Прекрасное далеко, стр. 71
— Это было много поколений назад, — говорит горгона, на мгновение прикрывая глаза. — Все боялись тварей Зимних земель и хаоса, который они приносили с собой, и потому, когда начала возрастать сила Ордена, все ее приветствовали. Орден объединил племена, и некоторое время все благоденствовали и сады цвели; в твоем мире Орден влиял на людей, творил историю. Но твари Зимних земель все равно совершали на нас набеги, утаскивая на свою сторону все больше душ. И Орден старался искоренить эту угрозу, забирая все больше власти. Поначалу это были лишь небольшие уступки. Кое-какие вольности были запрещены, ради нашей же пользы, так нам говорили. Наша сила понемногу угасала, потому что мы не могли ею пользоваться. А Орден становился все сильнее.
Я перебиваю горгону:
— Погоди, я что-то не понимаю… Я думала, что Орден — это хорошо, что магия — это добро.
— Власть меняет все, и трудно становится понять, кто герой, а кто злодей, — отвечает горгона. — А магия сама по себе ни добро, ни зло; все зависит от того, с какими намерениями ею пользуются.
Замок гудит музыкой и смехом. Из окон льется свет, но он не достигает нас. Мы с горгоной сидим в собственном озере теней.
— Постепенно назревало недовольство, — после паузы продолжает горгона. — И наконец случился бунт, и каждое племя сражалось за собственное выживание, не заботясь о прочих. А в итоге Орден одержал победу. Жрицы запретили местным существам черпать магию из рун. Жители твоего мира остались запертыми в своих границах. А мой народ…
Горгона умолкает и крепко зажмуривается, как от сильной боли. Текут длинные минуты, из замка льется музыка…
— Твой народ погиб в битве, — говорю наконец я, потому что не в силах выдерживать ее молчание.
Горгона смотрит вниз.
— Нет, — отвечает она, и ее голос печален, как никогда. — Кое-кто выжил.
— Но… тогда где же они? Куда они ушли?
Горгона опускает огромную голову, и змеи повисают, как ветви ивы.
— Орден решил сделать из меня пример.
— Да, это я знаю. И потому тебя заключили в этот корабль и наложили чары, велящие говорить жрицам только правду.
— Верно. Но это было уже позже, в наказание за мои грехи.
Внутри у меня тяжесть, груз тянет к земле. Горгона никогда не говорила этого, и я уже не уверена, что хочу знать что-то еще.
— Я была тогда великим воином. Вождем моего народа. И гордой! — Она как будто выплевывает это слово. — Я не хотела, чтобы мы жили как рабы. Мы всегда были воинственной расой, и смерть являлась для нас почетным выбором. И все же мое племя приняло условия сдачи, предложенные жрицами. Это не соответствовало нашему кодексу чести. Мне было стыдно за их выбор, и гнев подтолкнул меня к поступку, который я считала справедливым.
Горгона вскидывает голову, как будто пытаясь увидеть солнце, которого здесь не было.
— И что случилось?
Безвольно висящие змеи падают одна на другую.
— Когда жрицы Ордена спали, я воспользовалась чарами, которые применяла к врагам. Я зачаровала свой народ, погрузила горгон в транс. И превратила их в камни, а потом они стали падать на мой меч. Я убила их всех, не пощадив никого. Даже малых детей. Мое преступление быстро раскрыли. И поскольку я была последней из горгон, ведьмы не стали меня казнить. Вместо того они заперли меня вот в этом корабле. И в итоге я потеряла и свободу, и свое племя, и надежду.
Горгона открывает глаза, и я отворачиваюсь, боясь взглянуть ей в лицо теперь, когда мне стала известна правда.
— Но ты изменилась, — шепчу я. — Разве не так?
— В природе скорпиона — жалить. И если у него нет такой возможности, это не значит, что он не может этого сделать.
Змеи оживают, хнычут, и горгона успокаивает их и убаюкивает, мягко покачивая головой.
— До тех пор, пока я остаюсь в этом корабле, мне ничто не грозит. Это и мое проклятие, и мое спасение.
Она обращает ко мне желтые глаза, и я невольно отвожу взгляд.
— Вижу, мой рассказ в конце концов изменил твое мнение обо мне, — говорит горгона с легкой грустью.
— Это неправда, — возражаю я, но голос звучит фальшиво.
— Тебе бы лучше вернуться на вечеринку. Там ведь твои подруги, и вроде бы им довольно весело.
Горгона со скрипом опускает борт, и я спускаюсь на берег, в легкие брызги света, летящие со стороны замка.
— Я некоторое время тебя не увижу, высокая госпожа, — говорит горгона.
— Почему? Куда ты отправляешься?
Краем глаза я вижу, как она величественно поворачивает голову в сторону темного неба Зимних земель.
— Далеко, вниз по реке, дальше, чем я бывала. Так что в случае чего я не смогу подоспеть. Ты должна сама поберечь себя.
— Да, понимаю, — отвечаю я. — Я ведь держу в себе всю магию.
— Нет, — поправляет она. — Ты должна поберечь себя потому, что мы не можем тебя потерять.
Глава 32
На следующее утро, сразу после завтрака, мы с Энн удираем в прачечную.
— Я спать не могла, думая о нашем сегодняшнем приключении, — говорит она. — Может быть, сегодня вся моя жизнь изменится.
Я немалую часть последних дней потратила на то, чтобы усовершенствовать наш план поездки в театр. Фелисити смастерила письмо от своей «кузины» Нэн Уошбрэд, которая якобы просит нас провести с ней день в Лондоне, и миссис Найтуинг разрешила.
— Как ты думаешь, это поможет? — спрашивает Энн, закусывая губу.
— Это прежде всего зависит от тебя самой. Ты готова? — спрашиваю я.
Энн расплывается в широчайшей улыбке.
— Еще как!
— Хорошо. Начнем.
Мы работаем вместе, магия течет между нами. Я ощущаю волнение Энн, ее нервозность, ее необузданную радость. От этого я чувствую себя будто слегка пьяной, я безудержно хихикаю. Когда я открываю глаза, Энн как бы колеблется передо мной. Она меняет облики, как девочка, примеряющая разные наряды. Наконец она останавливается на образе, который искала, Нэн Уошбрэд возвращается. Она кружится на месте в новом платье, атласном, цвета индиго, отделанном кружевом по вороту и подолу. У горла красуется драгоценная брошь. Волосы стали темными. Они заколоты высоко на голове, как у величественной леди.
— Ох, как приятно снова стать Нэнси! Как я выгляжу? — спрашивает Энн, похлопывая себя по щекам, рассматривая свои руки, платье.
— Как кто-то такой, кому просто положено быть на сцене, — отвечаю я. — А теперь давай испытаем твои драматические таланты.
Нэн Уошбрэд входит в школу, и ее провожают в гостиную, где с ней начинает любезную беседу миссис Найтуинг, которой и в голову не приходит, что ее модно одетая гостья на самом деле — Энн Брэдшоу, бедная ученица на стипендии. Мы с Фелисити едва сдерживаем язвительный смех.
— Это просто чудо, — говорит Фелисити, хихикая, пока мы ждем поезда. — Она так и не заподозрила ничего. Ни разу. Ты одурачила саму директрису, Энн! И если уж это не придаст тебе уверенности при встрече с мистером Кацем, то и ничто не поможет.
— Который час? — спрашивает Энн, наверное, в двадцатый раз после того, как мы покинули вокзал Виктория и едем на встречу.
— На пять минут позже, чем было, когда ты спрашивала в последний раз, — ворчу я.
— Но я ведь не могу опоздать. В письме мисс Тримбл это особенно подчеркнуто.
— Ты и не опоздаешь, потому что мы уже на Стрэнд-стрит. Видишь? Вон там — Гайети.
Фелисити показывает на величественный фронтон здания прославленного мюзик-холла.
Из театра выходят три прекрасные молодые леди. Их невозможно не заметить, потому что их шляпы украшены броскими плюмажами, на девушках длинные черные перчатки и самые модные платья, на корсажах красуются целые букеты цветов.
— Ох, это актрисы из Гайети! — восклицает Энн. — Они — самые замечательные хористки в мире!
Действительно, мужчины восторженно пялятся на троицу, но девушки, в отличие от миссис Уортингтон, похоже, не ставят себе целью подобное признание. У них есть работа, у них есть собственные деньги; они идут по улице так, словно весь мир принадлежит им.