Анналы Хичи, стр. 5

— Замечательно, — сказал я.

— Не думаю, — почтительно поправил меня Альберт.

— Он не может этого сделать!

Альберт поджал губы.

— В конечном счете — да, — согласился он. — Вы, несомненно, рано или поздно сумеете связаться с высшими властями, чтобы отменить приказ генерала Кассаты, поскольку над Звездным Управлением Быстрого реагирования еще есть гражданский контроль. Но на данный момент боюсь, астероид закрыт.

— Ублюдок!

— Вероятно, так и есть, — улыбнулся Альберт. — Я позволил себе известить администрацию Института о последних событиях, и она ответит — к несчастью, боюсь, что с органической скоростью. — Он помолчал. — Еще что-нибудь? Или мне можно продолжить свое расследование?

— Действуй, черт побери!

Я некоторое время кипел в гигабитном пространстве, пытаясь успокоиться. Решив наконец, что уже в состоянии разговаривать с другими, я присоединился к Эсси и Сергею Борбосному в их имитации «Голубого Ада». Эсси дружелюбно взглянула на меня посредине длинного анекдота, потом посмотрела внимательней.

— Хо, — сказала она. — Тебя снова что-то расстроило, Робин.

Я сообщил ей, что рассказал мне Альберт.

— Ублюдок, — сказала она, подтверждая мой диагноз, а Сергей подхватил:

— Некультурный тип.

Эсси ласково взяла меня за руку.

— В конце концов, дорогой Робин, сейчас это не так уж важно, — сказала она. — Мы ведь и не собирались покидать прием, даже в плотском времени.

— Да, но будь он проклят…

— Он и так уже проклят, дорогой Робин. Выпей немного. Это тебя подбодрит.

Я попытался.

Получилось не очень хорошо. И разговор Эсси с Сергеем меня не очень занимал.

Вы должны понять, что Сергей мне нравится. Не потому что он красив: он некрасив. У него выразительные русские глаза и искренняя русская привычка поглощать стаканами огромные количества ледяной водки. Поскольку он тоже мертв, он может заниматься этим бесконечно долго и пьянеть не больше, чем ему хочется. Но по словам Эсси, такая же способность была у него, когда они оба учились в Ленинграде и были плотскими людьми. Конечно, в студенчестве это весело — особенно если вы русский. Но для меня в этом ничего веселого.

— Так как же дела? — добродушно спросил я, заметив, что они перестали разговаривать и смотрят на меня.

Эсси ласково погладила меня по голове и сказала:

— Эй, старина Робин, тебе все эти старинные истории не так уж интересны, верно? Почему бы тебе не прогуляться?

— Все в порядке, — лживо ответил я, а она только вздохнула и сказала:

— Иди.

И я ушел. Все равно мне нужно было кое о чем подумать.

Мне трудно объяснить, о чем я собирался подумать, потому что плотские люди не могут одновременно держать в голове столько мыслей и проблем, как я в своей — так сказать «голове».

Это заставило меня понять, что я уже совершил ошибку.

Плотские люди не могут обдумывать одновременно множество мыслей. Плотские люди не пригодны для параллельного действия. Плотские люди линеарны. Мне следовало помнить, что общаясь с плотскими людьми, нужно к ним приспосабливаться.

Итак, трижды попытавшись решить, с чего начать, я понял, что начинать нужно с четвертого и совсем иного направления.

Мне следовало начать с рассказа о детях, живших на Сторожевом Колесе.

2. НА КОЛЕСЕ

Сейчас нам придется вернуться немного назад. Не очень намного. По крайней мере во времени плотских людей. Боюсь, что позже нужно будет отходить назад гораздо дольше. А сейчас всего на несколько месяцев.

Я должен рассказать вам о Снизи.

Снизи восемь лет — по его личному счету времени, но это не одно и то же, что другое время, о котором мы говорим. Его настоящее имя Стернутейтор [1]. Это имя хичи, что, впрочем, неудивительно, так как он ребенок хичи. Ему не повезло (а может, повезло) быть сыном двух специалистов в очень необходимом деле, и эти специалисты были на дежурстве, когда хичи поняли, что больше прятаться от Вселенной они не могут. Именно такого чрезвычайного положения всегда ждали наготове многие специалисты хичи. Объединенный разум Древних Предков хичи установил необходимость, и дежурные экипажи были немедленно отправлены во внешнюю Галактику. Маленький Стернутейтор полетел с ними.

«Стернутейтор» не очень подходящее имя для ребенка в школе, по крайней мере в такой, где большинство учеников — дети людей. На языке хичи это слово означает особый тип ускорителя частиц, отдаленно напоминающий лазер; в нем частицы подвергаются «щекотке» (точнее, стимулируются), пока не вырываются единым мощным импульсом. Мальчик допустил ошибку, буквально переведя свое имя одноклассникам, и они естественно прозвали его Снизи [2].

Большинство так его звали. Гарольд, умный девятилетний нахал, который сидит сразу за Снизи на уроках «концептоалогии», сказал, что Снизи — один из семи гномов, только родители неправильно выбрали для него имя.

— Ты слишком глуп, чтобы быть Снизи, — сказал Гарольд в перерыве конкурса по распознаванию образов и понятий; Снизи его совершенно разбил в этом конкурсе. — Тебя следовало назвать Допи. — Он толкнул Снизи и отбросил его на робота-инструктора в игре тай-чи, что было хорошо для них обоих. Робот поймал Снизи в воздухе своими мягкими, в прокладках, руками, Снизи ничего себе не повредил, а Гарольд не лишился времени отдыха.

Машина-учитель в дальнем конце помещения даже не видела, что произошло. Робот тай-чи отряхнул Снизи, вежливо поправил капсулу, свисавшую между его ног, а потом прошептал на ухо — на языке хичи:

— Он всего лишь ребенок, Стернутейтор. Когда вырастет, ему станет стыдно.

— Но я не хочу, чтобы меня называли Допи, — всхлипнул Снизи.

— Не будут. Никто не будет. Кроме Гарольда, да и он когда-нибудь извинится за это. — Кстати, то, что сказала машина-инструктор, было правдой. Или почти правдой. В классе было одиннадцать детей, и никто из них не любил Гарольда. И никто не последовал его примеру, кроме пятилетней Мягкой Палочки, да и она делала так недолго. Мягкая Палочка тоже хичи, и очень маленькая. Она обычно пытается поступать так же, как человеческие дети. И когда увидела, что остальные дети не следуют примеру Гарольда, тоже изменила свое поведение.

Так что никакого вреда юному Снизи не было причинено; только когда он рассказал об этом происшествии вечером родителям, они были — соответственно — рассержены и довольны.

Рассержен был его отец Бремсстралунг. Он посадил своего похожего на скелет сына на костлявое колено и просвистел:

— Это отвратительно! Я потребую наказания машины-учителя, которая позволила этому толстому хулигану обидеть нашего сына!

Довольна была мать Снизи.

— Со мной в школе бывало и похуже, Бремми, — сказала она, — а ведь это было Дома. Пусть мальчик сам ведет свои сражения.

— Хичи не сражаются, Фемтовейв.

— Но люди сражаются, Бремми, и я думаю, что нам стоит у них этому поучиться — о, конечно, так, чтобы не повредить другим, разумеется. — Она опустила блестящий испускающий свет инструмент, который изучала, потому что прихватила с собой работу на дом. Прошла — движение, подобное катанию на лыжах из-за низкого тяготения на Колесе, — по комнате и взяла Снизи с колен отца. — Покорми мальчика, мой дорогой, — добродушно сказала она, — и он забудет об этом. Ты воспринимаешь это серьезнее, чем он.

Так что Фемтовейв наполовину победила в этом споре. Она была совершенно права: ее супруг был расстроен гораздо больше сына (На следующий день на своем месте на кушетке для снов Бремсстралунг получил выговор, потому что по-прежнему испытывал раздражение. Это заставило его думать о нахальном человеческом ребенке, тогда как мозг его должен был опустеть. А это табу. Это означало, что Бремсстралунг излучает гораздо больше остаточного раздражения, чем допустимо, — ведь цель специалистов по кушеткам для сновидений, подобных ему самому, ничего не чувствовать, только воспринимать любые эмоции и ощущения, которые уловит кушетка).