Серебристая бухта, стр. 14

– Лиза, – ради Ханны я старался говорить доброжелательно, – я и в мыслях не держал…

– Мне это неинтересно, – оборвала меня Лиза. – Ханна, скажи своим друзьям, что пришло время торта. – Ханна не двинулась с места, и Лиза махнула рукой. – Иди же, а я посмотрю, сможем ли мы зажечь свечи. С таким ветром это будет непросто.

Я положил руку на плечо Ханны:

– Твоя лодка всегда будет ждать тебя в моем сарайчике. Как только будешь готова – забирай. – Я не собирался сдавать позиции.

После этого я развернулся и зашагал прочь. Я не горжусь тем, что тогда бормотал себе под нос.

Йоши перехватила меня у грузовика.

– Грэг, не уходи, – попросила она. – Ты же знаешь, как она из-за всего этого волнуется. Не надо портить день рождения Ханны.

Она примчалась из кухни, чтобы остановить меня, и у нее в руке все еще был подарочный пакет.

Я хотел сказать, что это не я могу испортить день рождения. Это не я, как одержимый, запрещал маленькой девочке получить в подарок то, что она хотела больше всего на свете. Не я вел себя так, будто у моего ребенка нормальное детство, но сам при этом никогда не говорил о ее родных, за исключением Кэтлин. Я бы не стал три или четыре раза в год кидаться к ней с объятиями, а на следующий день вести себя так, будто вообще ее не замечаю. Я знаю, когда и в чем виноват, а еще я знаю, что иногда вообще ни в чем не виноват.

– Скажи ей, что мне надо вывести лодку в море. – Прозвучало грубо, мне даже самому стало неприятно, – в конце концов, Йоши была здесь ни при чем.

Но я не собирался выходить в море. Я собирался пойти в ближайший бар и пить там, пока не найдется кто-то достаточно хороший, чтобы сказать мне, что мы сделаем это и на следующий день.

5

Кэтлин

Сейчас, учитывая размеры нашей страны, в это трудно поверить, но когда-то китобойный промысел был главной добывающей промышленностью в Австралии. В девятнадцатом веке китобойные суда прибывали из Британии, выгружали нам каторжников, загружали к себе выловленных нами китов, а потом продавали их нам же в наших портах. Как говорил Нино, такой вот бартер. Потом оззи [23] поумнели и стали думать о собственной выгоде. В конце концов, кита можно использовать для самых разных вещей: жир – для лампового масла, свечей и мыла; китовый ус – для корсетов, мебели, зонтиков и хлыстов. Не сложно догадаться, что в то время больше всего заказывали хлысты. Китобои главным образом охотились на южных правильных китов. Этих китов называли «правильными», потому что поймать их было легче легкого. Бедные твари были, наверное, самыми медлительными в Южном полушарии и мертвые не тонули, так что их просто буксировали на сушу. Легче охота могла бы стать, только если бы киты своим ходом плыли на перерабатывающий завод.

Теперь они, конечно, под защитой, то есть то, что от них осталось. Но я до сих пор помню печальную картинку из детства, когда две шлюпки отбуксировали кита в наш залив. Даже тогда мне это показалось неправильным. Я наблюдала, как его, огромного, неповоротливого, с раздувшимся брюхом, вытащили на берег, он лежал и злобно смотрел пустым глазом в небо, как будто проклинал человека за жестокость. Мой отец хвастал, что его девочка способна поймать любую рыбину. Я действительно умела подсекать, вытаскивать на сушу и потрошить и делала это четко и эффективно, кто-то мог бы сказать – хладнокровно. Но когда я увидела того южного кита, я заплакала.

На Восточном побережье не было такого безумного истребления, как на Западном. Перед концом войны китов здесь добывали мало, если не считать наше укромное место. Возможно, из-за того, что они подходили слишком близко и можно было увидеть их с берега, Сильвер-Бей стал базой охотников на китов. (Команды преследователей считали себя своего рода наследниками охотников.) Когда я была девочкой, на китов охотились с маленьких шлюпок. Это казалось справедливым, и добыча держалась на низком уровне. Но потом людей одолела жадность.

В период между тысяча девятьсот пятидесятым и шестьдесят вторым убили и переработали на заводах Норфолка и Моретона [24] примерно двенадцать с половиной тысяч горбатых китов. Китовый жир и мясо делали людей богаче, и китобои, чтобы повысить уровень добычи, использовали современное оружие. Их суда стали больше и быстрее, объемы перевозок возросли. К тому времени, когда в водах Австралии запретили охоту на горбачей, китобои уже пользовались сонарами и гарпунными пушками. Мой отец с презрением говорил, что они были вооружены как на войне.

И естественно, они перебили слишком много китов. Китобойцы утюжили океан, пока горбачей почти не осталось, а потом постепенно вышли из этого бизнеса. Перерабатывающие заводы закрывались или переключались на морепродукты. Побережье залива медленно вернулось к своей прежней небогатой и нешумной жизни. И большинство из нас испытало облегчение. Мой отец любил вспоминать романтику китобоев девятнадцатого века, когда человек против кита выходил с гарпуном, а не с гранатами с пентритом, поэтому он купил перерабатывающий завод в Сильвер-Бей и превратил его в музей. Сейчас ученые считают, что мимо нас каждый год мигрирует тысячи две горбачей, а некоторые говорят, что их популяция никогда уже не восстановится.

Порой я рассказываю эту историю нашим ребятам, когда они начинают заводить разговоры о том, чтобы увеличить количество лодок, или строят планы, как привлечь больше желающих понаблюдать за китами, так сказать, вернуть молодость Сильвер-Бей.

Эта история – урок для нас всех. Но будь я проклята, если кто-то ко мне прислушивается.

– Добрый день.

– День?

Майкл Дормер топтался в дверях, у него был немного ошалевший вид, впрочем, как у всякого, кому биологические часы настойчиво напоминают о том, что он очутился не в своем полушарии.

– Я постучалась к вам утром и оставила на пороге номера чашечку кофе. Но через час обнаружила ее там же, кофе остыл, и я поняла, что вы спите.

Майкл Дормер смотрел на меня так, словно не понимал, о чем я говорю. Я дала ему минуту, а потом жестом пригласила сесть за стол. Не в моих правилах позволять гостям сидеть на кухне, но здесь я сделала исключение.

– Говорят, обычно нормальный сон возвращается через неделю, – сказала я и поставила перед ним тарелку с ножом. – Вы часто просыпались?

Дормер пригладил волосы. Он еще не побрился, на нем были рубашка и повседневные брюки. Брюки, конечно, слишком строгие против тех, что носят у нас в Сильвер-Бей, но все равно это был шаг вперед в сравнении с тем парадным костюмом, в котором он к нам прибыл.

– Всего один раз, – ответил Дормер и немного грустно улыбнулся. – Но этот один раз растянулся на три часа.

Я рассмеялась и налила ему кофе. У него было хорошее лицо, у этого мистера Дормера, лицо человека, который хорошо себя знает, а это качество я не часто встречала у своих гостей.

– Хотите позавтракать? Я с радостью вам что-нибудь приготовлю.

– В четверть первого? – спросил он и посмотрел на часы.

– Назовем это ланчем. Мы никому об этом не скажем.

У меня в холодильнике еще было тесто для блинов. Блины я подавала с черникой, а на гарнир – яйца с беконом.

Дормер пару секунд тупо смотрел на свой кофе, потом подавил зевок. Я хорошо понимала, что после чашки или двух кофе он сориентируется во времени, и поэтому просто молча пододвинула к нему газету. Я тихо делала свои дела, вполуха слушала радио и одновременно прикидывала, какие продукты купить на ужин. Ханна после школы пошла к подружке, а Лиза ела меньше воробышка, так что в тот момент Дормер был единственным человеком, о котором мне надо было позаботиться.

Когда я поставила перед мистером Дормером тарелку с блинами, он заметно оживился.

– Ух ты, – сказал он, оценив порцию, – большое спасибо.

Я могла бы поспорить, что он не привык к домашней кухне, такие всегда очень благодарны.