Последнее искушение Христа (др. перевод), стр. 66
— Ты пьян, а пить еще даже не начал, — угрожающе заметил ему Иуда. — Твои геройства уже дорого обошлись нам.
— Что ты имеешь против нашего учителя? — осмелился вставить слово Иоанн. — Он святой человек. Он даже на муравья не наступит, когда идет.
— Чтобы муравей не наступил на него. Он просто трус! Разве он мужчина?
— Он вырвал Магдалину из твоих лап — этого ты ему и не можешь простить, — набрался мужества Иаков.
— Он осмелился перейти мне дорогу, — прорычал Варавва, и взор у него помутнел, — перейти мне дорогу, и он заплатит за это!
Но Иуда, схватив его за руку, оттащил в сторону.
— Что тебе здесь надо? — зловеще прошипел он. — Зачем ты спустился с галилейских гор? Братство предписало тебе скрываться там. В Иерусалиме место другим.
— Мы боремся за свободу или нет? — яростно набросился на него Варавва в свою очередь. — А если да, то я вправе делать все, что мне заблагорассудится. Я пришел посмотреть своими глазами на этого Крестителя и на все его чудеса и знамения. «Может, он и есть Тот, кого мы ждем», — сказал я себе. А если так, пусть не мешкает, встает во главе и начинает битву. Но я опоздал. Его уже казнили… Иуда, ты старше меня — что ты скажешь?
— Я скажу, что тебе надо встать и уйти отсюда. Не суйся в чужие дела.
— Мне уйти?! Ты шутишь? Я пришел повидаться с Крестителем, но повстречался с плотником. Сколько времени я уже за ним гоняюсь! И теперь, когда Господь посылает его прямо мне в руки, я должен все бросить и уйти?!
— Вон! — заорал Иуда. — Это мое дело. И не суйся в него.
— Интересно. Братство, к твоему сведению, приговорило его к смерти. Он — римский прихвостень: они платят ему за то, чтобы он кричал о Царствии Божием и отвлекал людей от земных дел, заставляя их забывать о рабстве. А ты… Что ты от него хочешь?
— Ничего. Мне надо свести с ним свои счеты. Понял?
Варавва обернулся и бросил прощальный взгляд на своих приятелей, прислушивавшихся к разговору.
— Скоро увидимся, мои ягнятки! — зловеще прокричал он им. — Никому еще не удавалось так легко уйти от Вараввы. Увидите, мы еще поговорим, — и, выйдя за порог, он направился в сторону ворот Давида.
— Он передал ему распоряжения! — подмигнул трактирщик Петру. — Тоже мне братство! Они убивают одного римлянина, а римляне за это — десять израильтян. Да какое десять — пятнадцать! Берегитесь, парни! Слушай меня, — нагнувшись, зашептал он на ухо Петру, — не верьте Иуде Искариоту. Эти рыжие… — он не закончил, так как в это мгновение рыжебородый вернулся за стол.
Иоанн встревоженно встал, подошел к дверям и выглянул. Учителя не было видно. День уже начался, и улицы заполнились людом. Лишь у ворот Давида было пусто — камни, пыль и ни единого зеленого листочка. Ветер приносил вонь от какой-то гнили. Иоанну стало страшно. Все в этом городе было камнем: каменные лица людей, каменные сердца, каменным был сам Господь, которому они поклонялись. Куда девался тот милостивый Отец, которого им подарил учитель? Когда же он появится, и они смогут вернуться в Галилею?
— Братья, пошли! — поднялся Петр, его терпение иссякло. — Он не придет.
— Я слышу, как он приближается, — робко промолвил Иоанн.
— Где ты его слышишь, ясновидящий? — оборвал его Иаков, которого мало заботили фантазии собственного брата. Как и Петр, он мечтал вернуться домой к своим лодкам. — Ну, скажи мне, где ты его можешь слышать?
— В своем сердце, — ответил ему младший брат. — Оно всегда первым видит и первым слышит.
Иаков и Петр пожали плечами, но тут вмешался трактирщик.
— Не смейтесь. Мальчик прав. Я слышал… Постойте, как вы думаете, что такое Ноев ковчег, как его понимают? Конечно же, сердце человеческое! Внутри него Господь и все Его творения! Все гибнет и идет ко дну, лишь оно одно плывет по волнам, неся свой груз. И это сердце человеческое знает все — да, да, не смейтесь! Все.
На улице завыли трубы, поднялся шум — люди освобождали дорогу. Галилеяне с любопытством кинулись к дверям. Крепкие красивые юноши несли украшенные позолотой носилки, на которых, поглаживая бороду, возлежал толстяк в дорогих одеждах, пальцы его были унизаны золотыми перстнями, лицо расплылось от самодовольства.
— Каиафа — козел первосвященник, — заметил трактирщик. — Затыкайте носы, парни. Рыба гниет с головы, — и, зажав нос, он сплюнул. — Направился в свой сад есть, пить и резвиться со своими женщинами и мальчиками. Честное слово, если бы я был Господом… Мир ведь висит на нитке! Я бы перерезал ее… да, клянусь моим вином! Перерезал бы — и пусть все катится к черту!
— Пошли, — повторил Петр. — Здесь опасно. У моего сердца тоже есть глаза и уши, и оно кричит мне: «Уходи! Все! Уходите, несчастные!»
И не успел он договорить, как действительно услышал, как кто-то кричит в его сердце. В ужасе он вскочил и схватил стоявший в углу посох. Увидев это, остальные тоже повскакивали — страх заразителен.
— Симон, ты знаешь его. Если он придет, скажи, что мы возвращаемся в Галилею, — сказал Петр.
А кто будет платить? — забеспокоился трактирщик. — Голова, вино…
— Ты веришь в загробную жизнь, Симон-киринеянин? — поинтересовался Петр.
— Конечно, верю.
— Даю тебе слово, что там я тебе и заплачу. Если хочешь, могу даже дать расписку.
Трактирщик почесал в затылке.
— Что? Ты не веришь в загробную жизнь? — угрожающе спросил Петр.
— Верю, Петр. Черт побери, верю… но не настолько…
ГЛАВА 20
Пока они препирались, на порог вдруг упала синяя тень. Галилеяне отпрянули — в дверном проеме стоял Иисус. Ноги его были сбиты в кровь, одежда в грязи. Они с трудом узнали его: кто это — их робкий учитель или суровый Креститель? Волосы спутанными прядями падали на его плечи, кожа загрубела и почернела под солнцем, щеки ввалились, зато глаза стали такими большими, что, казалось, занимали все лицо. Все это так напоминало Крестителя. Раскрыв рты, ученики молча смотрели на него. Могут ли два человека соединиться и стать одним?
«Он убил Крестителя, он… он…» — мелькнуло в голове Иуды, отошедшего в сторону, чтобы дать пройти незнакомцу. Не отрывая глаз, он следил, как Иисус перешагнул порог, сурово оглядел всех и закусил губу… «Он все взял от него, он похитил его тело, — размышлял Иуда. А душу? Ну, ничего, сейчас он заговорит, и мы узнаем».
Некоторое время все молчали — даже воздух изменился в харчевне. Трактирщик тихо скрючился в углу и смотрел на Иисуса, который медленно входил в комнату, кусая губы, — жилы вздулись на висках сына Марии. И вдруг раздался хриплый голос. Ученики вздрогнули, ибо это был голос не учителя, но страшного пророка Иоанна Крестителя.
— Уходите?
Никто не проронил ни слова. Столпившись у порога, они прятались друг за друга.
— Уходите? — гневно повторил он. — Говори, Петр!
— Рабби, — неуверенно ответил Петр, — Иоанн услышал твою поступь в своем сердце, и мы вышли тебе навстречу.
Иисус нахмурился — горе и гнев охватили его.
— Идемте, — произнес он, поворачиваясь к двери. — Ты идешь, Иуда? спросил он, заметив, что тот стоит в стороне, не спуская с него своего тяжелого взгляда.
— Я с тобой до самой твоей смерти. Ты знаешь.
Этого недостаточно! Слышишь? Недостаточно! И после моей смерти!.. Пошли!
Трактирщик, наконец, выскочил из-за бочек, распрямив свои члены.
— Счастливо, ребята! — закричал он и добавил: — Скатертью дорога! Счастливого пути! И когда наступят счастливые времена и вы войдете в Царствие Небесное, не забудьте о вине, которым я вас поил… и о барашке!
— Я дал тебе слово! — очень серьезно ответил Петр.
Ему было стыдно, что он солгал учителю из страха. А суровый вид Иисуса ясно говорил, что тот понял это, и теперь, наверное, насмехался про себя: «Петр — трус, лжец предатель! Черт побери, когда ты станешь человеком? Когда ты победишь свой страх? Когда прекратишь менять свое мнение по десять раз на дню — флюгер!»
Петр остановился чуть сзади, чтобы посмотреть, куда хочет пойти учитель, но Иисус, застыв, вслушивался в печальную монотонную мелодию, которую выводили надтреснутыми голосами у ворот Давида. Это были прокаженные. Распростершись в пыли и протягивая к прохожим обрубки своих рук, они тихо воспевали величие Давида и милость Божью, который послал им проказу здесь, на земле, дабы они еще в этой жизни смогли искупить свои грехи, а в загробной их лица сияли бы, как солнце, во веки веков.