Хозяин Черного Замка и другие истории (сборник), стр. 24

– Напрасно стараетесь, капитан Скарроу, – сказал Шарки. – Я хочу посмотреть, как вы на коленях будете умолять о пощаде.

– Я вас раньше… увижу… в аду! – крикнул Скарроу, освобождаясь от ладони, закрывавшей ему рот.

– Нэд, выкручивай ему руку. Ну а теперь как?

– Не буду, даже если вы её совсем отвертите.

– Всади-ка в него нож на один дюйм.

– Хоть все шесть дюймов…

– Чтоб мне утонуть, мне нравится его неукротимый дух! – заорал Шарки. – Спрячь нож в карман, Нэд. Вы спасли свою шкуру, Скарроу. Очень жаль, что такой отважный человек, как вы, не избрал единственную профессию, где храбрый малый может заработать себе на жизнь. Вас, видно, ждёт необычная смерть, Скарроу, если вы побывали в моих руках и остались в живых, чтобы поведать об этом миру. Нэд, свяжи-ка его.

– Капитан, может быть, привязать его к печке?

– Ну что ты говоришь! В печке огонь. Оставь свои разбойничьи шуточки, Нэд Галлоуэй, а не то я покажу, кто из нас капитан и кто квартирмейстер.

– Да нет, я думал, что вам хочется его поджарить, – оправдывался Нэд. – Неужели вы хотите отпустить его живым?

– Привяжи его к столу. Хоть нас с тобой и высадили на багамских отмелях, всё равно я капитан, а ты должен меня слушаться. Да захлебнись ты в солёной воде, подлюга! Ты что, смеешь возражать, когда я приказываю?

– Да нет же, капитан Шарки, не кипятитесь так, – сказал квартирмейстер и, подняв Скарроу, положил его, как ребёнка, на стол. С привычной ловкостью моряка он связал распятого капитана по рукам и ногам верёвкой, протянутой под столом, и заткнул ему рот длинным шарфом, ещё совсем недавно прикрывавшим подбородок губернатора Сент-Китта.

– Ну-с, капитан Скарроу, мы с вами расстаёмся, – сказал пират. Если бы у меня за спиной стояло хотя бы с полдюжины проворных ребят, я забрал бы ваш корабль и груз вместе с ним, но Крикун Нэд не нашёл ни одного матроса в вашей команде, у которого было бы хоть на грош смелости. Тут невдалеке болтается несколько судёнышек, и мы захватим одно из них. Когда у капитана Шарки есть лодка, он может захватить рыболовное судно; когда у него есть рыболов, он может захватить бригантину, с бригантиной он захватит трёхмачтовый барк, а с барком он заполучит полностью оснащённый боевой корабль. Так что поторопитесь в Лондон, а то как бы я не вернулся, чтобы взять в своё владение «Утреннюю звезду».

Они вышли из каюты, и капитан Скарроу услышал, как в замке повернулся ключ. Затем, пока он пытался освободиться от пут, послышался топот ног вниз по трапу и затем на юте, где над кормой висел ялик. Капитан всё ещё ворочался и напрягался, стараясь освободиться от верёвки, когда до него донёсся скрип фалов и всплеск воды при спуске ялика. В неистовом бешенстве он рвал и дёргал верёвку до тех пор, пока с ободранными в кровь запястьями и лодыжками не свалился наконец со стола. Через мгновение он вскочил, перепрыгнул через мёртвого помощника, вышиб ногой дверь и ринулся на палубу.

– Эй! Питерсон, Армитедж, Уилсон! – вопил он. – Хватайте тесаки и пистолеты! Спустите большую шлюпку! Спустите гичку! Пират… Шарки… вон в том ялике! Боцман, свистать наверх вахту левого борта и посадить всех матросов в шлюпки!

Шлёпнулся на воду большой бот, шлёпнулась на воду гичка, но в тот же миг рулевые старшины и матросы устремились к фалам и вскарабкались обратно на палубу.

– Шлюпки продырявлены! – кричали они. – Они протекают, как сито.

Капитан свирепо выругался. Его перехитрили. Над ним сверкало звёздное безоблачное небо, не было ни малейшего ветерка. В лунном свете белели обвисшие, бесполезные паруса. В отдалении качалось рыболовное судно. Рыбаки сгрудились у сетей. Совсем близко от них нырял и взбирался на волны маленький ялик.

– Эти рыбаки уже, можно сказать, мертвецы! – сетовал капитан. – Ребята, крикнем все вместе, чтобы предупредить их об опасности.

Но уже было поздно.

Ялик проскочил под бортовую тень рыбачьего судна. Быстро, один за другим, прозвучали два пистолетных выстрела, послышался вопль, ещё один выстрел, и затем наступила тишина. Рыбаки исчезли. Затем неожиданно с первым дуновением ветра, долетевшего откуда-то с берегов Суссекса, бушприт рыболова повернулся, грот-парус надулся, и судёнышко направилось в Атлантику.

Хитрости дипломатии

Старика Альфонса Лакура и теперь помнят очень многие. Не доводилось ли вам жить в Париже в эпоху 1848–1856 годов? Лакур умер в 1856 году. В течение этих восьми-девяти лет он ежедневно посещал кафе «Прованс». Придёт, бывало, старик в своё любимое кафе часов в девять вечера, сядет в угол и высматривает слушателя. Охотник он был поговорить. Иногда старик слушателя не находил и тогда удалялся.

Для того чтобы выслушивать воспоминания старого дипломата, нужно было обладать большим запасом терпения и деликатности. Дело в том, что его истории в большинстве случаев были совершенно невероятны, и стоило вам улыбнуться или удивлённо приподнять брови, слушая его небывальщину, старый дипломат, следивший за вами в оба, гордо выпрямлялся, лицо его делалось свирепым, как у бульдога, и он восклицал, изо всех сил упирая на букву «р»:

– Ah, monsieur r-r-rit? [5]

Или:

– Vous ne me cr-r-r-royez donc pas? [6]

И вам ничего не оставалось, как встать и начать извиняться. Простите, дескать, мьсье Лакур, мне пора в оперу, билет купил.

Много было удивительных историй у Лакура. Вспомните, например, его повествование о Талейране и пяти устрицах или его совершенно нелепый рассказ о второй поездке Наполеона в Аяччо. А помните вы его удивительную историю о бегстве Наполеона с острова Святой Елены? Эту историю Лакур рассказывал всегда после того, как была откупорена вторая бутылка. Старик уверял, что Наполеон прожил целый год на свободе в Филадельфии. Англичане же этого долгого отсутствия императора не заметили потому, что роль его исполнял граф Эрбер Бертран, который как две капли воды был похож на Наполеона.

Из всех историй Лакура самой интересной была, по моему мнению, история о «Коране» и курьере Министерства иностранных дел. История эта долго мне казалась совершенно невероятной; только после, когда вышли из печати «Воспоминания г-на Ватто», я с удивлением убедился, что в рассказе старика Лакура содержалась известная доля истины.

– Нужно вам сказать, monsieur [7], – рассказывал, бывало, старик, – что я уехал из Египта после убийства Клебера. Я с удовольствием остался бы в Египте. Я занимался тогда переводом «Корана» и, сказать между нами, подумывал даже о переходе в ислам. Меня поражали мудрые предписания «Корана» относительно брака. Магомет сделал в «Коране» только одну непростительную ошибку, а именно воспретил своим последователям употребление вина. Если я не перешёл в мусульманство, то только поэтому. Как меня ни уговаривал муфтий, я не изменил своих убеждений.

Ну вот, старик Клебер умер, и его место занял Мену. Я понял, что мне надо уехать. Я не стану, мьсье, хвалиться и говорить о своих талантах, но вы, разумеется, прекрасно понимаете, что надо оберегать чувство собственного достоинства. Нельзя же, чтобы осёл был выше человека.

И вот, захватив с собой «Коран» и все мои записки и бумаги, я перебрался в Лондон. В Лондоне в это время жил monsieur Ватто. Он был назначен первым консулом для заключения мирного договора с Англией. Война между Англией и Францией длилась уже десять лет, и обе стороны устали.

Я оказался очень полезным человеком для monsieur Ватто. Во-первых, я хорошо знаю английский язык, а во-вторых, у меня – терпеть не могу хвалиться – выдающиеся дипломатические способности. Жили мы на Блумсберийской площади. О, хорошее было время! Должен только сказать, мьсье, что климат вашего отечества отвратителен. Но что ж вы хотите? Хорошие цветы только под дождём и цветут. Позвольте заметить, мьсье, что ваши соотечественницы – чудные, прекрасные цветы, расцветающие под дождём и в тумане.