Сокол и Ласточка, стр. 54

Тут мир сжался в упругий ком и лопнул, разлетевшись миллионом огненных брызг. Меня подбросило вверх, очень высоко — туда, где наливалось тёмной синевой вечереющее небо.

Глава четырнадцатая

Пленник

Меня не оглушило, не опалило крылья, иначе я бы упал в море и погиб. Спасся я благодаря тому, что вешу неполных четыре фунта — взрывная волна просто подбросила меня, как пушинку, высоко-превысоко.

Я увидел сверху обломки двух кораблей, увидел волны, сплошь в кусках дерева и чёрных точках человеческих голов. Если б я умел, то зарыдал бы. А так — просто закричал.

Меня неудержимо влекло к месту трагедии.

Я перевернулся, сложил крылья и устремился вниз.

Не буду описывать, что я там увидел. Для этого я слишком люблю людей и слишком неравнодушен к их страданиям. Скажу лишь одно: единственным облегчением для меня было то, что среди уцелевших Руперта Грея я не обнаружил. Должно быть, он погиб мгновенно. Его противнику, испанскому адмиралу, повезло меньше. Контуженный и обожжённый, он отчаянно плыл саженками в сторону берега; его надменное горбоносое лицо было искажено ужасом — а сзади сеньора настигали две акулы, уже перевернувшиеся брюхом кверху для атаки.

Я сделал дугу в воздухе, снова взмыл вверх и полетел прочь от этого месива. Моё сердце рвалось на части. Из многих сотен жизней, так страшно оборванных судьбой, я горевал только об одной.

Сколько времени пробыл я с капитаном «Русалки»? Самое большее — полчаса. Но у меня было ощущение, что я знал его долгие годы и что от меня оторвали бесконечно ценный кусок бытия. Да что я! Весь мир будто померк и утратил один из самых прекрасных своих оттенков. Таково уж свойство истинно красивых людей: стоит им исчезнуть, и вселенная тускнеет.

Какое несчастье, какой удар, какая невозвратимая утрата, причитал я, летя к острову. А потом взял себя в руки, призвав на помощь мою вечную утешительницу философию.

Краткое знакомство с капитаном Греем безусловно обогатило меня. Это не утрата, а, наоборот, дар судьбы. Ещё один важный урок, преподанный мне жизнью.

Несущественно, из-за чего ты решаешь стоять до конца. Пусть из-за ерунды вроде нежелания спустить раскрашенную тряпку на флагштоке. «Всегда оставайся собой и никогда не сдавайся — вот главный закон жизни», — сказал мне на прощанье лорд Руперт. Не имеет значения, что сказано это было без слов. Я понял.

Когда, подчинившись воле и разуму, мой взгляд прояснился, я был уже вблизи от берега. И увидел, что пока я воевал, Летиция времени не теряла. Не знаю. Как ей удалось убедить Дезэссара, но он всё-таки спустил на воду обе лодки, и теперь они как раз выгребали из бухты, чтобы подобрать немногих ещё державшихся на воде.

Уверен, что на помощь моей питомице пришёл отец Астольф. Я увидел его на носу первой лодки — он молился на коленях; по его морщинистому лицу обильно текли слёзы. У руля сидел капитан.

Второй шлюпкой командовал Гарри Логан, рядом с которым стояла моя девочка.

Я сел ей на плечо, а она едва на меня покосилась. Только пробормотала: «А, это ты». Полагаю, Летиция и не заметила моего отсутствия, очень уж была потрясена.

Ирландец же оглядывал следы побоища взглядом человека бывалого.

— Не при мсье Кабане будь сказано, пушкари — худшие грешники на свете, — сказал он, когда мимо проплыл издырявленный кусок борта. — Метким картечным выстрелом можно за раз отправить на тот свет два десятка людей. А хуже всего, что артиллерист никогда толком не знает, сколько душ он погубил на своём веку. Всем канонирам суждено гореть в аду, уж это точно. Я, конечно, тоже убийца, но по крайней мере твёрдо помню каждый свой грех.

— Я помню. Вы говорили, что угробили семнадцать душ, — сказала Летиция.

— Восемнадцать, мой дорогой Эпин. Восемнадцать. Однако перед Богом я почти чист, ибо произвёл на свет семнадцать новых душ. Когда Лиз из Сен-Мало разродится, счёт выравняется. А в Форт-Рояле мной посеяно ещё несколько семян. Коли они взошли, как предусмотрено природой, то я уже квит или даже в плюсе. В прежние века церковь продавала индульгенции. За деньги можно было искупить любой грех, хоть бы даже смертоубийство. Это, конечно, неправильно. Единственное возможное извинение за столь тяжкое прегрешение — дать новую жизнь вместо отнятой, — с глубоким убеждением заключил рыжеволосый философ.

— Если убил для защиты, это грех простительный, — неуверенно молвила Летиция. Я понял, что она опять вспомнила застреленного разбойника с большой дороги.

— Почему только для защиты? Убивать можно из разных соображений. — Логан удивился. — А если человек тебе здорово мешает? Или, прикончив кого-то, можно получить солидную выгоду? Но в случае корыстного или заранее задуманного убийства я всегда расплачиваюсь авансом. — Он с важностью поднял палец. — Чтоб не становиться должником у Всевышнего по столь опасному поводу. Не хватало ещё угодить в чистилище из-за собственной непредусмотрительности! Сто или двести лет лизать раскалённые сковородки? Слуга покорный!

Вдруг Летиция прервала его.

— Вы что!? — закричала она Дезэссару. — Надо подбирать людей! Места не хватит!

Дело в том, что на соседнюю лодку, подцепив багром, затаскивали сундук, приплывший с какого-то из погибших кораблей.

Но людей до нас добралось совсем немного. На обе лодки мы подняли всего шестнадцать человек, сплошь одних испанцев. Все они были не в себе после перенесённых ужасов, а одному акула откусила ногу до колена. Летиция наложила жгут, но поздно — бедняк потерял слишком много крови и вскоре испустил дух. Последними его словами была благодарность. «Благодарю Тебя, Мадонна, что моё последнее пристанище будет в земле, а не в кишках мерзкой твари», — молвил он слабым голосом. Уж не знаю, почему внутренности червей предпочтительней акульей утробы, но коли это соображение утешило умирающего, тем лучше.

Шлюпки чуть не касались воды верхушками бортов — столько было подобрано ящиков и тюков со всякой всячиной.

Дезэссар велел поворачивать к берегу, а я поднялся вверх, чтобы почтить место сражения, пока ветер и волны не стёрли с поверхности моря следы кровавой драмы.

Луч почти скрывшегося за горизонтом солнца что-то очень уж ярко блеснул на поверхности моря. Я кинул в ту сторону взгляд — и вскрикнул.

На обломке салинга, запутавшись в разорванных вантах, лежал покойник в белой батистовой рубашке, сквозь ворот которой сверкала золотая цепь.

Это был он, он!

Я ринулся вниз.

Взрыв пощадил его черты. Лорд Руперт был прекрасен и в смерти. Даже струйки крови, вытекшие изо рта, ушей и ноздрей, не портили красоты этого удивительного лица.

Я скорбно сел подле мертвеца, погладил его мокрые волосы крылом. И вдруг увидел, что его грудь вздымается.

Боже, что со мной сделалось!

Я так орал и метался, что Летиция, занятая уходом за ранеными, оглянулась в мою сторону.

— Капитан, вон ещё один! — крикнула она. — Может быть, он жив! Подберите его, у вас в шлюпке остаётся место!

Дезэссар сварливо ответил:

— Вы хотите, чтоб мы перевернулись?

Но потом, видно, заметил золотой медальон и велел подгрести ближе.

— Это моё, все слышали? — объявил он. — Я заметил труп первым! Моя личная добыча!

Протянул руку, отпихнул меня и сорвал цепочку.

— «Mermaid» [31] — прочитал он. — Значит, англичанин.

Подплыла вторая лодка. Логан сказал:

— Это, верно, и есть тот богач, владелец «Русалки». Жалко, что сдох. Можно было бы взять хороший выкуп.

— Да он дышит! — воскликнула тут моя умница. — Ну-ка, ребята, берите его!

— Дышит? — Дезэссар быстро проговорил: — Первым до него коснулся я, а значит, он мой. Все свидетели! По уставу, всякая добыча, взятая прямо из воды, принадлежит захватившему, а не судовладельцу и не короне!

— Осторожней, у него могут быть переломаны кости, — велела матросам Летиция.