Воспоминания о балете (сборник рассказов), стр. 6

Мы повезем молодое пополнение на Северный флот. Мы получили его в учебном отряде — в Кронштадтской учебке.

Принимали трое суток и закончили только сейчас. Теперь на плац строиться.

— По-рот-но! В колонну по четыре!… Становись!

— Первая рота, становись!

— Вторая рота!…

— Третья рота!…

Пошли. Длиннющая черная колонна. Она похожа на гусеницу. Мы идем на паром. Кронштадтский паром. В него помещаются четыреста пять человек стоймя. Сейчас их у нас примерно столько же. Два часа спустя в Ломоносове к нам присоединяются остальные. Всего будет тысяча. У нас эшелон.

Морозно. Когда мы приехали в Кронштадт, нас встретила теплынь, весна — залив в каше.

Сейчас холодный, требовательный ветер. Холод вползает внутрь. Мороз — это очень больно.

— Товарищи офицеры могут зайти в каюты!

Злые барашки пляшут по воде. Хорошо, что одели людей в шинели и шапки. Сами-то мы в пальто.

— Уплотниться! Должна войти «Волга»!

Раз должна, значит войдет. Это «Волга» командующего. За рулем — мичман. Он смотрит через лобовое стекло на людей, как на стадо.

— Уплотниться! Принять влево! Плотнее встать! Кому сказано!

Уплотнились, но плохо — «Волга» не входит.

— Я сейчас кого-то буду уплотнять! Сейчас я вас уплотню.

Перед высоким каптри люди расступались волнами и сжимались, сжимались. Это не наш каптри, он из учебки, командир роты. Их здесь несколько — провожают эшелон.

Очень холодно. Даже товарищам офицерам, что забрались в каюты. Матросы просто прилипли друг к другу. Они будут стоять на ветру почти час.

Человек быстро привыкает к скотству. Нормальные человеческие отношения воспринимаются как слабость. Через час паром подошел к пирсу. Приехали.

— Сгружаться!

Люди выдавливаются на причал.

— В колонну по четыре…

— Первая рота, в колонну по четыре, становись! — Вторая рота…

— Третья рота…

Сразу все смешалось, потерялось, заорало…

— Стой! Принять вправо! Разберитесь по взводам! Как вы здесь стоите?! Каждому встать в свою роту! Проверить людей…

— Куда?! Стой, я сказал!

— Равня-яйсь! Я сказал: «равняйсь»! Отставить! Равня-яйсь! Одновременный поворот головы. Смир-но! В затылок чище выровняться! Я должен видеть одну только голову. Вольно! Походным… шагом… ма-рш!

Человеческая громада. Неужели мы ею управляем? Вперед по грязи…

Мы идем больше часа. Слева показался замок. Это замок Меншикова. Вокруг вековые ели.

Мы погрузимся в вагоны в Ломоносово-2. Гиблое место. Вокруг болота, сараи, заборы, дачи. Пришли на место в 21 час.

— Стой! Нале-во! Внимание, товарищи! Сейчас двадцать один ноль-ноль, через пятнадцать минут подадут эшелон. С мест не сходить. Можно курить. Сорокопудов — старший. Я пойду посмотрю, что там…

— Коля, Коля, где схема? Коля, где схема?

Комендант, старший лейтенант, бубнит в трубку. В помещении набилось — не продохнуть.

— Товарищи, невозможно работать.

Тетку, сидящую рядом с комендантом, никто не слушает.

— Коля, где схема? Что? В двадцать два ноль-ноль?

Это точно? У меня же люди, Коля…

Люди. Вагонов не было ни в 22, ни в 24, ни в 2 ночи. Стоим в болоте. Чавкает под ногами. По кочкам — иней.

— Внимание! Можно принять форму шесть. Опустите уши. Уши шапок опустить!

Кто-то разжег костры. В огонь летят заборы. Их ребра долго не распадаются. Ветер крутит золу. Тупое желание согреться. Ноги промокли и одеревенели…

— Коля, где схема? Что? Уже вышла?

В дежурке шевеление.

— Нет? А когда? Коля, они скоро замерзнут. Коля, скажи там… Они заборы разобрали. К трем часам? Это точно?

Комендант звонил каждые двадцать минут. Схемы нет — вагоны не готовы.

Вагоны… Так было всегда. Еще в русско-японскую… Верится в наши Вооруженные Силы по большой крови. Стоим в дежурке уже пять часов.

В дежурке — битком. Закутанные офицеры. Счастливцы сидят. Кто-то долго кашляет.

— Коля, Коля, где схема?

— Ползет твоя схема, ползет, как вошь… Скажи ему спасибо, этому Коле… Пусть он ее засунет себе в…

Фуражка полетела на стол. Тетка оскорбилась:

— А можно повежливее?

— Можно. У вас дети есть? Вот когда они попадут в армию, то начнут свою службу с такого же скотства. «Повежливей». Где вагоны? Пять часов на морозе, в болоте. Где вагоны, я спрашиваю?

— Я за них не отвечаю.

— А за что вы отвечаете? Для чего вы здесь сидите? Кто у вас за что отвечает? Кричите в телефоны, обрывайте трубки, поднимайте с коек, вытряхивайте. Был бы у меня спирт. Ведро спирта. Я добыл бы вагоны. Или автомат. Перестрелял бы вас всех на железной дороге к едрене матери. И привез бы сюда вашу схему. Лучшие вагоны бы прицепили. Тысяча людей замерзает на болоте.

— Но офицеры-то здесь…

— А вы не расстраивайтесь, я зашел на вас посмотреть. Моя воля — выгнал бы вас на мороз… Проветрились бы…

Люди жались друг к другу и к кострам. Офицеров уже не замечали. Впервые увидел, как у человека замерзают глаза — они становятся неподвижными.

— Товарищ капитан третьего ранга, а поедем скоро?

— Скоро, ребята, скоро, потерпите.

Проклятое пальто. Шинель бы. Уже четыре утра. Когда же это кончится?..

— Ва!-го!-ны!!!

Из темноты быстро надвигалось что-то огромное. Состав. Вагоны. Наконец-то.

— Стой!!!

Вагоны останавливаются с лязгом. Люди бросаются, карабкаются, толкают, лезут, давят, сейчас передавят друг друга.

— Смир-на!!! На-зад!!! Я ска-зал, назад!!! Построиться! Я кому сказал — становись! Равняйсь! Смир-на!!! Вот так. Вольно! Спокойно, ребята. Справа… в колонну по одному… к вагону… марш!

Вагоны не годны к перевозке. Они списаны — без света, без тепла, без воды, без электричества, без унитазов — вместо унитазов дыры в полу. Матрасы, подушки, полки.

— Разбирать матрасы и подушки!

Дернуло. Кто-то упал с подушкой на пол, как подрубленный. Хорошо, что головой не задел об полку.

— Осторожно в проходах. Раскладываться. В каждом купе — по восемь человек. Верхние полки тоже занимать… Я же сказал, по восемь, а не по шесть. Что непонятно? Чем слушаете — неизвестно. Ложиться и спать.

Падали и засыпали в шинелях. Поехали… Утро. Где я? Затылок ломит. Стекло треснуло, вот и надуло через него. Питьевой воды нет. Где-то нацедили с ведро. Пахла она отвратительно. Носили ее всему составу — кто хотел — пил. Паек ели всухомятку. Потом разжились водой на станции. Через сутки появилось тепло — умудрились растопить печку…