выиграть Олимпиаду и получить Нобелевскую премию, — откликается Гат. — Можно устроить вечеринки в честь этого.

— Ладно. Давайте спланируем мою вечеринку в честь победы на Олимпиаде. Если это вас порадует.

И мы занялись обсуждением. Шоколадные гандбольные мячи в синей глазури. Золотое платье для меня. Бокалы с шампанским с крошечными золотыми шариками внутри. Мы обсуждаем, носят ли гандболисты эти странные очки, как в ракетболе, и решаем, что в честь моей вечеринки гости их наденут. Все гости будут в дурацких золотых очках.

— А ты играешь в команде по гандболу? — спрашивает Гат. — То есть будет ли с тобой целая компания красоток-амазонок, чтобы отпраздновать победу? Или ты выиграешь своими силами?

— Понятия не имею.

— Серьезно, тебе стоит начать собирать информацию на эту тему, — качает головой Гат. — Или ты никогда не выиграешь золото. И нам придется заново организовывать всю вечеринку, если ты получишь всего-то серебро.

В тот день жизнь казалась прекрасной.

Четверо Лжецов вместе, как всегда.

И так будет всегда.

Что бы ни произошло, когда мы пойдем в колледж, начнем взрослую жизнь, постареем; неважно, будем ли мы с Гатом вместе. Не важно, где окажемся, — мы всегда сможем собраться на крыше Каддлдауна и посмотреть на море.

Остров — наш. Здесь в каком-то смысле мы молоды на века.

Последующие дни были не так радостны. Лжецы редко хотели куда-то выбраться. У Миррен болит горло и ломит все тело. В основном она прячется в своей комнате в Каддлдауне. Она рисует картинки, чтобы повесить в коридоре, и выстраивает по краю столешниц в ряд ракушки. В раковине и на кофейных столиках накапливается грязная посуда. По всей комнате валяются книги и компакт-диски. Кровати не убраны, а в ванной пахнет плесенью и влагой.

Джонни ест пальцами сыр и смотрит британские комедии. Как-то раз он выставил цепочку старых чайных пакетиков и стал кидать их в стакан с апельсиновым соком.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я.

— Самый большой всплеск получает максимальное количество баллов.

— Но зачем?

— Пути моего разума неисповедимы, — говорит Джонни. — А самой лучшей техникой я считаю жульничество.

Я помогаю ему выработать систему оценок. Пять очков за брызги, десять — за лужу, двадцать — за креативное пятно на стене позади чашки.

На наши тренировки уходит вся бутылка свежевыжатого сока. Когда Джонни заканчивает, то оставляет чашку и использованные влажные чайные пакетики прямо на столе.

Я тоже ничего не убираю.

Гат составил список ста величайших романов в истории и читает все, что ему удается найти на острове. Он отмечает книги клейкими бумажками и читает некоторые абзацы вслух. «Человек-невидимка». «Поездка в Индию». «Великолепные Эмберсоны». Я лишь отчасти уделяю внимание тому, что он читает, поскольку Гат не целовал и не тянулся ко мне с тех пор, как мы решили вести себя нормально.

Мне кажется, он избегает встреч со мной наедине.

Я тоже их избегаю, так как мое тело поет от желания быть рядом с ним, каждое его движение заряжено электричеством. Я часто думаю, вот бы обвить его руками или пробежать пальцами по его губам. Когда я позволяю себе об этом задуматься — если Джонни и Миррен нет рядом и мы на секунду остаемся одни, — острая боль неразделенной любви вызывает у меня мигрень.

Она похожа на горбатую старую ведьму, царапающую открытую мякоть моего мозга своими злобными когтями. Она безжалостно цепляет нервные окончания, пытаясь поселиться в моей голове. Если это ей удается, я приговорена к постельному режиму на день или два.

В большинстве случаев мы обедаем на крыше.

Предполагаю, что они делают это и без меня, когда мне плохо.

Периодически какая-нибудь бутылка скатывается с крыши и разбивается о землю. И правда, на крыльце россыпью валяются осколки, липкие от лимонада.

Вокруг летают мухи, привлеченные сладким запахом.

Под конец второй недели я застаю Джонни в саду одного, он строит дом из лего, должно быть, нашел в Рэд Гейте.

Я принесла маринованные огурчики, сырные палочки и остатки жареного тунца с кухни Нового Клермонта. Мы решили не идти на крышу, поскольку нас только двое, открыли контейнеры и выстроили их на краю грязного крыльца. Джонни рассказывает, что хочет построить из лего Хогвартс. Или Звезду Смерти. Или нет, постой! Еще лучше будет сделать из лего тунца, чтобы повесить в Новом Клермонте, ведь дедушкино чучело убрали. Вот как. Жаль только, на этом глупом острове маловато конструктора для его утопических проектов.

— Почему ты не звонил и не писал после моего несчастного случая? — спрашиваю я. Не планировала поднимать эту тему. Слова сами слетели с языка.

— Ох, Кади.

Я чувствую себя глупо, но хочу знать.

— Может, вместо этого обсудим тунца из лего? — ноет Джонни.

— Я думала, что ты разозлился на меня из-за моих посланий. Где я писала о Гате.

— Нет-нет. — Он вытирает руки о футболку. — Я пропал, потому что… я придурок. Потому что я не обдумываю свои поступки, и я видел слишком много боевиков, и я вроде как их поклонник.

— Серьезно? Никогда бы не подумала.

— Это неоспоримый факт.

— Ты не злился?

— Я просто был глупым мальчишкой. Но не злым. Никогда. Прости меня, Каденс.

— Спасибо.

Он берет пригоршню лего и продолжает строить.

— Почему Гат исчез? Ты знаешь?

Джонни вздыхает:

— Еще один вопрос.

— Он сказал, что я не знаю его по-настоящему.

— Возможно, так и есть.

— Он не хочет обсуждать несчастный случай. Или то, что случилось с нами тем летом. Гат просто хочет, чтобы мы вели себя нормально, будто ничего не произошло.

Джонни выстраивает свои детали рядами: синие, белые, зеленые.

— Гат плохо поступил со своей девушкой, Ракель, начав отношения с тобой. Он знал, что это неправильно, и ненавидел себя за это.

— Ясно.

— Он не хотел быть подлецом. Он хочет быть хорошим. И в то лето он был действительно зол на всех и вся. И когда его не было рядом, а ты так в нем нуждалась, он возненавидел себя еще больше.

— Ты так считаешь?

— Это всего лишь догадки, — отвечает Джонни.

— Он с кем-то встречается?

— О, Кади. Он всего лишь пафосный придурок. Я люблю его, как брата, но ты слишком хороша для него. Найди себе милого вермонтского парня с мышцами, как у Дрейка Логгерхеда.

Затем он не выдерживает и смеется.

— Ты болван!

— С этим не поспоришь, — отвечает парень. — Но тебе нужно перестать быть такой нюней.

Отдаю: «Заколдованную жизнь» Дианы Уинн Джонс.

Это одна из историй серии «Крестоманси», которую мамочка читала мне с Гатом, когда нам было восемь. После этого я перечитывала ее несколько раз, но сомневаюсь, что это делал Гат.

Я открываю книгу и пишу на титульной странице: «Гату, со всем-всем. Кади».

Следующим утром я направляюсь в Каддлдаун, переступая через грязные чашки и диски. Стучу в дверь спальни Гата.

Нет ответа.

Я снова стучу, затем открываю ее.

Когда-то это была комната Тафта. В ней полно плюшевых медведей и моделей кораблей, плюс стопки книг Гата, пустые пачки из-под чипсов и орешки кешью, которые трещат под ногами. Начатые бутылки сока и лимонада, диски, коробка из-под «Эрудита», большинство букв рассыпанны по полу Тут так же грязно, как во всем доме, если не хуже.

В любом случае его здесь нет. Должно быть, Гат на пляже.

Я оставляю книгу на его подушке.

В ту ночь мы с Гатом оказались вдвоем на крыше Каддлдауна. Миррен плохо себя чувствовала, и Джонни отвел ее вниз, выпить чаю.

Тишину прерывала музыка и голоса из Нового Клермонта, где тетушки и дедушка ели черничный пирог и пили портвейн. Малышня смотрела фильм в гостиной.