Шаг с крыши, стр. 1

Радий Погодин

Шаг с крыши

СИНЯЯ ВОРОНА

Было раннее утро. Было тихое небо.

Просыпался город, зажигал пожар звуков. То там брякнет, то в другой стороне фыркнет. Громко, как по наждачной бумаге, метлы шуршат. Горят фонари, потому что их погасить забыли. И солнце светит.

Просыпались помаленьку люди в домах, умывались туалетным мылом.

Витька сидел на крыше, прислонясь к холодной печной трубе, ощущал в карманах тяжелый груз: гвозди, шурупы, ириски «Тузик», отвертку, плоскогубцы и молоток.

Вокруг Витьки размахнулось кошачье приволье – железная городская пустыня до самого горизонта. Небо на краю города стоит стоймя, словно редкая занавеска или стеклянная перегородка, словно оно отделяет город Ленинград от натуральной природы, от лесов, полей и так далее.

– Я вам всем докажу! – говорил-горячился Витька. – Сегодня вы все убедитесь. И Анна Секретарева тоже убедится! Я, может, один такой в природе.

Витька ругал взрослых жителей, и ребят, и свою одноклассницу Анну Секретареву, а вместе с ними собак, и кошек, и прочее живое население города.

– Убедитесь, убедитесь. Точно я говорю. Я не зря на крышу вылез такую рань. И вы, воробьи собачьи, тоже узнаете.

Забегая вперед, можно объяснить, что никто, никогда так и не узнал, за каким славным делом Витька Парамонов вылез на крышу, потому что вдруг:

– Каракуты кружевары. Каркаруны каркадары! – произнес что-то по соседству с Витькой очень серьезным глуховатым голосом.

Витькино лицо поскучнело.

– Громкоговорителей понавесили – только хрипят, – сказал Витька. – Я бы починил, но ведь кто заметит, что это я починил? Никто! Хоть и говорят все, что дети – цветы жизни, но на самом деле мы – трава. Нас замечают только, когда мы мешаем.

– Крагли кругли перевертки, – сказал голос. – Носовертки круглокрутки.

Витька крикнул:

– Да заткнись ты!

– Кружит, кружит круглеца лампа дрица хоп ца-ца, – ответил ему голос довольно вежливым тоном и добавил: – Пожалуйста, сам заткнись.

Витькино лицо удлинилось книзу, так как Витькин рот от удивления открылся.

– Что? – спросил Витька.

– Что, да что, да чур-чура со вчера и до вчера, крали, крали…

Витька обернулся круто и увидел на соседней крыше большую синюю ворону.

– Это ты говоришь?

– Это я говорю.

– А ты чего синяя?

– От натуги.

Витька глаза протер, головой покрутил, даже стукнул себя кулаком по лбу в надежде, что ворона исчезнет. Но ворона никуда не исчезла, даже напротив, очень спокойно и равнодушно принялась чистить свои синие перья.

– Ты мне не ври, что это ты говоришь, а то я тебя сейчас гвоздем. Вороны никогда не разговаривают.

– Раз в сто лет разговаривают, – сказала ворона. – И не отвлекай меня, я колдую. Раз в сто лет я колдую. От этого и посинела… Шипит шпынь на шпыня и шпыняет шпыня…

– Я тебе точно говорю, – пробурчал Витька не очень уверенно. – Я сейчас за себя не ручаюсь. Я как дам гвоздем! – Витька вытащил из кармана большой барочный гвоздь-костыль.

Ворона посмотрела на этот костыль круглым презрительным глазом, но на всякий случай подвинулась за трубу.

– И не хлопай глазами, – сказала она. – Ты думаешь, что ты спишь? А на самом деле ты вовсе не спишь. Ткни себе гвоздем в палец!

Витька вытащил из кармана гвоздик поменьше. Ковырнул себе палец. Боль почувствовал. Из ранки капелькой вышла кровь.

– Все натурально, – сказала ворона.

Витька сосал палец и думал в смятении. Раз в сто лет всякое может быть. И почему вороне не разговаривать, если уж она разговаривает, а Витька все вокруг видит в малейших деталях, не как во сне. Во сне всюду можно побывать, но не останется в памяти мелких подробностей. Во сне можно по берегу бежать, но ощущать будешь только свой бег, камушков под ногой не почувствуешь. Видеть будешь и речку, и берег, и дальний лес, но муху на пеньке не увидишь. И не страшно будет. Прыгнешь и полетишь. А сейчас Витьке не то чтобы страшно, но до жути понятно, что сидит он на крыше шестиэтажного дома и если лететь – только камнем. Если падать – только в лепешку. И муха – вот она. Ползает по трубе. Витька взял и поймал ее для проверки. Муха в кулаке загудела, защекотала ладонь.

– Сомневаешься, – сказала ворона. – Сомневайся. Сомнение, как говорят старшие, приближает нас к истине.

Видит Витька, что краска на крыше давно облупилась. Видит весь квартал внизу и узнает по повадке дворников. А они знай себе шаркают метлами по асфальту и ничего, кроме мусора, не замечают. Для них все люди – неряхи. Разве думают дворники о том, что рядом с ними свершается нечто великое?

– А ты зачем на крышу вылез? – спросила ворона. – У тебя что, бессонница? Нервы?

– Нервы в порядке. Я человек без нервов, – сказал Витька. – От меня весь дом с головной болью, а я хоть бы что. Хочешь ириску?

Ворона сказала «спасибо» и каким-то удивительным образом склевала ириску, даже не помяв фантика.

– А что ты можешь? – спросил Витька.

Ворона пожала плечами.

– Странный вопрос, если я волшебная. Все могу. Превращать могу. Могу превратить в осла, в козла, в муху, в слона и в верблюда. А хочешь – в красавца. Люблю красавцев. В кр-расавца! В кр-расавца!.. – Она замахала синими крыльями, затрещала сухими перьями. Посыпались с перьев голубые искры.

– Раскололись небеса, развязали пояса. Краше, краше красота! – закричала она трубным криком.

Витька прижался к железу, так как почувствовал внутри себя какое-то болезненное движение и перестройку клеток.

– Ты перестань! Перестань! – крикнул он. – Мне в красавца не надо. Ты что? Зачем мне в красавца?

– А что ж тебе надо? – спросила ворона. – Все у тебя есть. Вон ты какой упитанный. Обут-одет. В школу ходишь… И не мешай мне работать. Я один раз в сто лет колдую. Только теряю с тобой драгоценное время. И отодвинься, пожалуйста. Не то превращу тебя ненароком во что-нибудь медное.

– Почему медное? – спросил Витька, нервно поеживаясь.

– Я на медь колдую. Сейчас меди по всей земле мало. Всю медь на памятники извели.

– Не ври! На земле еще много меди!

Ворона глядела на него понимающе. А Витька, как говорится, устыдился и покраснел. «Что бы у этой вороны потребовать? Может, попросить ее, чтобы я стал отличником, чтобы у меня эта усидчивость образовалась. Тогда Анна Секретарева язык прикусит…» Но из всех знаменитых людей, чьи биографии Витька читал и чьи рассказы слышал, отличниками в шестом классе были одни шахматисты. «Шахматистом я не хочу», – думал Витька.

Ворона постучала ногой по железу.

– Ну, чего тебе, Витька Парамонов, надобно? Ну, давай спрашивай.

– А чего ты обо мне заботишься? – проворчал Витька. – То – не мешай. То – давай спрашивай…

Ворона почесала грудь клювом.

– Все равно от тебя не отвяжешься. Исполню одну твою просьбу и с глаз долой, из сердца вон. У меня, брат, время дороже денег. Быстрее спрашивай, не то рассержусь.

«Может быть, речку у нее попросить с песочком желтым, чтоб возле дома протекала, чтобы все ребята купались в ней и ныряли? Речку Парамоновку!» Но тут же сообразил Витька, что в Ленинграде и без того речек много и в этих речках милиция купаться не разрешает. Витька вздохнул тяжело:

– Слушай, а нельзя ли мне куда-нибудь туда, а?

– Куда туда?

– Ну, туда, подальше. – Витька в голове почесал. – Ты, наверно, и не поймешь.

– Я проницательная – разберусь.

– Родился я, понимаешь, не вовремя. Поздно я, понимаешь, родился. Дел сейчас для меня никаких. Стараешься, стараешься, а никто не ценит. Только ругают. Родителей вызывают…

– Дети есть дети, – сказала ворона. – Наглы, крикливы, смелы. Это возрастное. Это пройдет.

– И смелость пройдет?

– И смелость у некоторых.

– Только не у меня! Эх, родиться бы мне лет на пятьдесят пораньше. Я бы всем показал. Я бы, может, с самим Чапаевым воевал вместе. Острая сабля в одной руке, наган вороненый в другой. На груди орден. А сам весь на лихом коне… А если совсем раньше родился, я с д'Артаньяном бы. Я бы, может, сам д'Артаньяном сделался. Шпага в одной руке, пистолет однозарядный в другой, на голове шляпа с пером. Кони подо мной падают, а я вперед скачу. Ура! А эта Анна Секретарева мне раны перевязывает и плачет. И пусть плачет, пусть. Ей полезно.