Голем и джинн, стр. 59

— Давай, Фадва, просыпайся! Пора доить коз, слышишь?

Девушка села и потерла лицо, смутно ожидая, что опять проснется в стеклянном дворце, словно там, а не здесь была явь. Все утро, работая, она иногда закрывала глаза и снова представляла себе, что она там, чувствовала легкое прикосновение его губ к своей руке и неожиданный ответный жар внизу живота.

Голем и Майкл Леви стояли на Бруклинском кладбище рядом с недавно вскопанным участком. На одной стороне каменной плиты было выгравировано имя Эльзы Мейер и две даты; другая сторона была чистой, как будто еще не слышала горькой новости.

Майкл привел женщину на кладбище и сейчас стоял рядом, охваченный печалью и терзаемый угрызениями совести. Несколько дней назад он перед самым закрытием зашел к ней в пекарню и извинился, что не приходил раньше.

— Был в больнице на Суинберне, — объяснил он. — Подхватил грипп.

Она понимала, что он говорит правду, но все-таки, по ее мнению, Майкл выглядел куда здоровее, чем раньше. Щеки у него порозовели, а темные круги под глазами исчезли. Только взгляд был по-прежнему тяжелым, грустным и чересчур усталым для такого молодого человека. Такой же взгляд, как у его дяди.

— Я просто хотел проверить, не надо ли вам чего-нибудь, — сказал он. — Я не знаю, помогал ли вам дядя деньгами, но у меня есть знакомые в Еврейском благотворительном обществе…

— Спасибо, Майкл, но мне ничего не надо, — прервала его она. — У меня есть все, что требуется.

— Наверное, требуется вам не больше, чем мне, — неловко улыбнулся он. — Немного еды, немного сна — и снова за работу.

Ее собственная улыбка немного померкла, но, не заметив этого, Майкл продолжал:

— Завтра я хочу сходить на кладбище, на могилу дяди. Не знаю, соблюдаете ли вы Шаббат, но если вы тоже захотите пойти…

Волнение и надежда в его голосе смущали ее, но ей действительно очень хотелось сходить на могилу равви.

— Да, я была бы очень вам благодарна.

Они договорились встретиться у нее в пансионе в десять утра. Майкл ушел, и колокольчик на двери громко прозвонил ему вслед.

Тотчас же после его ухода она почувствовала облегчение. Если бы их отношения могли сложиться иначе! Ей так хотелось иметь друга, с которым можно было бы поговорить, который знал равви. Но она нравилась Майклу, и это все усложняло, особенно потому, что его чувство, как она понимала — возможно, яснее, чем он, — было тесно переплетено с виной и раскаянием. Не мимолетный интерес, а темное влечение. Придется поговорить с ним об этом. По возможности мягко.

Анна все еще возилась в задней комнате, притворяясь, что никак не может справиться со шнурками. При виде Голема на лице у нее расцвела хитрая улыбка.

— Пожалуйста, не смотри на меня так. Он просто друг, и ничего больше.

— А ты хочешь, чтобы стало больше?

— Нет, не хочу! — Она растопырила и опять расслабила пальцы, чтобы успокоиться, иначе вырвала бы застежку с корнем. — Я ничего такого к нему не чувствую. А он чувствует — ко мне. — Голос ее стал умоляющим. — Ну почему мы не можем просто дружить? Почему все должно быть так сложно?

— Так уж устроена жизнь, — пожала плечами Анна.

— Как это все тяжело.

— Мне ли этого не знать! Скольким парням мне пришлось отказать! Но, Хава, ты ведь не можешь всю жизнь быть одна. Это ненормально!

— А что, лучше лгать Майклу и говорить то, чего я не чувствую?

— Нет, конечно. Но чувствам надо время, чтобы созреть. И мне даже думать тошно, что ты всю жизнь проведешь в этом пансионе, среди заплесневелых холостяков, штопая дыры в их подштанниках.

— Я не штопаю им подштанники, Анна!

Девушка расхохоталась, а вслед за ней и Хава улыбнулась. Она еще не до конца знала, как ей относиться к Анне с ее бурными романами и короткими увлечениями, но приходилось признать, что за последнее время та стала для нее удивительным источником спокойствия и утешения.

На следующее утро Майкл Леви появился в пансионе точно в назначенное время. На трамвае они добрались до Парк-роу, а там сели на поезд до Бруклина. В толпе пассажиров женщина занервничала и призналась:

— Я никогда еще не ездила по мосту.

— Не бойтесь, — улыбнулся он. — Это куда менее опасно, чем пересекать океан.

После нескольких пробных толчков поезд тронулся, отошел от платформы и начал подъем. Сначала за окнами мелькали грузовые фургоны и медленно бредущие пешеходы, потом изрыгающие сажу и пар трубы на крышах, а потом и они исчезли, и поезд поднялся на мост. Она надеялась увидеть воду, но они ехали по внутреннему пути за решетчатыми опорами. Из-за мелькания этих опор казалось, что едущие по наружным путям лошади и повозки то и дело спотыкаются.

Поезд остановился у платформы в Бруклине. В молчании Хава с Майклом вышли из него и пересели на трамвай, а потом еще на один. Потом двинулись пешком по дороге, ведущей к большим разукрашенным воротам.

Они миновали их, и в мире сразу наступила тишина. Широкая дорога превратилась в тропинку, петляющую между присыпанными снегом холмиками с рядами надгробных камней.

— Как здесь хорошо, — удивленно прошептала женщина.

Они шли между высокими памятниками, увитыми плющом усыпальницами и колоннами с бюстами строгих, сосредоточенных мужчин. Наконец Майкл свернул, и они оказались перед прямоугольником присыпанной снегом комковатой земли и плитой с надписью только на одной половине.

Она стояла у могилы, не понимая, что ей делать. Должна ли она как-то демонстрировать свое горе? Заплакать?

Майкл откашлялся:

— Я оставлю вас одну ненадолго.

— Спасибо, — с благодарностью отозвалась она.

Он прошел вниз по тропинке и исчез из виду. А она осталась вдвоем с равви.

— Я скучаю без вас, — прошептала она, опустилась на колени рядом с могилой и попыталась представить себе его там, под землей. Это оказалось невозможным, потому что все чувства говорили ей, что его больше нет в этом мире.

Она раздумывала, что бы хорошее рассказать ему.

— В пекарне все в порядке. У Анны новый кавалер, и она, кажется, очень счастлива, хотя, я знаю, вы бы этого не одобрили. Я теперь беру одежду в починку, чтобы было чем заняться ночью. По ночам мне все еще тяжелее всего. Но на этой неделе… я ходила гулять ночью с мужчиной. Ему тоже приходится скрывать все о себе, как и мне. И на следующей неделе я снова его увижу. Простите меня, равви. Я знаю, что мне не следует это делать. Но мне кажется, они мне помогут, эти прогулки.

Она провела по снегу рукой, точно надеялась получить в ответ какой-то знак: слабое дрожание земли или упрек. Но ничего не случилось. Все было по-прежнему тихо и неподвижно.

Через несколько минут на тропинке снова показался Майкл. Он подошел к ней.

— Я тоже дам вам время, — сказала она и повернулась, чтобы уйти, но он удержал ее за руку:

— Пожалуйста, не уходите. Я не люблю оставаться один на кладбище.

Это было правдой: оставшись один, он чувствовал, как внутри у него поднимается какой-то темный бесформенный страх.

— Конечно, — кивнула она и осталась стоять рядом с ним.

— Он был чудесным человеком, — сказал Майкл и заплакал. — Я виноват перед ним. Я обязан был что-то сделать, чтобы этому помешать.

— Вы не должны винить себя, — сказала женщина.

— Если бы я не был таким упрямым, если бы он… не был…

— Тогда вы оба были бы другими людьми, — возразила она, надеясь, что говорит то, что надо. — И он очень хорошо о вас думал. Говорил, что вы хороший человек.

— Правда?

— Почему вас это удивляет, разве вы не помогаете многим людям?

— Я отвернулся от своей религии. Наверняка он считал, что я отвернулся и от него.

— Я думаю, он все понимал… по-своему, — неуверенно сказала она, потому что и правда была не уверена, правда ли это, но Майкл заметно успокоился, и это, несомненно, порадовало бы равви.

Майкл вздохнул и вытер лицо. Молча они постояли, глядя на памятник.