«...Расстрелять!», стр. 63
– Хорошая девушка, – сказал я штурману, когда мы покинули гальюн.
– Где? – сказал штурман, ища глазами.
– Да вон, экскурсовод наш, неземное создание.
– А-а, – сказал штурман и посмотрел в ее сторону. Штурман у нас старый женоненавистник.
– Представь себе, Саня, – придвинулся он к моему уху, не отрываясь от девушки, – что это неземное создание взяло и пошло в этот гальюн, и там, сняв эти чудные трусики, которые у нее так трогательно просвечивают сквозь платье, оно раскорячилось и принялось тужиться, тужиться, а из нее все выходит, выходит. Вот если посмотреть из ямы вверх, через эту дырищу, как оно выходит, то о какой любви, после этого, может идти речь? Как их можно любить, Саня, этих женщин, когда они так гадят?!
– Мда, – сказал я и посмотрел на него с сожалительным осуждением.
Наш рыжий штурман до того балбес, что способен опошлить даже светлую идею деревянного зодчества.
Х – Хья!
Укачиваюсь я. А старпом не верит. Ему не понять. Он не укачивается. Нечем ему укачиваться. У него там серого вещества – кот наплакал, на чайную ложку не наскребешь. А я вот укачиваюсь. Не могу. Мозг у меня не успевает за кораблем. Лежу в каюте, зеленый, как герметичка, все из меня уже вышло, только слюна идет, и тут вдруг появляется он, он, наш родной, появляется и орет:
– Встать! Я кому говорю? Перестать сопли жевать! Распустились! Как это не можете работать? Какая распущенность! Встать! Что это такое? Я вам приказываю!
А у меня уже идет, понимаете? Вот сейчас будет. Встать не могу. Я старпома рукой отодвигаю, а он все передо мной маячит, все перед лицом норовит, все лезет и лезет. Вот глупый! Я сильней, а он все придвигается и придвигается.
Ну что с тобой сделаешь, ну, может, нравится ему. Изловчился я, учел его в фокусе и кэк хякнул: «Х-хья!» – мимо старпома на дверное зеркало. Очень наглядно. Его как выключили. Посмотрел он, сказал: «Ну, есть!» – и вышел.
Плохо быть бестолковым!
Боже, храни моряка!
Солнце. В мире ничего нет, кроме солнца. Подводник, как приговоренный, любит солнце. Для него нет дороже награды, не придумали еще.
Верный друг солнце. Оно розово греет сквозь полузакрытые веки, отражается от воды тысячью слепящих зайчиков, рассыпается в мягкой зелени трав, раскрывается улыбками цветов и щедро дарит покой размякшей подводной душе; душе бедной, подводной.
Штаб тоже любит солнце, но не так примитивно, конечно, как простой подводник – штаб любит его гораздо сложнее: ах, если б в базе не осталось ни одного корабля, выпихнуть бы их в море всех, как было бы хорошо, сколько бы было солнца; сколько бы было радости ежедневного штабного труда; сколько бы родилось порывов в порывистой штабной душе, сколько бы в ней всего улеглось.
Поэтому каждое новое выпихивание новой подводной лодки в море – это маленький штабной праздник, волнение которого сравнимо только с волнением птичьих перелетов и собачьих свадеб.
Наступит ли всеобщее выпихивание? Наступит ли праздник большого солнца? Хочется… хочется… и верится…
Штаб прощался с лодкой. Для этого он выстроился на пирсе в одну шеренгу и грел загривки: тепло расползалось по спине, как слеза по промокашке, и, продвигаясь к впадине меж ягодиц, цепляло мозг за подушку. В такие минуты хорошо стоится в строю.
Все штабные офицеры уже отпрощались с корабельными специалистами, и только командир дивизии все никак не мог нацеловаться с командиром лодки; они все гуляли и гуляли по пирсу.
– Матчасть?
– В строю, в строю…
– Личный состав?
– На борту, на борту…
– Смотри: бдительность, скрытность, безаварийность. Чтоб все четко. Понял? Отличного тебе выполнения боевой задачи. Семь футов под килем и спокойного моря.
Они подержались за руки, и адмирал позволил себе улыбнуться. Добрыми глазами. Не удержался и похлопал по плечу. И тепло адмиральских глаз, ну и похлопывание, разумеется, передалось командиру и разошлось у него по груди, и раздвинуло улыбку широко, как занавеску; грудь набрала побольше воздуха и упрямо обозначилась под рабочим платьем.
– По местам стоять, со швартовых сниматься!
В такие минуты хорошо глотается сладкий с горчинкой морской воздух.
«Отдать носовой…» Гложет, гложет… щипет, щемит, скребется… И в голову лезут самые неожиданные мысли, поражающие своей примитивностью. К примеру: а что будет, если с места, вот так, сейчас размахнуться и с отходящей лодки прыгнуть на пирс? Прыг – и нету. Допрыгнул бы. Интересно, какая будет физиономия у штаба? Они там тоже вроде за что-то отвечают. А что было бы потом? Потом, наверное, выяснят, что ты всегда носил в себе эту ненормальную склонность прыжкастую.
«Отдать кормовой…» Хорошо бы при этом что-нибудь крикнуть. Интересно, есть в медицине понятие: временное затмение?
– На буксире, на буксире…
Поехали… пропало солнце… не будет больше солнца…
Между телом лодки и пирсом уже образовался зазор метров пять-шесть зеленой портовой воды.
И вдруг размягчение сломалось: на нос выбежал командир. На лице у него – растерзанность. Он простер руки к пирсу:
– Боцмана… боцмана на борту нет!!!
Так кричит убиваемое животное. Зарезали. Штаб скомкался. Адмирал зарыдал во всем адмиральском. А может, это он так зарычал:
– Д а и д и т ы ввв… – полуприсел он, срываясь на крик.
Простите, хочется спросить: куда «иди ты»? А все туда же: в то самое место, откуда, по индийской легенде, все это и началось: ввв… пи-ззз-дууу!
А так хотелось солнца.
Малина
Хрясь!
– А-а… ма-му… вашу… арестовали!.. Какая падла люк открыла?!!
Попался. Помощник наш опять в люк попался. Там в коридоре люк есть между гальюном и каютой помощника командира. Фамилия помощника – Малиновский. Кличка – Малина. Он как накушается днем, так его непременно ночью в гальюн потянет, а по дороге в гальюн – люк. И вечно этот люк открыт. Малина его еще ни разу не миновал. Люк ведет в первый гидроакустический отсек, внизу под люком – рефрижераторная машина. На нее-то он все время и садится. Причем дважды за ночь – сначала по дороге в гальюн, а потом – из гальюна.
Это уже лет десять подряд длится, и мы это слушаем каждую ночь.
Тихо! Слышите, будто кабан кричит? Это он так сморкается. Значит, добрался до гальюна. Теперь назад. Шлеп, шлеп, шлеп – пошел! Хрясь! Есть. Попался. А где звуки?
– А-а… ма-му… вашу… а-рес-това-ли!..
Посылка
Минеру нашему пришла посылка. А его на месте не оказалось, и получали ее мы. С почты позвонили и сказали:
– Ничего не знаем, обязательно получите.
Ох и вонючая была посылка! Просто жуть. Кошмар какой-то. Наверное, там внутри кто-то сдох.
Запихали мы ее минеру под койку и ушли на лодку.
Минер наутро должен был появиться, он у нас в командировке был.
Жили мы тогда в казарме, без жен, так что вечером, когда мы вернулись в свое бунгало, то сразу же вспомнили о посылке. Дверь открыли и – отшатнулись, будто нас в нос лягнуло, такой дух в помещении стоял сногсшибательный.
Кто-то бросился проветривать, открывать окна, но дух настолько впитался в комнату и во все стены, что просто удивительно.
С такой жизни потянуло выпить. Выпили, закусили, старпом к нам зашел, опять добавили.
– Слушайте, – говорит нам старпом минут через тридцать, – а чем это у вас воняет? Сдохло что-нибудь?
– У нас, – говорим мы ему, – ничего не сдохло. Это у минера. Ему посылку прислали с какой-то дохлятиной.
– А-а-а… – говорит старпом.
Долго мы еще говорили про минера и про то, что раньше не замечали, чтоб он такой гадостью питался, выпили не помню уже сколько, и тут вдруг запах пропал. Ну просто начисто исчез. И даже наоборот – запахло чем-то вкусненьким.
– Интересно, – сказали мы друг другу, – чем это так пахнет замечательно?
Достали мы посылку и тщательно ее обнюхали. Точно, отсюда, даже слюнки у нас побежали.