Драконье право (СИ), стр. 25

К счастью, судьи ничего не имели против того, чтобы практически все пояснения по делу дала я.

— Уважаемый суд, в данном случае речь идет о дальнейшей судьбе мальчика, — начала я проникновенно. — Кроме моей доверительницы, у него больше никого нет. Международный суд четко разъяснил, что каждый ребенок имеет право на воспитание в семье, и лишь в исключительных случаях он может быть помещен в детское учреждение…

Надо сказать, что ссылки на Международный суд в последнее время чрезвычайно популярны. Как будто Мидгард не может самостоятельно решать сугубо внутренние вопросы вроде опеки над ребенком! Но судьям нравится, так что приходится апеллировать к мнению международного сообщества.

Далее я перечислила по пунктам допущенные при рассмотрении дела ошибки (а их оказалось на удивление много), начиная от необоснованного отказа приобщить к делу характеристики бабушки и ребенка, и заканчивая тем, что судья умудрилась сослаться в решении совсем не на ту статью… Конечно, судьи тоже ошибаются, и в данном случае мне это было на руку.

— Моя доверительница — педагог со стажем, она до выхода на пенсию, то есть более двадцати лет, занималась трудными детьми в школе-интернате, — говорила я, предъявляя соответствующие справки. По-хорошему, это вовсе не означало, что госпожа Разумова сумеет должным образом воспитать собственного внука, ведь все мы необъективны в отношении близких, но звучало впечатляюще. — Имеется характеристика с места работы, подтверждающая ее высокую квалификацию, также данные из школы о том, что бабушка вполне справляется с воспитанием внука, имеет на него влияние. Возможно, она действительно иногда слишком потворствует капризам ребенка и позволяет ему гулять с друзьями в вечернее время. Но согласитесь, это недостаточные основания для лишения ее опекунских прав! К тому же мнением ребенка так же никто не поинтересовался…

Моя клиентка кивала в такт, восторженно внимая отрепетированной речи, и утирала краем шали слезы.

Судьи выслушали меня на удивление благосклонно, спросив лишь, я ли составляла апелляцию. Я охотно призналась, что не имела никакого отношения к этой жалобе (изобилующей обвинениями в адрес органа опеки).

— Апеллянт, встаньте! — Велела председательствующая судья — дама гренадерской наружности и такого же характера. — По вашему мнению, почему орган опеки отобрал у вас ребенка?

— Потому что они продались! — Ответила клиентка категорично.

— Кому продались? — заинтересовалась судья, а я сжала руки с такой силой, что ногти впились в ладони, и под столом пихнула клиентку ногой.

— Ой… — спохватилась та, видимо, наконец вспомнив мои наставления. — Ну, в смысле, это они по ошибке. Хотели как лучше, а получилось, как всегда!

Мне не удалось сдержать вздох облегчения. Председательствующая проницательно на меня посмотрела, потом чуть заметно улыбнулась. Надо думать, она раньше была адвокатом…

Разумеется, мы просили отменить решение суда первой инстанции и вернуть ребенка единственному близкому человеку, а орган опеки и попечительства настаивал, что мальчику будет лучше в детдоме, под строгим надзором. Любящая бабушка совала судьям фотографии своего сокровища и с заметным трудом сдерживалась от обличительной речи в адрес органа опеки…

Коллегия судей — три женщины — встали на нашу сторону, явно сочувствуя бедному ребенку. Не зря ведь говорят, что судья, у которого есть дочь, и судья, у которого сын, вынесут совершенно разные приговоры по делу об изнасиловании…

Мы вышли из апелляционного суда. Клиентка находилась на седьмом небе от счастья, подпрыгивала и выражала бурный восторг, а я потирала лоб, чувствуя только бесконечную усталость. Но в целом я осталась довольна исходом дела: в любом случае мальчику лучше расти с бабушкой, несмотря на все ее причуды, а не в детском доме. Но на душе все равно скребли кошки.

— Извините, я тороплюсь, — прервать изъявления восторга оказалось не так-то просто.

Впрочем, госпожа Разумова не стала спорить, бросилась домой, рассказывать знакомым о своем триумфе и строить планы мести. Видимо, следующим ходом станут письма в прокуратуру насчет нелегальных лабораторий по распиливанию на органы. Откровенно говоря, о таковых я разве что читала в газетах, но переубедить клиентку даже не пыталась. Идея фикс у нее давным-давно сформировалась, так что впереди наверняка священная война…

А я шла по улице, любуясь набухшими почками (в «деревянном кольце» Альвхейма растет множество деревьев), и думала, как слепа бывает любовь. Вряд ли внук госпожи Разумовой действительно такое невинное дитя, которое оболгали в милиции. А уж на моем сегодняшнем клиенте по уголовному делу и вовсе пробу ставить негде. Но их все равно любят, и прощают, и закрывают глаза на проступки…

Остановилась у перекрестка, полюбовалась на нововведение городских властей — руну альгиз на светофоре. Этот символ должен был защищать как пешеходов, так и водителей, хотя не знаю, насколько он эффективен. Полагаю, в данном случае стоит на руны надеяться, но и самому не плошать.

Вдруг остро захотелось увидеть родителей. Обнять маму, прижаться к груди.

— Мам, я сейчас приеду! — выпалила я, услышав родной голос.

— Скоро? — всполошилась она. — Я же ничего вкусного не готовила!

— Не волнуйся, я не голодна, — обреченно заверила я, прекрасно понимая, что отбрыкаться не удастся. — Где-то через час доберусь.

— Ждем! — отрезала мама и положила трубку.

Я тихо улыбалась, представляя, как папа и мама дружно бросились готовить что-нибудь вкусное. И ведь не откажешься, хотя меня и Нат неплохо кормит.

Нет ничего лучше и ничего страшнее родительской любви…

Глава 7

Мир тесен

Весной всегда кажется, что мир вокруг невозможно прекрасен, а в воздухе разлиты обещания: тепла, урожая, удачи. Все получается, на все хватает сил…

Но весна заканчивается, и радужные надежды лопаются, как мыльные пузыри. Вроде бы все нормально, но усталость берет свое. Нескончаемая череда мелких дел и забот заставляет мечтать об отпуске, словно о глотке воды в жару. Дежурить лень, а браться за новые дела не хочется вообще. Но деваться некуда — перед отпуском деньги особенно нужны.

Впрочем, клиенты также тоскуют по пляжам, так что не особенно стремятся к адвокату — за все утро ко мне не заглянула ни одна живая душа.

Оставалось только зевать над детективом, посмеиваясь над нелепыми приключениями очередного горе-сыщика. Как же долго и томительно тянутся часы, когда нечем себя занять!

К счастью, мое уединение нарушила Альбина, которая ворвалась в кабинет подобно прохладному вихрю. Сверкали платиновые волосы, стекла очков и бриллианты, искрился свежий аромат духов… А из уст разлюбезного начальства разве только пламя не извергалось.

— Ты представляешь… эта… меня как девочку отчитывала! При клиентах! — хлопнув дверью, выпалила Альбина и швырнула на стол сумку.

— Успокойся, — хладнокровно ответила я, вставая, — в первый раз, что ли? Пойдем на улицу, покуришь и расскажешь.

Дымить в офисе не только строжайше запрещено, но и чревато срабатыванием пожарной сигнализации, так что Альбине с сигаретой пришлось выйти на крыльцо.

Ее повествование отличалось эмоциональностью, но отнюдь не оригинальностью: судьи нередко имеют манеру срывать дурное настроение на адвокатах, и с этим ничего не поделаешь.

— Но обидно, йотун раздери! — она раздраженно отшвырнула сигарету, глубоко вздохнула и выдохнула сквозь сжатые зубы. — До слез обидно! Ни за что ведь.

Что тут можно сказать? Разве что какую-нибудь успокоительную чушь, после чего перевести разговор на что-нибудь приятное.

От болтовни о предстоящем отпуске она немного успокоилась и уже не напоминала огнедышащего дракона. Закономерно всплыли мысли о Шемитте, и теперь уже мне пришлось старательно переключаться на размышления о чем-нибудь приятном…