Сокол и Ласточка, стр. 21

Он записал цифру на бумажке, застенчиво прикрывшись ладонью.

— Идём дальше. Страховка.

— Что?

— Как, вы не слышали об этом чудесном изобретении, которое всем так выгодно? Вы платите страховой компании некий взнос, и больше ни о чём не беспокоитесь. Если ваш корабль пропал — утонул, захвачен пиратами, пропал бесследно, — компания возмещает вам ущерб. Естественно, взнос зависит от дальности плавания и рискованности предприятия. В мирное время за путешествие в Средиземноморье берут всего 3 % стоимости судна и товара, ибо французов мавры не трогают, а больше там опасаться некого. Но сейчас ставки, увы, поднялись в десять раз. «Л’Ирондель» стоит 25000, следовательно… — Он поколдовал над счётами ещё немного и подвёл итог. — В общем и целом вам придётся раскошелиться на 21358 ливров и шесть су. Не будем мелочиться, — здесь последовал широкий взмах шитого золотом обшлага, — двадцать одна тысяча триста пятьдесят.

— Сколько?! — ахнула госпожа де Дорн, выхватывая у него листок. — О боже…

— Меньше никак нельзя, — твёрдо молвил Лефевр и долго ещё толковал ей про военные трудности, алчность моряков, обязательные отчисления в казну и возмутительную дороговизну солонины.

— Мне нужно подумать, — наконец произнесла девушка упавшим голосом. — Я возвращаюсь в гостиницу…

Арматор пошёл её провожать, а я встрепенулся и тоже слетел вниз.

Судя по разговору, этот алчный кровосос и не подумает откупаться от Кривого Волка. Нужно было как-то предупредить её! Бедняжка, вымогатели кружили вокруг неё, будто коршуны. На свете нет тварей кровожадней и отвратительней коршунов! Однажды на острове Мадейра, когда я замечтался, любуясь солнечными бликами на волнах, на меня напал один такой убийца… Впрочем, не хочу вспоминать этот кошмар.

Слетая вниз, я уже знал, как поступлю.

Когда тяжёлая дверь скрипнула и полицейские угрожающе сдвинулись плечо к плечу, я взмахнул крыльями и устремился вперёд.

Влетел в приоткрывшуюся щель и ловко опустился Летиции де Дорн на плечо. Она ещё не успела переступить порог и от неожиданности попятилась, но не завизжала, как сделала бы всякая барышня, а воскликнула по-немецки «чёрт побери!», что, согласитесь, довольно необычно для дочери тайного советника.

Стражников, однако, и она, и провожавший её арматор разглядеть успели.

— Какой красивый попугай! Это ваш? — спросил Лефевр. — А что делает перед моей дверью полиция?

— Именем короля откройте! — закричали с той стороны. — В вашем доме укрывается преступница!

— Этот невежа — полицейский? — удивилась госпожа де Дорн. — Зачем же он на меня накинулся, будто пьяный мужлан?

Не обращая внимания на стук (довольно робкий), хозяин расспросил гостью о случившемся и в двух словах объяснил ей, какими это чревато последствиями.

— Я вас выпущу через кухню. На счастье, стражники не знают вашего имени. Бегите в гостиницу и спрячьтесь. Шелка уберите в багаж. Без вуали на улицу не выходите, а лучше в светлое время дня вообще сидите в номере. Полицейских я впущу, когда вы уйдёте, и скажу, что знать вас не знаю. Вы желали совершить плавание в Новый Свет на одном из моих судов, но я вам отказал, ибо по случаю войны мы не берём пассажиров. Так это ваш попугай?

Он осторожно потрепал меня по хохолку, и я с трудом сдержался, чтобы не клюнуть его в палец. Терпеть не могу фамильярности.

— Мой.

Она погладила меня по спине, но это прикосновение не было мне неприятно. Совсем напротив.

— Красавец! Не желаете продать? Он слишком приметен, на вас будут обращать внимание, а это вам сейчас ни к чему. Я посажу молодца в золочёную клетку и научу приветствовать посетителей. Хотите 40 ливров?

— Нет. Птица не продаётся.

Когда она это сказала, что-то дрогнуло в моём сердце. Уже во второй раз. В первый — когда Летиция де Дорн так решительно ответила: «Мой».

Её поведение объяснилось, когда мы — Лефевр, она и я у неё на плече — быстро шли тёмным коридором.

— Ты спасла меня от тюрьмы, птичка. Спасибо, — шепнула мне девушка по-швабски и — вы не поверите — поцеловала меня!

Я чуть не свалился.

Меня никто никогда не целовал. Что и не удивительно. Лейтенант Бест, когда напивался, поил меня ромом изо рта в клюв, но это совсем не то, что девичий поцелуй, уж можете мне поверить.

Вдруг меня осенило. А, собственно, почему нет?

Кто сказал, что мой питомец обязательно должен быть мужчиной? Допустим, мне никогда не приходило в голову приручить существо противоположного пола — я ведь старый бирюк, морской бродяга и совсем не знаю женщин. Но эта рыжая барышня меня заинтересовала.

Была не была! Вероятней всего, когда я её оцарапаю и клюну, она меня сгонит. Ну, значит, не судьба мне держаться за бабьи юбки. Полечу искать нового подопечного в таверну или в порт. Свой долг госпоже де Дорн я честно вернул.

Я свесил хвост ей на грудь, соскользнул по шёлку и сжал пальцы, а клювом как можно мягче (но всё-таки до крови, иначе нельзя) ударил девушку в смуглый висок.

Глава третья

Летиция де Дорн

Моментально, сменяя друг друга с непостижимой быстротой, перед взором моей души пронеслась череда ярких картин. Жизнь девушки по имени Летиция была прочитана мной, словно книга, с первой и до последней буквы. Если мой избранник не оттолкнул и не сбросил меня хотя бы в течение одной секунды, этого довольно. Процесс сопереливания двух Ки почти мгновенен.

Попробую рассказать, как это происходит, хоть слова и неспособны передать состояние абсолютного познания.

Сначала я услышал… нет, не услышал, а узнал полное имя своей новой питомицы.

Летиция-Корнелия-Анна фон Дорн (а не «де Дорн») — вот как её звали.

А дальше — яркие вспышки, будто зарницы в небе.

Повторяю, я увидел и познал всю её жизнь и мог бы её пересказать до малейших несущественных подробностей. Но хватит и нескольких образов, выхваченных наугад. Иначе рассказ растянулся бы на все двадцать пять лет, прожитые Летицией.

Вот небольшой серокаменный замок на холме, в окружении дубовых лесов и зелёных полей. У ворот, на сломанном подъёмном мосту, стоит рыжая девочка в простеньком платье и отчаянно машет рукой вслед удаляющемуся всаднику.

Это её отец, Фердинанд фон Дорн. Он едет навстречу восходящему солнцу, и вся его фигура кажется вытканной из ярких лучей. Сверкает аграф на шляпе, сияют шпоры и эфес шпаги, отливает золотом круп игреневого коня.

Про всадника я знаю многое — столько же, сколько знает про него моя питомица, которая любит этого человека больше всего на свете — не за то, что он дал ей жизнь и нарёк красивым именем Laetitia (по-латыни оно значит «радость»), а потому что Фердинанд фон Дорн излучает счастье. Он и в самом деле будто сшит из солнечного света, и восход тут не при чём. У Фердинанда золотисто-рыжие волосы, которые с возрастом обретут оттенок благородной бронзы, у него солнечный смех, искрящиеся весельем глаза и лучезарная улыбка.

Есть люди, которых жалует Фортуна. Во всяком случае, в этом уверены окружающие, которые испытывают по отношению к баловням удачи лютую зависть, смешанную с восхищением. Вообще-то ударов судьбы на их долю приходится не меньше, чем улыбок, просто счастливцы никогда не унывают и не жалуются. Несчастье они сбрасывают с себя недоумённым пожатием плеч, а в счастье запахиваются, словно в ослепительно нарядный плащ. Они не удостаивают замечать невзгод, и так до самой своей смерти. Если кому-то на земле и нужно завидовать, то обладателям этого чудесного дара.

Фердинанд фон Дорн родился вторым сыном в некогда богатой и славной, но захудавшей швабской семье. Никакого наследства ему не досталось, лишь боевой конь. Но Фердинанд говорил, что его в любом случае не прельщает скучная участь землевладельца, а конь чудо как хорош. На таком превосходном скакуне милое дело отправиться на войну и сделать блестящую военную карьеру. И так вкусно он это рассказывал, что остальные братья ему завидовали — даже старший, наследник родового замка. Никто не сомневался, что везунчик станет полковником, а то и генералом.