Прекрасное далеко, стр. 43
— Значит, ты не хочешь даже попытаться бороться? — говорю я, чувствуя себя бесконечно подавленной.
Картик смотрит в пространство перед собой.
— Создавай союз без меня, Джемма. Ты и сама отлично справишься.
— Я устала справляться сама.
Смахивая слезы, я направляюсь в лес. Когда я прохожу мимо цыганского лагеря, я вижу мать Елену, она несет в сторону нашей школы какое-то ведро.
— Что ты делаешь? — резко спрашиваю я.
Я выхватываю у нее ведерко, и из него выплескивается темная жидкость.
— Что это такое?
— Нужно сделать кровавые знаки, — отвечает она. — Для защиты.
— Так это ты разрисовала восточное крыло. Зачем?
— Если не будет защиты, они придут, — бормочет мать Елена.
— Кто придет?
— Проклятые.
Старая цыганка пытается отобрать у меня ведро, и я отвожу его подальше.
— Я не собираюсь тратить еще одно утро на то, чтобы отмывать все это, — говорю я.
Мать Елена потуже натягивает на плечи шаль.
— Два пути! Печать сломана. Почему Евгения это позволила? Она ведь знает… она знает!
События этой мерзкой ночи доводят меня до того, что во мне что-то закипает, я как бродячая собака, которая больше не может вынести, что ее дразнят.
— Евгения Спенс мертва! Она мертва уже двадцать пять лет! И не смей больше этого делать, мать Елена, или я расскажу миссис Найтуинг, что это твоих рук дело, и цыган тогда выгонят из этого леса, навсегда выгонят! Ты этого хочешь?
Лицо старой цыганки кривится.
— Ты видела мою Каролину?
— Нет, — устало отвечаю я.
— Она умеет очень хорошо прятаться.
— Она не…
Я умолкаю.
Нет смысла взывать к разуму цыганки. Она безумна, и я чувствую, что, если задержусь здесь еще немного, я и сама свихнусь. Я выливаю жидкость в траву и возвращаю ведро матери Елене.
— Ты не должна больше этого делать, мать Елена!
— Они придут, — ворчит она и тащится прочь, и пустое ведро позвякивает, как колокольчик.
Когда я возвращаюсь в школу, становится заметно холоднее, и я ругаю себя, что не прихватила шаль. Но это просто еще одна глупость в череде многих, совершенных мной, вроде попытки заставить Картика передумать. Что-то пролетает рядом, и я вскрикиваю.
— Кар! Кар! — кричит это.
Это всего лишь чертова ворона. Она садится среди роз и начинает клевать лепестки цветов.
— Кыш, кыш!
Я машу на нее руками, и птица взлетает. И тут я вижу нечто удивительное: несколько розовых цветков покрылись изморозью. Они мертвы, они торчат на стеблях, посинев от холода…
— Кар! Кар!
Ворона садится на башню восточного крыла и наблюдает за мной. А потом, прямо у меня на глазах, она пролетает над тем местом, где находится тайный вход в сферы… и исчезает.
Глава 21
На следующий вечер, последний перед отъездом из школы на пасхальные каникулы, мы отчаянно пытаемся снова проникнуть в сферы. Я по-прежнему не могу вызвать дверь света; дело, похоже, и не стоит тех усилий, которые я прилагаю, потому что меня ждет только разочарование, к тому же у нас есть другая дорога, которая не подведет. Мы убеждаемся, что учителя разошлись по спальням, и прямиком мчимся к тайной двери у восточного крыла, а потом — к Пограничным землям. Нас больше не интересует сад. Он стал чем-то вроде детской игры, местом, где мы превращали камешки в бабочек, как малые дети. Теперь мы стремимся к голубым сумеркам Пограничных земель, к цветам с мускусным ароматом, к магнетическому притяжению Зимних земель… Каждый раз, приходя сюда, мы обнаруживаем, что оказались на самую малость ближе к той внушительной стене, что отделяет нас от неведомых пространств.
Даже замок видится нам теперь не таким неприветливым и отталкивающим. Густые заросли ядовитого паслена, цветущего на стенах, придают ему цвет — как фешенебельной гостиной придают особый шик какие-нибудь необычные обои. Мы врываемся в заплетенную лианами дверь замка, выкрикивая имя Пиппы, и она бежит навстречу, визжа от восторга.
— Наконец-то вернулись! Леди! Леди, вечеринка начинается!
После того, как магия объединяет нас в счастливый союз, мы резвимся. Праздник выплескивается из замка в синеватый лес. Смеясь, мы играем в прятки среди елей и зарослей ягодных кустов, беспечно бегая между лианами, перепутавшимися на подмерзшей земле. Энн начинает петь. Голос у нее чудесный, и здесь, в сферах, он обретает свободу, которой не имеет в нашем мире. Она поет, не дожидаясь просьбы, и ее песня, как вино, заставляет нас забыть об осторожности.
Бесси и остальные фабричные девушки бешено приветствуют ее — не вежливыми сдержанными аплодисментами, а свистом и завываниями, свойственными публике мюзик-холлов. Бесси, Мэй и Мерси приоделись в видимость платьев, драгоценностей и чудесных туфелек. У них никогда не было подобных вещей, и неважно, что все это сотворено магией; девушки верят, а вера способна изменить все. Мы вправе мечтать, и это, я полагаю, и есть величайшая сила магии: мы можем мгновенно осуществить любые намерения, мы срываем их, как зрелые фрукты с дерева. Мы все полны надежд. Готовы изменяться. Мы можем стать кем угодно.
— Я — леди? — спрашивает Мэй, с важным видом вышагивая в новеньком голубом шелковом платье.
Бесси смотрит на нее влюбленными глазами.
— Да ты сама чертова королева Шеба!
Она хохочет, резко и громко.
Мэй хлопает ее по спине, тоже не слишком нежно.
— Ого, а ты кто тогда? Принц Альберт?
— Ой! — вскрикивает Мэй. — Хватит уже! Нам такой счастливый случай выпал!
Фелисити и Пиппа танцуют гротескный вальс, они изображают мистера Смертельная Скука и мисс Вздыхающая Дурочка. Глупым сдавленным голосом Фелисити болтает об охоте на лис:
— Лисицы должны быть благодарны за то, что имеют возможность видеть наши ружья, потому что это лучшие ружья на свете, таким позавидуют в любом обществе. Правда, какие они счастливицы!
А Пиппа хлопает ресницами и только и повторяет:
— Конечно, мистер Смертельная Скука, если вы так говорите, значит, так оно и должно быть, потому что я уверена, что у меня просто не может быть мнения по этому вопросу.
Они — словно ожившие Панч и Джуди, и мы хохочем до слез. Но при всей глупости их болтовни двигаются они прекрасно. Они полны изысканной грации, каждая ощущает любое движение подруги, они кружатся и кружатся, и подол платья Пиппы взметает пыль.
Потом Пиппа заставляет и нас тоже танцевать. При этом она нескладно напевает:
— Ох, я так люблю, люблю, люблю, того кто ждет на берегу…
Фелисити хохочет.
— Ох, Пиппа!
Этого поощрения Пиппе вполне достаточно. Продолжая напевать, она снова подхватывает Фелисити и кружит ее в танце.
— А если любовь увянет вдруг, то мне и жить не надо, друг…
Пиппа воистину очаровательна в это мгновение; она просто неотразима. Конечно, мне она не всегда нравится. Она может быть в равной мере и раздражающей, и восхитительной. Но она спасла фабричных девушек от ужасной судьбы. Она спасла их от Зимних земель, и она не ленится заботиться о них. Прежняя Пиппа никогда не стала бы лишать себя покоя, чтобы помочь кому-то, и эти перемены чего-то да стоят.
Наконец мы устаем до изнеможения и растягиваемся на прохладной лесной земле. Ели стоят вокруг, словно стражи. Кусты с резными листьями протягивают нам горсти крошечных твердых ягод, не крупнее горошин. Они пахнут гвоздикой, апельсинами, мускусом. Фелисити кладет голову на колени Пиппе, и Пиппа заплетает ей волосы в длинные свободные косы. Бесси Тиммонс с несчастным видом смотрит на них. Ей трудно пережить, что Пиппа уделяет внимание кому-то другому.
В густых ветвях ели вспыхивают мерцающие огоньки.
— Что это такое?
Мэй бежит к дереву, и огоньки тут же перелетают на другую ветку.
Мы следуем за ними. При ближайшем рассмотрении оказывается, что это никакие не огоньки, а крошечные существа, похожие на фей. Они перелетают с ветки на ветку, и дерево как будто кружится от их движения.