Миры Роберта Хайнлайна. Книга 1, стр. 57

Будущее казалось туманным, но ближайшая цель была ясна: ногтями и зубами зацепиться за этот шанс получить специальность инженера. Всячески избегать женитьбы и армии. После окончания колледжа найти работу, гарантирующую освобождение от призыва. Накопить деньжат и получить степень по правоведению, так как еще в Хомстеде, штат Флорида, мой учитель говаривал, что инженеры делают деньги, но большие деньжищи и должности боссов достаются адвокатам. Так что я намеревался сорвать куш в этой игре. Да, сэр, намеревался. Я бы сразу предпочел правоведение, да беда в том, что такого факультета в моем колледже не было.

Однако в конце моего второго года обучения футбол в колледже накрылся. Футбольный сезон не задался — ни одной победы. И хотя «Флэш» Гордон [11] (такую кличку я приобрел в спортивных кругах) занял отличное место по многим показателям, но, тем не менее, и я и тренер оказались без работы. О, разумеется, до конца года я продолжал крутиться среди баскетболистов, фехтовальщиков и бегунов, но старшекурсник, ответственный за формирование команд, не был заинтересован в баскетболисте ростом всего лишь шесть футов и один дюйм. Этим же летом мне исполнился 21 год, что означало прекращение моего военного пенсиона в 35 долларов. Поэтому сразу же после Дня Труда мне пришлось отступить на заранее подготовленные позиции, то есть сделать тот телефонный звонок, о котором я уже говорил вначале.

Я рассчитывал провести год в ВВС, а затем выдержать конкурс в Академию ВВС, чтобы стать космонавтом и знаменитостью, если уж не удалось сделаться толстосумом. Но то ли ВВС набрали свою квоту, то ли еще что, а только я оказался в пехоте, причем так быстро, что еле успел собрать вещички. Тогда я решил заделаться самым лучшим помощником капеллана во всей пехоте и постарался, чтобы в числе моих талантов в бумагах было указано умение печатать на машинке. Если бы требовалось мое мнение, то я бы выбрал службу в Форт-Карсоне, где аккуратно печатал бы документы в двух экземплярах и учился на вечернем отделении.

Но разумеется, моего мнения никто не спросил.

Вы были когда-нибудь в Юго-Восточной Азии? По сравнению с ней Флорида — самая что ни на есть распроклятая пустыня. Куда ни ступишь — чавкает болото. Вместо тракторов там буйволы, а кусты полны насекомых и стреляющих в тебя туземцев. Впрочем, это была вовсе не война и даже не полицейская акция. Мы считались «военными советниками», но военный советник, убитый четыре дня назад, в жару воняет точно так же, как труп на всамделишной войне.

Меня произвели в капралы. Меня производили семь раз. Каждый раз в капралы.

Мне недоставало правильного отношения к делу. Именно так выразился мой ротный. Мой отец был морским пехотинцем, мой отчим — летчиком. А мои стремления ограничивались должностью помощника капеллана, но обязательно на родине. Что касается пехоты, то от нее меня просто тошнило. Ротный тоже пехоту не уважал. Он был первым лейтенантом и никак не мог пробиться в капитаны, так что каждый раз, как только он начинал по этому поводу метать икру, капрал Гордон терял свои лычки.

Последний раз я их лишился за то, что сказал ротному, будто обращусь к своему конгрессмену с просьбой выяснить, на каком основании я стал единственным в Юго-Восточной Азии солдатом, который вместо того, чтобы вернуться домой в положенное время, останется в армии до пенсионного возраста. Это так взбесило ротного, что он не только разжаловал меня, но и бросился в атаку, стал героем и тут же скончался. Тогда я и заработал этот шрам на сломанном носу, поскольку тоже совершил геройский поступок и наверняка получил бы орден Чести [12], будь у меня свидетель.

Пока я отлеживался в госпитале, меня решили демобилизовать.

Майор Йан Хей в книге «Война и конец войны» так описывает структуру военной организации: вся военная бюрократия подразделяется на департамент Путаницы, департамент Издевательства и департамент Добрых Волшебниц. Именно на два первых приходится львиная доля военного делопроизводства, тогда как третий — очень маленький и состоит из чинуши женского пола, преимущественно пребывающей в отпуске по болезни.

Когда же эта дама бывает на работе, она изредка откладывает в сторону вязанье, случайно выхватывает из лежащего перед ней списка чью-нибудь фамилию и совершает добрый поступок. Вы уже видели, как со мной обошлись департаменты Путаницы и Издевательства, но на этот раз именно департамент Добрых Волшебниц споткнулся на фамилии рядового Гордона.

Было это так. Когда я узнал, что поеду домой, как только мое лицо заживет (шоколадный братец забыл простерилизовать свое боло [13]), я попросил, чтобы меня отправили в Висбаден, где находилась семья матери, а не в Калифорнию, откуда призывался. Я не критикую шоколадного братишку, он, верно, вообще не рассчитывал на мое выздоровление и, надо думать, достиг бы своей цели, если бы не был так занят добиванием ротного, что на меня ему немного не хватило времени. Я и сам не стерилизовал свой штык, но ему на это жаловаться не приходится — он только вздохнул и опал, вроде как кукла, которой распороли набитый опилками живот. Я даже благодарен ему, поскольку он не только высыпал иначе кости из стаканчика моей судьбы, так что я попал под дембель, но и подарил мне неплохую идейку.

Он да еще лечащий врач… Врач сказал: «Ты поправишься, сынок. Но шрам у тебя останется, как у гейдельбергского студента».

Это и заставило меня задуматься… Хорошую работу получить без ученой степени нельзя, как нельзя стать штукатуром, если ты не сын или не племянник члена союза штукатуров. Но степень степени рознь. Сэр Исаак Ньютон со степенью, полученной в таком коровьем колледже, как мой, мыл бы пробирки для какого-нибудь Джо Тумбфингерса, если бы у Джо была степень из европейского университета.

Так почему бы не Гейдельберг? Я собирался выдоить досуха мои ветеранские привилегии, собирался еще с той самой минуты, как позвонил в свою призывную комиссию.

По словам матушки, в Германии жизнь очень дешева. Так, может, мне удастся превратить ветеранские денежки в докторскую степень? Герр доктор Гордон, со шрамом на лице, из Гейдельберга — это же наверняка лишние три тысячи долларов в год в любой ракетной фирме.

Черт возьми, еще пара дуэлей со студентами добавит настоящие гейдельбергские шрамы к той царапине, которой я уже обладал. Фехтование было одним из моих любимых видов спорта — еще с тех времен, когда я ошивался в гимнастическом зале своего колледжа (хотя там оно котировалось весьма низко). Есть люди, которые панически боятся ножей, штыков, шпаг — словом, всего, чем можно порезаться. У психиатров для этого есть даже специальный термин — боязнь крови. Идиоты, которые гоняют свои машины со скоростью более ста миль по дороге, где скорость ограничена пятьюдесятью, падают в обморок при виде обнаженного лезвия.

Мне это непонятно, и вот почему я жив и даже многократно произведен в капралы. «Военный советник» не может себе позволить дрейфить перед ножами, штыками и тому подобным. Он обязан с ними управляться. Я их никогда не боялся, так как был уверен, что успею сделать с противником то самое, что он намерен сделать со мной. Так всегда и получалось за исключением того случая, когда я разыграл героя, но и эта ошибка не была смертельной. Если бы я уклонился, вместо того чтобы броситься вперед и распороть противнику брюхо, он бы надвое располосовал меня со спины. А так — хороший замах у него не получился, и его огромный резак лишь задел мое лицо, когда сам шоколадный братишка уже валялся на земле, оставив мне на память весьма скверную рану, в которую инфекция попала задолго до того, как прилетели вертолеты. Боли я не почувствовал. Просто голова закружилась, и я сел прямо в грязь, а когда очнулся, то увидел фельдшера, вливающего мне плазму.

Я даже с удовольствием предвкушал ожидающие меня в Гейдельберге дуэли. Они там надевают специально подбитые ватой костюмы, защищающие тело, руки и шею, а глаза и нос прикрывают такой металлической пластинкой — так что все это не походит на встречу с марксистом-практиком в джунглях. Мне как-то пришлось держать в руках шпагу, какими пользуются в Гейдельберге: она легкая, прямая, с хорошо заточенным лезвием, но с тупым концом! Игрушка, пригодная лишь для нанесения шрамов, от которых девицы писают кипятком.