Фладд, стр. 22

Он перелез первым. Филомена последовала за ним и уже перекинула ногу в толстом шерстяном чулке через верхний брус, когда по другую сторону материализовалась человеческая фигура. Впечатление было такое, будто она возникла из канавы.

— Добрый вечер, — сказал Фладд. — Это же вы, мистер Макэвой?

Филомена не видела лица Макэвоя, но отчетливо представила его взгляд, словно говорящий: «Да, молодой человек, вы еще узнаете, кто я таков». Однако когда табачник подошел и включил карманный фонарик, выражение у него было самое обычное — добродушно-лукавое.

— Совершаю моцион, — объяснил Макэвой.

— В темноте?

— Такое у меня обыкновение. Позволю заметить, что я предусмотрительнее вас и сестры Филомены, не в укор вам будет сказано. Не желаете ли взять мой фонарь?

— Отец Фладд видит в темноте, — ответила она.

— Полезное умение, — ехидно проговорил Макэвой. Он повел фонарем; луч задержался у Филомены на ноге и скользнул вниз, словно у нее сполз чулок.

— Не стойте там, сестра, — сказал Фладд. — Прыгайте.

Он протянул руку, но табачник со своей настойчивой любезностью поспел раньше.

— Не могу видеть, как сестра утруждается. Я всегда готов услужить вам чем могу, душою и телом.

Он, кажется, почувствовал, что его забота навязчива, излишня, потому что отступил под резким взглядом Фладда и в знак прощания приподнял кепку. Исчезновение было таким же внезапным, как и появление — мрак словно всосал его.

Филомена поежилась.

— Отец Ангуин говорит, что он дьявол.

Фладд удивился:

— Мистер Макэвой? С чего бы? Вполне безобидный человек.

— А разве отец Ангуин ничего вам не рассказывал? Про их встречу?

— Да, рассказывал о чем-то таком, но имени не назвал.

— Не знаю, почему он так думает. Я сама видела дьявола. Когда мне было семь лет. Он совсем не походил на мистера Макэвоя.

— Семь лет, — повторил Фладд. — Возраст разума. И как же он выглядел?

— Огромный и страшный. Сопел под дверью моей спальни.

— Ты была очень храбрая, раз ему открыла.

— Я не могла иначе. Я должна была видеть, кто там.

— На следующую ночь он снова пришел?

— Нет. Ему было уже незачем.

— А, ясно. Одного раза довольно.

— Сегодня, если отец Ангуин прав, дьявол подошел ближе.

— Да. Взял тебя за руку. Предложил помощь. Сказал, что всегда готов тебе услужить. Ты испугалась?

— Он возник внезапно, словно ниоткуда.

— Я тоже так умею, — спокойно ответил Фладд. — Исчезать и появляться. Дешевый трюк.

— А почем мне знать, может, вы как раз и есть дьявол? — Она остановилась. Внизу уже различался монастырь, в окне верхнего этажа горел свет. Голос Филомены прозвучал упрямо, враждебно: — Лжесвященник, который выслушивает исповеди? Втирается в доверие?..

«Что, если белый огонь у меня в душе, — подумала она, — первый язык адского пламени, который восстанавливает то, что пожирает, так что мучения не слабеют? Что, если тепло, повеявшее на меня в сарае, — первое дуновение сатанинских мехов?»

— Придется выбирать самой, — спокойно ответил Фладд. — Я не могу сказать, что тебе думать. Если я для тебя нехорош, не мне тебя переубеждать.

— Нехорош? — Ее возмутил выбор слов. «Человек или дьявол, — подумала она, — бес или бесовское орудие, ты можешь лишь погубить мою бессмертную душу. Больше ничего».

— Впрочем, будь я дьяволом, ты бы мне понравилась. Мы склонны думать, что у дьявола адские вкусы, однако на этом пиру самый лакомый для него кусок — нежная душа молоденькой и неопытной монашки. Будь я дьяволом, тебе бы не хватило ума меня распознать. Пока бы я не насытился тобой в полное свое удовольствие.

Сестра Филомена протяжно взвыла от ужаса и отчаяния, потом разревелась. Она заткнула рот кулаком, но всхлипы все равно рвались наружу из-под кривящихся губ. В монастыре мать Перпетуя ждала ее, сидя у погасшего камина, и улыбалась в темноте.

Глава седьмая

Питура набросилась на нее с кулаками.

— Шляешься, как уличная девчонка! Бегаешь по полям! В темноте, как бродяжка!

Настоятельница догадалась, что по полям, а не по дороге, потому что к рясе пристали репьи и мокрые листья, а на туфли налипла грязь. Она не знала, что девушка встречалась с отцом Фладдом. «Если бы знала, мне бы досталось еще сильнее, — думала Филли. — Она ко мне ревнует, хочет его внимания. Она не монахиня. Ей должно быть стыдно. Бегает за мужчинами. За священниками. Подкатывала к отцу Ангуину. Он выставил ее из своего дома, сестра Антония рассказывала. С тех пор не может ему простить».

Пока Питура бранилась и тыкала в нее жестким кулаком, девушка думала о своем. Это гиблый край, жалкие, несчастные люди. Здесь кишат бесы, сюда надо бы отправить миссионеров. Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего [41]. Апостол Павел бы навел тут порядок.

— Выставляешь мой монастырь на посмешище!

Перпетуя снова ткнула в нее костяшками пальцев.

Филомена перехватила руку настоятельницы чуть повыше запястья и сжала крепкой крестьянской хваткой. Она ничего не сказала, но в зеленовато-серых глазах золотом полыхнули желтые искорки.

В ту ночь она ворочалась на жесткой постели между сном и бодрствованием, причем бодрствование казалось меньшим из двух зол. Усилия проснуться были тщетны: кошмары хозяйничали в мозгу, словно повстанцы в захваченном селенье. Нигредо, огромный черный арап, протягивал ей сигарету из серебряного портсигара. Альбедо, ангел, подносил спичку. Они боролись на старых огородах, катались, сцепившись в объятиях, по кочковатой земле, потом взялись за руки и запели «Дэнни-бой» [42].

В пять утра зазвонил колокол, и она, перевернувшись на живот, зарылась лицом в подушку. Филомена всегда думала, что это специальная покаянная подушка, по особому распоряжению матери Перпетуи набитая чем-то вроде мелких камешков. Сестра Антония (сегодня был ее черед поднимать остальных) шла по коридору, стучала в каждую дверь и кричала: «Dominus vobiscum» [43].

Филомена зевнула и села. Завязки чепца намокли от пота и больно врезались в горло. Она вцепилась ногтями в узел, пытаясь их ослабить, однако ногтей у нее почти не было.

— Dominus vobiscum, — прозвучало у двери. Сестра Антония постучала раз, другой. — Dominus vobiscum. Что там с тобой, сестра?

Филомена молчала, боясь, что если заговорит, то расплачется. Она по-прежнему возилась с узлом, думая про себя: «Были бы у меня ножницы! Собственные ножницы. Но это против обета святой бедности. Было бы у меня зеркало! Но это против обета святого воздержания».

— Да что там такое?! — крикнула сестра Антония уже сердито. — Dominus vobiscum. Оглохла, что ли?

Узел развязался. Филомена бросила чепец на грубое одеяло, спустила босые ноги на линолеум и потянулась. Плечи и руки от локтя вверх, скрытые под рубахой, были сплошь в маленьких синяках.

— Dominus vobiscum. Ты там не заболела часом?

«У меня болит душа», — подумала она, а вслух произнесла нараспев:

— Et cum spiritu tuo [44].

Голос-предатель звучал, как обычно, хотя горло саднило от слез, а грудь стискивали нечестивые надежды.

— Сразу бы так, — сказала сестра Антония и двинулась дальше по коридору.

После часового стояния на коленях в монастырской часовне Филомена пошла на кухню помогать сестре Антонии с завтраком.

— Я думаю, у отца Фладда есть пророческий дар, — сказала она, разливая по кружкам слабый чай.

— Вот как? — вежливо переспросила старая монахиня. — Интересно, может ли он предсказать, кто победит на скачках в Айнтри?