Собрание сочинений в одной книге, стр. 68

Наступила жестокая зима. Метель сменялась метелью и ледяными дождями. Котики отправились в свое путешествие на юг, и лежбище опустело. Я работал лихорадочно. Несмотря на дурную погоду и на непрестанно мешавший мне ветер, я не уходил с палубы с утра до ночи, и работа моя заметно подвигалась вперед.

Опыт, приобретенный мною при сооружении стрел, пошел мне впрок. Когда фок-мачта была установлена, я принялся укреплять на ней реи и снасти. По обыкновению я недооценил эту работу, и она отняла у меня два долгих дня. А оставалось еще так много! Хотя бы паруса, которые, собственно говоря, надо было шить заново.

Пока я возился с оснасткой фок-мачты, Мод сшивала парусину, готовая ежеминутно бросить работу и прийти мне на помощь, когда мне не хватало собственных рук. Парусина была толстая и грубая, и шить приходилось при помощи трехгранной морской иглы и матросского наперстка. Руки Мод покрылись царапинами, но она стойко продолжала работу, успевая также готовить и ухаживать за больным.

– Забудем о предрассудках, – сказал я в пятницу утром, – и поставим мачту сегодня.

Все было готово. Соединив мачту с воротом, я поднял ее в вертикальное положение. Потом, оттягивая ее веревками в разные стороны, установил ее нижний конец над отверстием в палубе.

Я велел Мод травить канат, а сам спустился в трюм. Мачта гладко прошла через отверстие, но, когда дошла до гнезда, квадратный шип на ее конце не совпал с гнездом. Я не сразу придумал, как повернуть мачту, но наконец и это препятствие было устранено, и мачта плавно села на свое место.

Я радостно закричал, и Мод прибежала вниз посмотреть. При желтом свете фонаря мы любовались плодами наших трудов. Потом мы взглянули друг на друга, и наши руки встретились. Глаза у обоих были влажны от радостного сознания успеха.

– Как легко это, в сущности, оказалось! – заметил я. – Самой трудной была подготовка.

– А вся прелесть в завершении дела, – добавила Мод. – Я не могу привыкнуть к мысли, что огромная мачта действительно уже над нами, что вы вытащили ее из воды, перенесли по воздуху и поставили на место. Это была титаническая работа.

– Мы оказались неплохими изобретателями, – весело начал я, но вдруг замолчал и втянул носом воздух.

Я быстро взглянул на фонарь: с ним все в порядке. Я снова понюхал воздух.

– Что-то горит, – уже уверенно сказала Мод.

Мы вместе бросились к лестнице, но я первым выскочил на палубу. Густые клубы дыма ползли из трапа кубрика.

– Волк еще не умер, – пробормотал я, бросаясь сквозь дым вниз.

Густой дым застилал мне глаза, и я должен был пробираться ощупью. Личность Вольфа Ларсена настолько действовала на мое воображение, что я не был бы поражен, если бы беспомощный гигант своей железной рукой опять схватил меня за горло. Я колебался и едва преодолевал желание вернуться на палубу. Потом я вспомнил Мод. Она мелькнула предо мной, какой я видел ее только что при свете фонаря в трюме, я вспомнил ее светящиеся радостью милые карие глаза и понял, что не могу бежать.

Кашляя и задыхаясь, я наконец добрался до койки Вольфа Ларсена. Я нащупал его руку. Он лежал без движения, но, когда я прикоснулся к нему, слегка вздрогнул. Я ощупал всю его постель, но не заметил ни особой теплоты, ни признака огня. Но откуда-то должен же был исходить этот евший мне глаза и душивший меня дым. Я совершенно потерял голову и бессмысленно метался по кубрику. Больно ударившись о стол, я наконец опомнился и сообразил, что прикованный к месту человек мог зажечь огонь только возле себя.

Я вернулся к койке Вольфа Ларсена и столкнулся с Мод. Я не знал, давно ли она здесь, в этой удушливой атмосфере.

– Ступайте на палубу, – решительно приказал я.

– Но, Гэмфри… – непривычно хриплым голосом запротестовала она.

– Пожалуйста, пожалуйста, – крикнул я. Она послушалась меня, но вскоре я услышал ее сдавленный голос:

– О Гэмфри, я заблудилась!

Я нашел ее у переборки и, подхватив ее, помог ей подняться по лестнице. Чистый воздух показался нам дивным нектаром. Мод была лишь слегка одурманена, и я оставил ее лежать на палубе, а сам снова нырнул в люк.

Источник дыма должен был находиться где-то возле Вольфа Ларсена. Я был уверен в этом и направился прямо к его койке. В то время как я шарил среди одеял, что-то горячее упало мне на руку и обожгло ее. Я отдернул руку и понял. Через трещины в дне верхней койки Вольф Ларсен поджег матрац – настолько он еще владел своей левой рукой. Сырая солома, подожженная снизу и лишенная притока воздуха, все время тлела.

Когда я стащил матрац с койки, он развалился и вспыхнул пламенем. Затушив горевшие остатки соломы на койке, я выбежал на палубу глотнуть свежего воздуха.

Достаточно было нескольких ведер воды, чтобы затушить матрац, и через десять минут, когда дым рассеялся, я позволил Мод сойти вниз. Вольф Ларсен был без сознания, но вскоре свежий воздух привел его в себя. В то время как мы хлопотали около него, он знаками потребовал бумагу и карандаш.

– Прошу не мешать мне, – написал он, – я улыбаюсь.

– Я все еще частица закваски, как видите, – написал он немного позже.

– Я рад, что вы теперь такая ничтожная частица, – сказал я.

– Благодарю вас, – письменно ответил он. – Но мне еще намного нужно уменьшится, чтобы умереть.

– И все-таки я весь здесь, Горб, – написал он потом. – Я мыслю яснее, чем когда-либо. Ничто не отвлекает меня, я могу хорошо сосредоточиться. Я весь здесь.

Это было как будто вестью из могильного мрака, ибо тело этого человека стало его гробницей. И в ней, в этом странном саркофаге, жил и трепетал его дух. Он будет жить и трепетать, пока не порвется последняя связь, и кто знает, не будет ли он жить и трепетать и после этого?

Глава XXXVIII

– Мне кажется, у меня отнимается и левая сторона, – писал Вольф Ларсен на следующее утро после попытки поджечь корабль. – Онемение все возрастает. Мне трудно шевелить рукой. Вам придется говорить громче. Рвутся последние нити.

– Вам больно? – спросил я.

Мне пришлось повторить свой вопрос громче, и лишь тогда он ответил мне:

– Не все время.

Левая рука его медленно и с явным трудом двигалась по бумаге, и нам было крайне трудно разбирать его каракули. Это было похоже на письмо духов, демонстрируемое на сеансах спиритов, по доллару за вход.

– Но я еще здесь, я весь здесь, – еще медленнее нацарапала рука.

Он уронил карандаш, и нам опять пришлось вложить его в ослабевшую руку.

– Когда боли нет, я чувствую полный мир и покой. Никогда я не мыслил так ясно. Я могу размышлять о жизни и смерти, как индусский мудрец.

– И о бессмертии? – громко спросила Мод, наклоняясь над его ухом.

Три раза его рука пробовала написать ответ, но безуспешно. Карандаш вываливался из его пальцев, и мы напрасно вновь вкладывали его. Тогда Мод своей рукой придержала его пальцы, и он огромными буквами, затрачивая на каждую по нескольку минут, вывел: «В-з-д-о-р».

Это было последнее слово Вольфа Ларсена, до конца сохранившего свой скептицизм. Рука упала, и тело слегка шевельнулось. Потом движения совсем прекратились. Мод отпустила руку, и карандаш, выпав из растопыренных пальцев, откатился в сторону.

– Вы еще слышите? – крикнул я, держа его руку и ожидая пожатия, которое означало бы «да». Ответа не было. Рука омертвела.

– Он, кажется, еще шевелит губами, – сказала Мод. Я повторил свой вопрос. Губы зашевелились. Мод дотронулась до них кончиками своих пальцев. Я еще раз повторил вопрос.

– Да, – сообщила Мод.

Мы выжидательно переглянулись.

– Какой смысл в этом? – спросил я. – Что можем мы сказать ему?

– О, спросите его…

Она запнулась.

– Спросите его о чем-нибудь таком, на что он должен был бы ответить «нет», – предложил я. – Тогда мы будем знать наверное.

– Вы голодны? – крикнула она.

Губы шевельнулись под ее пальцами, и она объявила: «Да».

– Хотите мяса? – был следующий вопрос.