Виновата ложь, стр. 16

Отвечает Уилл:

— Мы с Тафтом играли в «Энгри бердс». Мы больше не хотим с тобой разговаривать.

— Ну и ладно, — говорю я. — Вы свободны.

Я выхожу на крыльцо и наблюдаю, как мальчишки бегут к Рэд Гейту.

Когда я спускаюсь вниз после ланча, все окна Каддлдауна открыты. Гат вставляет диск в древний CD-проигрыватель. Мои старые рисунки прикреплены магнитами к холодильнику: сверху папа, внизу бабушка с ретриверами. Одна картинка прибита к кухонному ящичку. Лестница и большая коробка с подарочной упаковкой стоят в центре гостиной.

Миррен двигает кресло по полу.

— Мне никогда не нравилось, как мама оформила комнаты в этом доме, — поясняет она.

Я помогаю Гату и Джонни передвигать мебель, пока Миррен не говорит, что ее все устраивает. Мы снимаем акварельные пейзажи Бесс и скатываем ее ковры. Роемся в комнатах малышни, надеясь найти что-нибудь веселое. В конце концов гостиная украшена копилками и лоскутными одеялами, кипами детских книжек и лампой в форме совы. Множество блестящих ленточек из подарочной упаковки свисают с потолка.

— А Бесс не разозлится из-за твоего дизайна? — спрашиваю я.

— Будь уверена, она и носа не сунет в Каддлдаун до конца лета. Мама столько лет пыталась выбраться отсюда.

— Что ты имеешь в виду?

— О, — легко говорит Миррен, — ну, знаешь. Нелюбимая дочь, все такое, какая ужасная здесь кухня, почему дедушка не сделает здесь ремонт? И так далее в том же духе.

— А она его просила?

Джонни как-то странно на меня смотрит.

— Ты не помнишь?

— У нее пробелы в памяти, Джонни! — кричит Миррен. — Она не помнит половины нашего лета-номер-пятнадцать.

— Нет? А я думал…

— Нет-нет, замолчи сейчас же! — рявкает Миррен. — Ты что, не помнишь, что я тебе говорила?

— Когда? — Парень выглядит озадаченным.

— Прошлым вечером, — говорит Миррен. — Я передала тебе слова тети Пенни.

— Успокойся, — ответил Джонни, кидая в сестру подушку.

— Это важно! Как ты можешь забывать такие вещи? — Казалось, Миррен вот-вот заплачет.

— Извини, ладно? Гат, ты же знаешь, что Каденс не помнит большую часть лета-номер-пятнадцать?

— Знаю, — отвечает он.

— Видишь? — говорит сестра. — Вот Гат меня слушал!

Я покраснела и уставилась в пол. Какое-то время мы просто молчим.

— Многие теряют память при сильном ударе головой, — наконец говорю я. — Это мама вам рассказала?

Джонни нервно смеется.

— Я удивлена, — продолжаю я. — Она ненавидит об этом говорить.

— Она сказала, что ты должна восстанавливаться постепенно, и все вспомнишь в свое время. Все тетушки знают, — говорит Миррен. — Дедушка знает. Малышня. Прислуга. Каждый человек на острове знает, кроме Джонни, судя по всему.

— Я знал, — спорит тот. — Просто не видел картину в целом.

— Не глупи, — просит его Миррен. — Сейчас не время.

— Все нормально, — киваю я Джонни. — Ты не глупый. Просто у тебя был неоптимальный момент. Уверена, теперь все будет оптимально.

— Я всегда оптимален, — отвечает Джонни. — Просто не настолько, насколько хочет Миррен.

Гат улыбается, когда я говорю «неоптимальный», и хлопает меня по плечу.

Мы начали все сначала.

Играем в теннис. Мы с Джонни выигрываем, но не из-за моей отменной игры. Он хороший спортсмен, а Миррен больше сосредоточена на том, чтобы ударить по мячу и после этого заплясать от радости, не заботясь, возвращается ли он к ней. Гат смеется вместе с ней, из-за чего промахивается.

— Как тебе Европа? — спрашивает Гат, пока мы возвращаемся в Каддлдаун.

— Папа ел чернила кальмара.

— Что еще? — Мы входим во двор и кидаем ракетки на крыльцо. Затем вытягиваемся на газоне.

— Честно говоря, рассказывать особо нечего, — говорю я. — Знаешь, что я делала, пока папа ходил в Колизей?

— Что?

— Лежала на полу в туалете отеля, прижав лицо к плитке. Разглядывала основание голубого итальянского унитаза.

— Унитаз был голубой? — с любопытством спрашивает Джонни, садясь.

— Только ты мог больше заинтересоваться голубым унитазом, чем видами Рима! — стонет Гат.

— Каденс, — говорит Миррен.

— Что?

— Нет, ничего.

— Что?

— Ты просишь, чтобы мы не жалели тебя, но затем рассказываешь историю об основании унитаза! — выпаливает она. — Это правда вызывает жалость. Что мы должны сказать?

— И еще мы завидуем твоему путешествию в Рим, — продолжает Гат. — Мы-то там никогда не были.

— Я хочу в Рим! — кричит Джонни, ложась на спину. — Я так хочу увидеть голубые итальянские унитазы!

— Я хочу увидеть Термы Каракаллы, — говорит Гат. — И попробовать все сорта мороженого, которые там делают.

— Так поезжайте, — говорю я.

— Это не так просто.

— Ладно, но вы поедете, — говорю я. — После поступления или окончания колледжа.

Гат вздыхает:

— Я просто хочу сказать… Ты была в Риме!

— Хотела бы я, чтобы и ты был там со мной.

— Ты была на теннисном корте? — спрашивает мамочка. — Я слышала удары мячей.

— Просто развлекалась.

— Ты так давно не играла. Это замечательно.

— У меня ужасная подача.

— Я так рада, Кади, что ты снова взялась за теннис. Если хочешь попрактиковаться со мной завтра, только скажи.

Полный бред. Я не вернусь к профессиональному теннису только потому, что сыграла один разок, и никоим образом не хочу играть с мамой. Она наденет теннисную юбочку, будет хвалить меня, опекать и бегать вокруг, пока я не накричу на нее.

— Посмотрим, — говорю я. — Похоже, я потянула плечо.

Ужин проводится в японском саду. Мы наблюдаем за закатом в восемь часов, рассевшись группками за маленькие столики. Тафт и Уилл хватают свиные отбивные и едят их руками.

— Вы ведете себя, как дикари, — говорит Либерти, морща носик.

— И? — спрашивает Тафт.

— Есть такая штука, называется вилка, — отвечает девочка.

— Смотри, как бы она не угодила тебе в лицо, — говорит ей брат.

Джонни, Гат и Миррен могут есть в Каддлдауне, ведь они не инвалиды. Их мамы не контролируют. А моя даже не разрешает мне сидеть со взрослыми. Я делю столик со своими кузенами и кузинами.

Они все смеются и огрызаются друг на друга, болтая с полным ртом. Я перестаю слушать, что они говорят. Вместо этого я смотрю на маму, Кэрри и Бесс, собравшихся вокруг дедушки.

Я вспомнила один вечер. Должно быть, он был за две недели до моего несчастного случая. Ранний июль. Мы все сидели за длинным столом на газоне Клермонта. Цитронелловые свечи горели на крыльце. Малышня доела свои бургеры и кувыркалась на траве. Остальные ели жареную рыбу-меч с базиликовым соусом. Был салат из желтых помидоров и запеканка из цуккини под пармезаном. Гат прижал свою ногу к моей под столом. Я чувствовала головокружение от счастья.

Тетушки размазывали еду по тарелкам, молчаливые и серьезные на фоне криков малышни. Дедушка откинулся на спинку стула, сложив руки на животе.

— Думаете, я должен отремонтировать дом в Бостоне? — спросил он.

Последовала тишина.

— Нет, папа. — Бесс заговорила первой. — Мы любим этот дом.

— Ты постоянно жалуешься на планировку гостиной, — сказал дедушка.

Бесс переглянулась с сестрами.

— Вовсе нет.

— Тебе не нравится дизайн, — настаивал дедуля.

— Это правда, — критично подметила мама.

— Мне кажется, это обсуждение немного неуместно, — сказала Кэрри.

— Я мог бы воспользоваться твоим советом, знаешь ли, — сказал дедушка Бесс. — Можешь приехать и прикинуть, что там поменять? Сказать, что думаешь?

— Я…

Он наклонился:

— Я ведь его и продать могу.

Все мы знали, что тетя Бесс хочет получить бостонский дом. Все тетушки его хотели. Он стоил четыре миллиона долларов, да и выросли они там. Но Бесс была единственной, кто жил рядом, и только у нее было достаточно детей, чтобы заполнить все спальни.