Клеопатра. (Другой перевод), стр. 69

Да, ликуйте! Ликуйте! Как я люблю эту воинственную музыку, словно льющуюся из сердец, преданных Антонию, она не сравнится со звуками фанфар, которым все равно, кого прославлять, Антония ли, Октавиана ли. Да-да, эта музыка самих сердец тех, кто любит меня! И все же – теперь я стану говорить тихо, как мы говорим над могилой близкого человека – и все же, если Удаче будет угодно отвернуться от меня, и если воин Антоний не сможет победить напавших на него и умрет смертью воина, и вы станете оплакивать того, кто всегда был вашим другом, вот мое завещание, которое мне приходится оглашать без должных церемоний здесь, в нашем лагере. Вы знаете, где хранятся мои сокровища. Возьмите их, мои самые преданные друзья, и в память об Антонии разделите между собой по справедливости. Потом идите к Октавиану и скажите ему так: «Антоний мертвый приветствует Октавиана живого и во имя прежней дружбы и в память о тех боях, в которых вы сражались рядом, и о тех опасностях, через которые вы прошли вместе, просит проявить снисхождение к тем, кто остался ему верен и пришел к нему, и оставить им подаренное».

Нет, пусть мои слезы – а я не могу сдержать слез – не наполнят ваши глаза! Вам не подобает плакать. Вы же мужчины, а лить слезы – удел женщин. Каждый мужчина должен умереть, и смерть была бы счастьем, если бы ей не сопутствовало наше беспощадное одиночество. Если мне суждено погибнуть – а так может случиться, – я вверяю своих совершенно беспомощных детей вашей трепетной заботе, ибо может случиться так, что помощи им больше будет ждать не от кого. Все, довольно слов, воины! Завтра на рассвете мы вцепимся в глотку Октавиану, одновременно на суше и на море. Клянитесь, что не оставите меня и будете верны мне до последнего!

– Клянемся! – закричали они. – Мы клянемся, благородный Антоний!

– Да будет так! Моя звезда снова восходит, и завтра, достигнув вершины, она, быть может, затмит своим блеском звезду Октавиана! Пока же прощайте!

Он развернулся и собрался было уйти, но потрясенные военачальники поймали его руку и стали целовать. Этих закаленных в боях полководцев так тронули его слова, что многие из них плакали, как дети. Да и сам Антоний тоже не мог совладать с печалью, ибо при свете луны я увидел, что слезы катятся по его изможденным щекам и падают на могучую грудь.

Когда я увидел это, меня охватило великое волнение, ибо я хорошо понимал, что, если эти люди будут верны Антонию и сохранят ему преданность, все еще может обернуться в лучшую сторону для Клеопатры, и, хоть я не питал к Антонию зла, он должен был пасть и в своем падении увлечь за собой женщину, которая, точно какое-то ядовитое растение, обвила этого могучего человека, выпила всю его силу и задушила его, погубив своими объятиями.

Поэтому, когда Антоний ушел, я остался стоять в тени, внимательно рассматривая лица переговаривающихся военачальников и вельмож.

– Значит, решено, – сказал тот, кто должен был повести в бой флот. – Поклянемся же все как один, что будем верны Антонию, чего бы нам это ни стоило! Судьба!

– Да! Клянемся! И выполним нашу клятву! – ответили они.

– Да, да, – произнес я из тени. – Будьте верны благородному Антонию, и все вы погибнете!

Они накинулись на меня и в ярости схватили.

– Кто это такой? – раздался чей-то голос.

– Это презренный пес Олимпий! – крикнул кто-то в ответ. – Колдун Олимпий.

– Изменник Олимпий, предатель, – бросил другой. – Покончим с ним и с его колдовством! – И тот, кто это крикнул, выхватил из ножен меч.

– Да, убить его! Ему платят, чтобы он исцелял благородного Антония от недугов, а он собирается предать его!

– Остановитесь! Не спешите! – произнес я негромким властным голосом. – Вы хотите убить служителя богов? Я не предатель. Я сам останусь здесь, в Александрии, до конца, но вам говорю: бегите! Бегите к Октавиану! Я служу Антонию и царице, и служу им верно и преданно, но главное служение для меня – это служение великим богам, и лишь мне, благородные господа, открывают они свои замыслы. И вот что они мне открыли: Антоний обречен. И Клеопатра обречена, ибо победит Октавиан. Я уважаю вас, благородные воины, и с болью в сердце думаю о ваших женах, которых ожидает печальная участь вдов, и о ваших детях, которые, если вы сохраните верность Антонию, останутся без отцов и будут проданы как рабы. Вот почему я говорю вам: оставайтесь с Антонием, если решили хранить ему верность, и тогда вас ждет смерть. Но если вам дорога жизнь, бегите к Октавиану и спасетесь! Я говорю так, потому что так определили и вложили эти слова в мои уста боги.

– Боги! – в ярости закричали они. – Какие боги? Перережьте горло этому ворону и остановите его карканье!

– Пусть его боги подадут какой-нибудь знак, или он умрет. Я не верю этому колдуну, – бросил кто-то.

– Прочь, глупцы! – вскричал я. – Прочь! Отпустите мои руки и прочь, подальше от меня! И я покажу вам то, что вы просите! – Что-то в моем лице, должно быть, вселило в них страх, ибо они отпустили меня и отступили на несколько шагов. Тогда я воздел к небу руки, собрал воедино все свои душевные силы и устремил их в глубины вселенной, где они встретились с духом моей священной Матери Исиды. Но Слово власти я не произнес, ибо мне было запрещено. Великая непостижимая сущность богини откликнулась на призыв моего духа, и жуткое безмолвие возвестило о том, что она устремилась к земле. Леденящая душу тишина становилась все глуше и глуше, даже собаки перестали лаять, и все люди, кто был в городе, замерли на месте, охваченные ужасом. Потом откуда-то издалека донесся призрачный звон систр. Поначалу едва слышимый, он становился все громче и громче, пока воздух не задрожал от грозных неведомых земле звуков. Я молча поднял руку и указал на небо. Там из воздуха сгустился огромный бесформенный образ, подобный туче, и сопровождаемый нарастающим звоном систр стал медленно приближаться к нам, пока его тень не накрыла нас. Проплыв над нами, образ полетел в сторону лагеря Октавиана. Постепенно музыка стихла вдали, и грозное видение растворилось в ночном небе.

– Это Вакх! – выкрикнул кто-то. – Вакх покинул обреченного Антония!

Все в ужасе ахнули.

Но я знал, что это не Вакх, римский лжебог, а божественная покровительница Исида покинула Кемет и, вылетев за край нашего мира, устремилась в просторы вселенной, чтобы оставить людей навсегда. Ей продолжают поклоняться, и она по-прежнему находится на Земле, как и во всех мирах, но в Египте ее больше не видят. Я закрыл лицо руками и начал молиться, а когда я опустил руки, вокруг меня никого не было, все военачальники Антония ушли, я стоял один.

Глава VII

О том, как войско и флот Антония сдались Октавиану у Канопских ворот, о гибели Антония и о приготовлении смертельного зелья

На следующий день утром Антоний выступил со своим огромным войском и приказал своим галерам идти на флот Октавиана, а многочисленной коннице атаковать конницу Октавиана. Галеры Антония вышли тремя рядами навстречу флоту Октавиана, уже готовому принять бой. Когда эти два флота встретились, галеры Антония подняли весла в знак приветствия, потом они сблизились с галерами Октавиана и вместе уплыли прочь. В это время из-за Ипподрома показалась конница Антония и понеслась на конницу Октавиана, но, встретившись, воины Антония опустили мечи и перешли в стан Октавиана. На обезумевшего от ярости Антония было страшно смотреть. Он кричал своим легионам, чтобы те не смели отступать ни на шаг и ждали атаки. И какое-то время легионы оставались на своей позиции, лишь один из командиров (это был тот самый человек, который вчера вечером призывал убить меня) развернулся, чтобы бежать, но Антоний схватил его, бросил на землю и, спрыгнув с лошади, выхватил меч, чтобы своей рукой покарать дезертира. Он замахнулся, высоко занес меч, и лежащий закрыл лицо руками, ожидая смерти. Но Антоний не нанес удар. Он опустил меч и велел ему встать.

– Ступай! – сказал он. – Ступай к Октавиану и благоденствуй! Когда-то я любил тебя, так почему среди столь многих предателей я должен убить именно тебя?