Убийца, мой приятель (сборник), стр. 124

Я сел и зажёг ещё одну свечу. Внезапно дрова в камине рассыпались. Я с трудом собрал их, ведь всё моё внимание было поглощено спичками. Несмотря на грозившую мне опасность, я всё же почувствовал комичность своего положения. В самом деле, трудно придумать более дурацкое занятие, чем зажигать ночью свечи, для того чтоб их тут же задували привидения! Если бы тело бедной Дзамбы со свёрнутой шеей не говорило о страшной реальности, творящейся у меня на глазах, я бы, ей-богу, рассмеялся во весь голос, но тут я заметил, что в коробке осталось всего три спички!

– Всё равно до утра я никуда не уйду отсюда, – упрямо повторил я. – Меня не смутит ни темнота, ни ваше присутствие!

Полку противников моих между тем всё прибывало: от пола до потолка были Руки. Бледные, хищные, призрачные; правда, меня они пока не трогали. Я удивился: что, собственно, помешало им задушить меня сразу же, как они задушили мою собаку? Но вот я потратил последнюю спичку, последняя свеча погасла. Я было снова попытался разжечь дрова в камине – сноп искр взлетел в воздух, погас, и я оказался в кромешной темноте, в окружении отвратительных, хищных созданий. Это была страшная минута, но кровь во мне кипела.

– Нет, я останусь здесь! – в ярости вскричал я. – Плевал я на ваши проделки! Настанет утро – и выйду из этой хоромины цел и невредим!

Тут бесовские создания замерли. Но лишь на секунду – и снова всё закружилось да завертелось; они выныривали из темноты, камнем падали на меня, словно хищные птицы, норовя разорвать на куски, и тотчас исчезали. Но им не удалось запугать меня. Заметив, что враги приближаются только в те мгновения, когда храбрость меня оставляет, и отступают, едва она возвращается, я рассудил, что меня защитит сила воли, ну а если я дрогну – меня тут же постигнет участь Дзамбы. Поэтому я подавлял в себе малейшие поползновения страха. Сидя на стуле, я ждал рассвета, и мне уже казалось, что он не наступит никогда. Временами от изнеможения и нервного напряжения на лбу у меня выступал каплями пот: всюду виделись хищные, но бесплотные Руки, нацеленные на меня со всех сторон, и их длинные бледные пальцы, готовые сжаться на моём горле. В такие мгновения, как я мог видеть, существ этих становилось значительно больше, и они подлетали совсем близко, чуть не касаясь меня. И тогда я опять напрягал всю свою волю. Да, в эти несколько часов уместилась половина моей жизни.

Наконец, когда силы и надежда уже начали оставлять меня, небо стало светлеть; слабый, тихий ветерок заколыхал кроны деревьев. Прокричал петух. И тут бледные Руки яростно кинулись на меня – я решил уже, что погиб, но они бесследно исчезли.

Голос умолк. Мы ждали в безмолвии, затаив дыхание.

– Я понял, что спасён, но здесь, мадам, силы оставили меня. Должно быть, я потерял сознание, а когда очнулся, солнце уже ярко светило. Я лежал на полу рядом с телом несчастной Дзамбы, а старуха смотрела на меня через раскрытое окно.

Она взвизгнула, старая гусыня, увидав, что я встаю, но, надо отдать ей должное, обрадовалась, что я жив. Она принесла мне чаю – лучше бы коньяку, чёрт побери, – я бы скорей успокоился. Но Дзамбе помочь было уже ничем нельзя. Бедная моя Дзамба!

Господин Брейс взял бутылку кьянти и продолжил, наливая себе последний бокал:

– А теперь, мадам, объясню, почему меня мучит совесть. Расспросив смотрительницу, я узнал, что в каждой комнате этого распроклятого дома водятся привидения; правда, ведут они себя поразному. Привидения обитают и на каждой аллее парка. Голос, пение которого я тогда слушал, был самым приятным и безобидным из всей их компании. Такого балагана я, понятное дело, стерпеть не мог. Одно привидение – это ещё куда ни шло, но если они на каждом шагу – нет уж, увольте! Я продал подрядчику унаследованное мною имение, поставив условие, чтобы он снёс этот вертеп с привидениями. Подрядчик, в свою очередь, перепродал кирпичи и камни строителю, а тот понастроил из них целую улицу аккуратненьких двухэтажных особнячков поблизости от одного фабричного городка. Поначалу домики эти шли нарасхват, но на второй год охотников жить в них стало меньше, на третий – ещё меньше, а на четвёртый не удалось сдать ни одного! Потому что во всех них, мадам, водятся привидения. Бледные Руки и прочие духи, жившие в моём большом привиденческом зверинце, теперь резвятся по ночам в тех самых особнячках, что сложены из кирпичей, составлявших их прежнее обиталище. Так и живут там, все, кроме певицы: она обитает теперь на дороге по соседству с моими бывшими владениями.

– Да, но при чём здесь ваша совесть? – спросила дама.

– Она у меня очень ранима, – простонал мистер Брейс, – и не может вынести мысли, что я, пусть и невольно, оказался виновником стольких неприятностей для многих людей, выпустив на свободу весь этот сонм духов. С тех пор я не знаю покоя!

– Так вы полагаете, мистер Брейс, что призраки переехали вместе с кирпичами? – поинтересовался адвокат.

– Несомненно, сэр, – грустно подтвердил Голос. – Каждый дом, построенный из старых материалов, может быть населён привидениями, ведь подрядчику нет дела, где он взял кирпичи, – были бы только дёшевы! Вот откуда разговоры о привидениях, вдруг объявляющихся в совершенно новых домах, и вот почему многие из них опасны. Духи, знаете ли, тоже не любят, когда их тревожат.

– Весьма любопытно, – протянул в задумчивости адвокат.

– Кажется, я уже раньше слышал что-то об этих Руках, – заметил американец. – Скажите, вы бывали когда-нибудь в России, господин Брейс?

– Сэр, – сердито рыкнул Голос, – вы необычайно проницательный молодой человек, как и вся ваша новоиспечённая нация. Но сначала ответьте мне, почему вы не ослиный хвост?

– Почему я не ослиный хвост? – недоумённо переспросил американец. – Затрудняюсь сказать. Может, потому, что осёл мне не родственник?

– Потому что вы ослиная задница, сэр! – рявкнул Голос.

И с этими словами пожилой джентльмен отодвинул стул и покинул salle-a-manger.

Месть лорда Сэннокса

О романе Дугласа Стоуна и небезызвестной леди Сэннокс было широко известно как в светских кругах, где она блистала, так и среди членов научных обществ, считавших его одним из знаменитейших своих коллег. Поэтому когда в один прекрасный день было объявлено, что леди Сэннокс окончательно и бесповоротно постриглась в монахини и навсегда заточила себя в монастырь, новость эта вызвала повышенный интерес. Когда же сразу вслед за этим пришло известие, что прославленный хирург, человек с железными нервами, был обнаружен утром своим слугой в самом плачевном состоянии – он сидел на кровати, бессмысленно улыбаясь, с обеими ногами, просунутыми в одну штанину, и некогда могучим мозгом, не более ценным теперь, чем шляпа, наполненная кашей, – вся эта история получила сильный резонанс и взволновала людей, уже и не надеявшихся на то, что их притупившиеся, пресыщенные чувства окажутся способны к впечатлению.

Дуглас Стоун в расцвете своих способностей был одним из самых выдающихся людей в Англии. Впрочем, вряд ли его способности успели достигнуть полного расцвета, ведь к моменту этого маленького происшествия ему было всего тридцать девять лет. Те, кто хорошо его знал, считали, что хотя он стал знаменит как хирург, он смог бы ещё быстрее прославиться, избери он любую из десятка других карьер. Он завоевал бы славу как воин, обрёл бы её как путешественник-первопроходец, стяжал бы её как юрист в залах суда или создал бы её как инженер – из камня и стали. Он был рождён, чтобы стать великим, ибо умел замышлять то, чего не осмеливаются совершать другие, и совершать то, о чём другие не смеют помыслить. В хирургии никто не мог повторить его виртуозные операции. Его самообладание, проницательность и интуиция творили чудеса. Снова и снова его скальпель вырезал смерть, но касался при этом самых истоков жизни, заставляя ассистентов бледнеть. Его энергия, его смелость, его здоровая уверенность в себе – разве не вспоминают о них по сей день к югу от Мэрилебоун-роуд и к северу от Оксфорд-стрит?