Клеопатра. (Другой перевод), стр. 48

Наконец загремели фанфары, и облаченная в царские одежды, с золотым уреем на челе и сверкающим, как звезда, скарабеем – тем самым, который она достала из сердца мертвого фараона – на груди, к трону торжественно прошествовала Клеопатра в сопровождении стражников-галлов в сверкающих доспехах. Ее прекрасное лицо было омрачено, глаза ее точно скрывало облако, и никто не мог понять, что в них написано, хотя каждый из собравшихся всматривался в них, надеясь увидеть хоть какое-то указание на то, что сейчас произойдет. Медленно, точно движения ей давались с большим трудом, она опустилась на трон и обратилась по-гречески к главному глашатаю:

– Ожидает ли посол благородного Антония?

Глашатай поклонился и ответил утвердительно, что да, ожидает.

– Пусть он войдет и услышит наш ответ.

Двери распахнулись, и в сопровождении свиты своих военачальников, в золотых доспехах и пурпурном плаще в зал вошел Деллий. Кошачьей походкой он приблизился к трону и почтительно поклонился.

– Великая и прекраснейшая царица Египта, – произнес он своим мягким голосом. – Тебе было угодно приказать мне, твоему слуге, явиться сегодня, чтобы выслушать твой ответ благородному триумвиру Антонию, к которому я завтра отплыву в Тарс, в Киликию. Я исполнил твое приказание. Выслушай меня, царица, и прости за столь дерзостные речи: подумай еще раз, прежде чем с твоих прелестных уст слетят слова, которых не вернешь. Если ты бросишь вызов Антонию – Антоний сокрушит тебя. Но явись к нему средь волн, сияя красотой, подобно богине Афродите, твоей матери, рожденной из пены на острове Крит, и вместо поражения ты получишь все, что может пожелать сердце царицы и женщины: империю, прекрасные чертоги, города, власть, славу, известность, богатства и, конечно, защиту. Помни: Антоний крепко держит в своей руке восточный мир, его благоволение может возвести на трон, а его недовольство может лишить и трона, и жизни.

Он склонил голову и, смиренно сложив на груди руки, стал терпеливо ждать ответа.

Какое-то время Клеопатра, точно сфинкс Хорэмахет, сидела молча и неподвижно, устремив застывшие глаза в глубину огромного тронного зала. Потом тихой музыкой полились ее слова, и я, трепеща, стал ждать, когда Египет бросит вызов Риму.

– Благородный Деллий. Мы много размышляли над посланием великого Антония бедной, не блистающей мудростью царице Египта. Мы много размышляли, мы советовались с оракулами богов и с мудрейшими из наших друзей, мы прислушивались к голосу нашего сердца, которое всегда печется о благе своего народа, как птица о своих птенцах. Грубы и оскорбительны слова, которые ты привез нам из-за моря, и я полагаю, что они могли бы предназначаться для ушей какого-нибудь покоренного царька, а не владычицы Египта. Потому мы сосчитали легионы, которые можем собрать, сосчитали, сколько трирем и галер может отплыть по нашему приказу в море, и деньги, за которые мы можем купить все, что нужно для того, чтобы вести войну. И мы пришли к выводу, что, как ни силен Антоний, Египту нечего бояться его силы.

Она замолчала, и все, кто был в зале, восторженными рукоплесканиями выразили одобрение ее возвышенным речам, ее гордой отповеди. Лишь Деллий потянул вперед руки, как будто отталкивая слова Клеопатры. Затем она продолжила:

– Благородный Деллий. Нам бы хотелось закончить наш ответ на этом, ибо мы, сильные твердынями каменными и крепостями в сердцах наших воинов, могли бы, не опасаясь, прекратить этот разговор. Но мы этого не сделаем. Мы не совершали тех деяний, молва о которых превратно долетела до ушей благородного Антония и в которых он теперь так грубо и оскорбительно нас обвиняет, и мы не поплывем в Киликию, чтобы это доказывать.

Тут по залу снова прокатился одобрительный ропот, и мое сердце заколотилось от восторга. В последовавшей тишине Деллий заговорил снова:

– Так, значит, царица Египта, мне отправляться к Антонию с вестью о том, что ты объявляешь ему войну?

– О нет, – ответила она. – Мы объявляем мир. Послушай, мы сказали, что не поплывем в Киликию оправдываться перед ним, и мы этого не сделаем. Но… – Тут она впервые улыбнулась. – Мы будем рады плыть в Киликию и сделаем это безотлагательно, чтобы на берегах Кидна доказать нашу царственную дружбу и миролюбие.

Я услышал эти слова и не поверил своим ушам. Не послышалось ли мне? Это так Клеопатра держит свое обещание? Я был до того потрясен, что, забыв о благоразумии, выкрикнул:

– О царица, вспомни!

Она развернулась ко мне, как львица, сверкнув глазами и тряхнув прелестной головой.

– Молчи, раб! – воскликнула она. – Кто позволил тебе вмешиваться в наш совет? Пекись о своих звездах и оставь судьбы мира правителям мира!

Сжавшись от стыда, я отступил назад и снова увидел торжествующую улыбку на лице Хармионы, которая, однако, быстро сменилась тенью, вызванной, возможно, жалостью к моему падению и позору.

– Теперь, когда ты осадила этого невежду, наглеца звездочета, – промолвил Деллий, указывая на меня пальцем в сверкающих перстнях, – позволь мне, о царица, поблагодарить тебя от всего сердца за столь мудрые, великодушные слова и…

– Нам не нужна твоя благодарность, благородный Деллий, и не тебе надлежит бранить нашего слугу, – нахмурившись, прервала его Клеопатра. – Благодарность мы примем лишь ту, которая прозвучит из уст самого Антония. Отправляйся к своему повелителю и передай ему, что, как только он успеет подготовить все для соответствующего достойного приема, наши суда приплывут в Киликию. А теперь прощай! На борту своего корабля ты найдешь скромный знак нашей милости.

Трижды поклонившись, Деллий удалился, и двор замер в ожидании слова Клеопатры. Я тоже ждал, затаив дыхание, когда она, может быть, объявит меня перед всем Египтом своим царственным супругом. Но она ничего не говорила. Просто, продолжая хмуриться, встала с трона и в сопровождении стражников прошла из тронного зала в Алебастровый зал. Придворные стали расходиться, бросая на меня насмешливые презрительные взгляды. Хотя никто не знал всех моих тайн и наших истинных отношений с Клеопатрой, ее решения стать моей супругой, все они завидовали той благосклонности, которую царица являла мне, и теперь открыто радовались моему падению. Однако я не замечал их насмешек, ибо стоял, сраженный горем, чувствуя, как из-под ног у меня ускользает земля и рушится мир надежды.

Глава XIII

Об упреках, брошенных Гармахисом Клеопатре, о сражении Гармахиса со стражниками, об ударе, который нанес ему Бренн, и о тайне Клеопатры

Наконец, когда тронный зал почти опустел, я тоже развернулся, чтобы уйти, вдруг один из евнухов ударил меня по плечу и грубо велел задержаться, ибо ко мне должна была выйти царица. Еще какой-нибудь час назад этот негодяй приполз бы ко мне на коленях, но он все слышал, и его отношение ко мне тут же изменилось, он готов был топтать меня ногами – такова уж подлая натура рабов. Теперь он смотрел на меня сверху вниз, ибо нет страшнее позора, чем падение с вершины. Несчастны великие, ибо на каждом шагу их подстерегает падение!

Я развернулся и ответил рабу таким словом, что он, как испуганная собачонка, шарахнулся в сторону. После этого я пошел в Алебастровый зал. Стража меня пропустила, и в середине зала, у фонтана, я увидел Клеопатру и с ней Хармиону, молодую гречанку Ирас, Мериру и еще несколько придворных дам.

– Оставьте нас, – приказала им царица. – Я хочу поговорить с моим астрологом.

И все они вышли из зала, оставив нас наедине.

– Оставайся, где стоишь, – сказала она, впервые за все время подняв на меня глаза. – Не подходи ко мне, Гармахис, – я тебе не доверяю. Быть может, ты нашел еще один кинжал? Что ты хотел мне сказать? По какому праву ты осмелился вмешаться в мой разговор с римлянином? Отвечай!

Я почувствовал, как кровь ураганом промчалась по моим жилам, сердце мое наполнилось горечью и запылало от злости.