Город собак, стр. 28
Вдруг в угасающее сознание ворвался громкий и, как Сухарю показалось, осуждающий лай.
«Что я делаю?» — ужаснулся своему бесхарактерному поведению Сухарь и, что было сил, заработал конечностями.
Когда вынырнул, первое, что увидел, была собачья морда.
Карие глаза смотрели с презрением. От этого взгляда Сухарю сделалось неловко. Собака тяжело вздохнула и повернулась задом. Потрясённому взору утопающего предстал куцый потрёпанный хвост. Два раза Сухарю объяснять не пришлось. Собрав последние силы, он потянулся к спасительному хвосту и рванулся всем телом вверх. Однако сей хвост был слишком короток, и Сухарь промахнулся. Снова и снова пытался он ухватиться за хвост — безрезультатно. Собака то и дело оглядывалась, наблюдая за беспомощными телодвижениями Сухаря. Наконец терпение её лопнуло, и она молвила: «Вы, Кузьма Михайлович Сухарев, — слабак и, вообще — нехороший человек».
Сказала так собака и ушла…
Сухарь открыл глаза. Мокрый, в холодном поту лежал он на больничной койке палаты-люкс. Над ним с испуганным лицом хлопотала сиделка.
— Что с вами? Вы так кричали! Может, доктора позвать? — заботливо поинтересовалась она.
— Не надо, — скривился Сухарь. — Попить лучше дай.
Сиделка с подобострастием протянула ему стаканчик «Перье».
Сухарь опустошил его залпом и откинулся на подушки.
Опять чёртова прорубь! Уже месяц здесь валяется, а она всё снится, проклятая. И как же это он, Сухарь, известный в городе «авторитет», мог попасться на эту удочку? Братва из конкурирующей группировки решила пойти на мировую — пригласила на шашлыки с баней и купанием в проруби. Делить им теперь было нечего, каждый в своём районе заправлял, вот Сухарь и согласился. А чем его наивность обернулась? Двоих ребят на той неделе схоронили, а он на больничной койке с отмороженными ногами парится. Хорошо хоть ампутировать не пришлось.
Испугавшись собственных мыслей, Сухарь судорожно перекрестился.
«Права была псина: слабак ты, Сухарь, и место тебе у…».
Погоди-ка… Сухарь вздрогнул. А откуда там псина взялась? Которую неделю снится один и тот же сон, но собака с куцым хвостом там появилась впервые.
Сухарь задумался. Что-то знакомое было в собаке из кошмарного сна. Дежавю, блин!
Дверь отворилась, и, благоухая ароматом из новой коллекции «Kenzo», в палату впорхнула жена. Выглядела она, как реклама бутика на Кутузовском: на плечах небрежно накинута соболья шубка, в ушах брильянты, на лице улыбка.
«Хоть бы прикинулась, что переживает, для приличия!» — обозлился Сухарь.
— Привет, дорогой. Ну как наши ножки? — словно прочитав его мысли, жена смотрела на Сухаря с жалостью.
— Нормально, — проворчал он. — Ты за деньгами опять?
— Зачем ты так, Сухарик! Я витаминчиков принесла, — жена обиженно протянула ананас.
— У меня этими витаминами весь холодильник забит. Когда мне их есть-то? На той неделе выписывают уже.
— Прекрасные новости! Знаешь, любимый, а я как раз на недельку в Париж собралась — на распродажу сумок. Я такой классный ридикюльчик из соломки с ракушками от Лулу Гиннесса присмотрела! Представляешь, там он процентов на семьдесят дешевле, — защебетала воодушевлённая жена. — Но ты не думай, я успею — на той неделе вернусь.
— Ясно, — выдавил Сухарь. — Сколько?
— Немного, тысяч сорок — пятьдесят евриков. Ты не волнуйся, Сухарик, я в этот раз по-скромненькому.
— Ладно, у Толяна возьмёшь, а сейчас отваливай. Устал я что-то. И чтобы дома сидела. Проверю!
— Конечно, дорогой, — просияла жена. — Ну я полетела. Мне ещё на обёртывание к семи, — дверь за ней захлопнулась.
«Хоть бы „спасибо“ сказала», — обиделся Сухарь и загрустил.
Опять вспомнилась прорубь…
Погоди, как она там говорила? Лулу какой? А ведь точно: Лулу её звали! — Сухарь аж подпрыгнул. Он вдруг всё вспомнил: и собаку, и хвост, и старушку…
Да, давно это было. Сухарь тогда совсем пацаном был, и Сухарём-то его в ту пору никто не звал — всё больше Кузькой.
Была у них в деревне старушенция одна, учительницей музыки в школе работала. Странная такая! Как-то на Первое мая на демонстрацию в шляпе с вуалью пришла, так её деревенские бабы на смех подняли. И была у этой старушенции собачка по кличке Лулу. Невзрачная такая собачонка — маленькая, криволапая, шерсть густая — всё дыбом стояла. Зато был у этой Лулу хвост красоты дивной: пушистый, белый с рыжим, загогулиной кверху торчал. Не собака — белка вылитая!
Невзлюбил Кузька Лулу. Уж больно важно свой хвост носила. Да и имя её на иностранный манер раздражало: у нас не Париж — деревня «Светлый путь Ильича».
И вот однажды изловили они с ребятами эту Лулу и решили за высокомерие наказать. Нечего расхаживать, точно павлин, по деревне! Взял Кузька топор и оттяпал Лулу хвост по самое некуда — один обрубок остался. И правильно сделал! После этого случая старушенция забрала собаку и из деревни уехала.
Давненько это было, сколько воды с тех пор утекло.
Сухарь лежал и думал про Лулу. А всё больше про хвост её пушистый. И вот ведь парадокс: вдруг ему Лулу эту жалко стало. Всю жизнь прожил и не вспомнил ни разу. А тут нате вам — жалость проснулась. А вместе с ней совесть. Стыдно вдруг Сухарю сделалось — аж зубами заскрежетал. И чем Лулу ему тогда помешала? Псина-то неплохая была, незлая…
— Здорово, Сухарь! — в дверях стояли Матвей и Мясо.
Мрачным кивком приветствовал Сухарь дружба нов.
— Тут такое дело, — замялся Мясо. — Ствол чистый раздобыть надо. Со всеми разобрались, Леший один остался. А ведь это он с прорубью замутил.
Набычившись, Сухарь молчал.
— Я понимаю, мы с этим делом затянули. Но сам знаешь, его не так просто найти — в бега подался. Но вчера пацаны его выследили. Он квартиру снимает у бабки в частном секторе. Завтра нагрянем, ствол только незасвеченный нужен. Ты бы позвонил Гитлеру, — Матвей с опаской взглянул на бригадира.
Сухарь лежал в подушках и двигал челюстями. Вид у него был внушительный. Кряхтя он медленно поднялся с кровати и, сверкая безумными глазами, пошёл на братков.
— Ты чё, Сухарь?! — не поняли пацаны и попятились.
Подковыляв на отмороженных ногах к перепуганному Мясу, Сухарь схватил его за грудки и, брызгая слюной, заорал:
— Для тебя я Кузьма Михайлович! Пошли вон, идиоты!! И чтоб никаких больше стволов!!!
Матвей с Мясом юркнули в коридор и, недоумевающие, скатились вниз по больничной лестнице.
Кузьма Михайлович вернулся в кровать и вперил в потолок меланхоличный взгляд.
«Выпишусь — заведу собачонку», — думалось ему, — «пуделишку какого или болоночку. Ласковые они, бестии»…
Заветная мечта
У многих есть мечта. Один мечтает полететь в космос, другой — о домике у моря, третий хочет стать «звездой». Была своя мечта и у Серёжи Белкина. Нет, не мечтал он о богатстве, славе или головокружительной карьере. Белкин хотел собаку, а если точнее — эрделя.
Он маленьким был, когда в подъезд переехали новые соседи — добродушные, улыбчивые супруги Матвеевы. Так у Белкина появился друг — эрдельтерьер по кличке Корки. Пёс под стать хозяевам — жизнерадостный, весёлый.
По утрам Белкина будил звонкий лай, и он мчался на улицу. Вместе мальчик и пёс проводили все дни напролёт, и Белкину казалось, лучше Корки нет никого в целом мире. Но каким бы чудесным ни был пёс, хозяев он любил всё-таки больше. Огорчало это Белкина, и он не переставал мечтать о своей собаке.
Родителей Белкин не помнил — умерли рано. Жил с бабушкой в крохотной квартире. Скромной пенсии едва хватало на самое необходимое — какая там собака! Подолгу бабушка деньги откладывала, чтобы новый ранец купить или внука фруктами побаловать. Стыдно ему было. В школе особенно. Одноклассники в модных джинсах щеголяли, а Белкин куцый костюм донашивал. Ребята часто над ним подтрунивали, одна Наташа Кузьмина не смеялась. От этого у Белкина даже уши горели — нравилась ему красивая девочка.
А больше всех любил над ним измываться толстый, вечно румяный Лёнька Сытый. Однажды на контрольной по математике, когда учительница вышла из класса, Сытый грубо окликнул: