Эшафот забвения, стр. 28

– Вы с кем разговариваете? – спросил Митяй, плюхаясь на сиденье рядом.

– Что? – Неужели я разговаривала вслух сама с собой?

– Вы что-то говорили.

– Нет… Просто песня симпатичная – “Сельские леди и джентльмены”.

– А-а… – Митяй повернул ключ зажигания, и машина заурчала. – Мне больше ранний Гребень нравится. Но это дело вкуса… Что, поехали?

– Да. На “Пражскую”, пожалуйста. Митяй хмыкнул и тронул машину с места.

– Не получится на “Пражскую”.

– Почему? – глупо спросила я.

– Потому что сейчас едем на Якиманку. Там переночуете. Не знаю уж почему, но шеф сказал. А слово шефа – закон. Так что извините.

– Знаете… Вас Митя зовут?

– Митяй.

– Знаете, Митяй, я, пожалуй, сама доберусь. Я, конечно, ценю расположение Андрея Юрьевича, но… Не стоит так обо мне беспокоиться.

– Никакого беспокойства нет. Сейчас вы поедете со мной.

– Я не понимаю…

– Я тоже не в курсе, но лучше вам не дергаться. Чтобы избежать ненужных эксцессов. – Что-то часто мне стали наступать на хвост в последнее время. Услышав в словах Митяя скрытую угрозу, я сочла за лучшее промолчать.

Митяй вел машину по ночной Москве, я сосредоточенно смотрела на его четкий, нагловатый профиль и предавалась безрадостным размышлениям: Кравчук, похоже, взял с меня подписку о невыезде за пределы сферы его влияния. Ход довольно неглупый, если учесть, что я для него темная лошадка. Интересно только, как далеко заходят его притязания на мою жизнь?.. Может быть, слишком далеко? Эта мысль неожиданно развеселила меня. Не к месту ли последнего упокоения везет меня этот милый молодой человек?..

– А что там, на Якиманке? – невинным голосом монастырской послушницы спросила я.

– Моя квартира.

– А домашние не будут против? – Господи, что за дурацкий тон я выбрала?!

– Да нет, я один живу. Две комнаты, все удобства. Не волнуйтесь.

…Квартиру Митяя можно было назвать квартирой лишь с известной долей условности. Гораздо больше она напоминала маленький атлетический клуб: уже в прихожей меня приветливо встретили оскалившиеся рамы тренажеров. Сходство с клубом усиливалось от стойкого букета запахов: мужской пот, агрессивный аромат какого-то терпкого одеколона, нежное дыхание хорошей кожи – то ли от множества курток на вешалке, то ли от пирамиды мячей в углу: бессмысленный апофеоз физического здоровья.

– Будете спать в большой комнате, – сразу взял быка за рога гостеприимный Митяй, – там свежее белье, никто вас не побеспокоит.

– Может быть, выпьем кофе перед сном?

– Вполне. Только у меня кофе без кофеина. Конечно, мальчик, кофе без кофеина, соевое мясо, непроросшие зерна пшеницы, протеиновые добавки, никаких излишеств. Пить кофе без кофеина мне сразу расхотелось.

– Ванная справа по коридору, дверь рядом – туалет, – педантично заметил Митяй, – просьба не курить в постели. И вообще не курить. Полотенце я вам сейчас дам.

– Тронута.

Митяй деловито закрыл входную дверь на все замки и спрятал ключи в задний карман джинсов.

– Излишняя предосторожность, – тотчас же поддела я его, – я никуда не собираюсь убегать. И даже не собираюсь спускаться по простыням с шестого этажа. У вас ведь шестой этаж?

Моя проницательность не произвела на молодого человека никакого впечатления.

– Я делаю только то, что мне сказали, – кротко объяснил он.

– Вы всегда делаете то, что вам скажут?

– Всегда.

– А вы знаете, что рекомендовал Черчилль? Сигара по утрам, коньяк в любое время суток и никакого спорта – вот единственный залог долголетия.

– А кто такой Черчилль? – невинно спросил Митяй, браво, мальчик, один – ноль в твою пользу.

– Ладно, давайте полотенце, – вздохнула я, – пойду смывать дневные грехи.

Митяй проводил меня в вылизанную до блеска ванную, похожую на дисциплинированный морг Военно-медицинской академии. Мне сразу же захотелось измазать зеркала зубной пастой и сдвинуть в угол резиновый коврик, лежащий точно посередине кафельного пола – ни сантиметром дальше от стены, ни сантиметром ближе.

– Этот халат прошу не надевать. – Митяй кивнул в сторону толстого махрового халата нежно-кофейного цвета.

– Что, вещичка вашей зазнобы?

– Это моя вещичка. А я не люблю, когда трогают мои вещи.

– Ничего, что я дышу в вашей квартире?

– С этим еще как-то можно примириться.

– Спасибо, что не ударили.

Я вымылась, с наслаждением пнула коврик, и он улетел под ванну.

…И закурила сразу же, как только за мной закрылась дверь комнаты.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

…Митяй вез меня на студию, сохраняя гробовое молчание.

С утра мы уже успели корректно и ненавязчиво поругаться: всю ночь, несмотря на предупреждение, я беспрерывно курила в его стерильной, как неиспользованный презерватив, комнате. Я возненавидела ее сразу же, как только вошла: шведская стенка, милое семейство тренажеров “Кеттлер”, растыканное по углам, баскетбольное кольцо, вбитое в стену, свора спортивных кубков на полках. Из книг – только пособия по рукопашному бою, карате, дзюдо, водному поло, просто поло, сквошу и теннису, волейболу и прыжкам на батуте. Плюс “Шахматная азбука для начинающих”, широкий спектр интересов, ничего не скажешь… То же унылое однообразие творилось и в видеокассетах: “Лучшие игры НБА”, “Лучшие игры НХЛ”, “Лучшие игры чемпионата мира по футболу”, “Экстремальные виды спорта”, “Кубок Англии по конкуру” и прочие холодящие кровь фильмы ужасов.

В комнате была только одна вещь, совершенно не вяжущаяся с обстановкой футбольной раздевалки, – отлично выполненная копия одной из гравюр “Апокалипсиса” Альбрехта Дюрера, я хорошо знала ее еще по лекциям “Истории изобразительного искусства” во ВГИКе. Висевшая на стене гравюра не была заводской штампованной репродукцией, слишком тонкая работа, – гравюру прокатывали с настоящего листа.

Странное соседство. Остается только пожать плечами, засилье тренажеров – это и есть Апокалипсис.

Добросовестно растыкивая окурки по кубкам Митяя, я ворочалась в кровати до шести утра, пока не хлопнула входная дверь: судя по всему, дисциплинированный щенок Митяй отправился на пробежку.

Мысль об убитой Александровой не оставляла меня ни на минуту. Даже не столько о ней, сколько о том, что могло послужить причиной убийства. Она была совершенно одинока (почему женщины, так блистательно начинающие свою карьеру, как правило, остаются одинокими?), у нее не было ни наследства, ни наследников – маленькая однокомнатная квартирка на окраине не в счет. Все ее старые поклонники либо умерли, либо доживали свой век в доме престарелых, Кравчук прав – так не убивают, это не по правилам хорошего тона, если в убийстве вообще существует хороший тон. Но если и были какие-то скрытые причины – почему это сделали на студии, в гримерке, в которую в любой момент может войти любой человек? Почему выбрано такое странное орудие убийства? Больше всего меня угнетало то, что я участвую в довольно грязной и циничной игре. Если Кравчук действительно решит выступить на стороне Братны и скрыть убийство – никто никогда не узнает правды.

Никто и искать не будет: кому интересна актриса, вышедшая в тираж сорок лет назад?

От всех этих мыслей у меня разболелась голова. Как долго меня продержат здесь, ведь я еще более уязвима, чем старуха. У той хотя бы есть прошлое, которое можно подтвердить любыми свидетельствами. У меня же нет ничего – ни прошлого, ни будущего, одно сомнительное настоящее. Даже для Серьги я не более чем фантом; не более чем голос, с которым он привык разговаривать в кромешной темноте…

Серьга.

Только теперь я вспомнила о нем. Я не приехала ночевать, я вообще не появилась – впервые за три месяца, что прожила у него. Надо хотя бы позвонить.

Я попыталась открыть дверь в коридор (еще сегодня ночью я заметила телефон в прихожей), но не тут-то было: отчаливший на утреннюю пробежку Митяй, оказывается, запер меня в комнате. Видимо, он действительно получил жесткие инструкции на мой счет. Ну что ж, ничего нового. Меня уже запирали в клетках разной конфигурации. Правда, теперь это выглядит почти фарсом.