История Икс, стр. 36

Смотрю, как они исчезают в темноте: их жизнерадостность, их смех, их мимолетная красота. Теперь старинные дороги погружаются в тишину. Над головой покачивается постиранное белье. Bassi совсем не слышно. В доме напротив в крохотной комнатушке сидит мужчина, очерченный оконным проемом, как картинной рамой. Он смотрит футбол по нелепо громоздкому телику, над которым висит портрет падре Пио [65]. На столе лежит искусственная нога. Мужчина беззубым ртом жует сыр провола вместе с коркой.

— Так, — выводит меня из наблюдения за неаполитанской жизнью Марк. — Так, piccolina, можем заходить. — И он открывает дверь в капеллу Сан-Северо.

Первым делом мне бросается в глаза маленькая, восхитительно красивая часовня в стиле позднего барокко, освещенная лишь одной обычной лампочкой. Повсюду разбросаны тряпки и кисти, пол покрывает охряная пыль от кирпичей, но этот хаос не может затмить блистательной красоты часовни, украшенной цветным мрамором.

Марк рассказывает мне об истории этого места, но я уже все знаю.

— Седьмой принц Сан-Северо Раймондо родился в тысяча семьсот десятом году в семье неаполитанской знати, ведущей род от Карла Великого. Его называют величайшим умом в истории Неаполя, сведущим в алхимии, астрономии, знахарстве и механике…

Слушая Марка, я восторженно смотрю на расписной потолок.

— Принц говорил на десятке европейских языков, а еще на арабском и еврейском. Он был главой неаполитанской масонской ложи, пока его не отлучили от церкви как еретика. Впоследствии клевета раскрылась.

Пол напоминает запутанный черно-белый лабиринт мозаики. Насколько я знаю, это олицетворяет посвящение в масонство. Почему Марк привел меня сюда? Связано ли это место с мистериями?

Марк обводит руками часовню, ремонт которой спонсирует:

— Последние годы жизни Раймондо посвятил строительству этого места — капеллы Сан-Северо, подарив ей скульптуры и росписи величайших художников того времени. Он хотел, чтобы его часовня воплощала бьющееся сердце неаполитанского барокко, смешанного с таинственными и аллегоричными истинами.

— Это… очень впечатляет.

— Идем, — зовет меня Марк.

Я начинаю нервничать, так как прекрасно понимаю, что, какой бы великолепной ни была эта комната, она точно не главное сокровище капеллы Сан-Северо. Все самое интересное находится ниже, если спуститься по лестнице справа от нас.

В коридоре темно. Марк включает фонарик на телефоне, и мы спускаемся по невероятно узкой спиральной лестнице из холодного белого мрамора. Ступеньки причудливо скручиваются. Я стараюсь не отставать от Марка. Наконец мы добираемся до темной и замогильно-тихой крипты. Свет фонарика ложится на ужасное и прекрасное сокровище Сан-Северо.

«Христос под покровом» — Cristo Velato — работы Саммартино.

Неописуемое зрелище. Жуткое. Шокирующее. Но мне необходимо найти слова, чтобы описать его, — для успокоения своей души. Иначе я сама себя подведу, буду раскрыта и отвергнута, буду недостойна.

Скульптура изображает Иисуса в гробнице. Но Саммартино, создатель шедевра, накрыл мертвого Мессию — мертвого, но с распахнутыми глазами — тончайшим полотном, льняным саваном, очертившим каждый изгиб тела. Однако сделано оно из того же самого мрамора, что и тело!

Как скульптор сотворил такое? Как это возможно? Изваять идеальную фигуру, а следом — изящное покрывало, чтобы две части стали единым целым. Я знаю лишь, что искусствоведы до сих пор ведут споры насчет техники выполнения этой работы. Некоторые горячие поклонники Саммартино считают, что без магии здесь не обошлось.

— Что думаешь? — спрашивает Марк.

— Бесподобно! — выдыхаю я. — Даже больше, чем бесподобно. Сверхъестественно.

И это правда. Скульптура сверхъестественна в своей красоте. Пожалуй, это самый поразительный образец искусства, который я когда-либо видела. Однако есть в этой скульптуре нечто тревожное, неземное, нечто за пределами человеческого понимания. Зловещее совершенство. Слишком впечатляюще.

— Марк, почему ты показываешь ее мне именно сейчас?

Он подходит ближе и берет меня за руку:

— Я хочу, чтобы к тебе пришло вдохновение, carissima, чтобы ты увидела способности, сокрытые в каждом из нас. А великое искусство делает нас более сильными.

— Смелыми?

— Через несколько дней настанет время третьей мистерии.

Я ничего на это не говорю. Усыпальница часовни наполнена тишиной. Христос под покровом спит, будто живой, и проснется в следующую секунду. Да уж, впечатлений через край. Я хочу выйти наружу. Здесь у меня развивается клаустрофобия. Я старалась не думать о третьей мистерии, пыталась жить настоящим днем, часом, мгновением, но третья мистерия на подходе, ее не избежать.

Мы поднимаемся по ступенькам, выходим из капеллы, Марк запирает дверь на замок. Я наконец делаю глоток воздуха — теплого, сырого, наполненного запахами свалки и лимонов, воздуха Старого Неаполя. Чувствую прилив облегчения. Капелла Сан-Северо оказалась поистине удивительной, возможно даже слишком. Предлагаю Марку прогуляться, прежде чем сесть в машину. Он радостно соглашается.

Держась за руки, мы бредем по мощеным покатым неаполитанским улочкам мимо открытых допоздна продуктовых магазинов, где в свете лампочек блестят темно-фиолетовые баклажаны, мимо рыбных ресторанчиков, где на улице, за шатающимися столиками, ужинают шумные nonnas [66], жадно глотая креветки вместе с вином «Фалангина», — прямо как римляне, на том же самом месте, вот только две тысячи лет назад.

Когда мы приближаемся к набережной, я поворачиваюсь к Марку:

— Где будет третья мистерия? В каком именно месте?

— Аспромонте, Калабрия, — не глядя на меня, отвечает он.

Я дрожу, будто на промозглом зимнем ветру. Аспромонте?!

Из своих исследований жестокой мафии Калабрии — «Ндрангеты» — я узнала, что значит Аспромонте.

Мы едем в Горькие горы.

21

— Здесь около пяти часов езды по горной местности, не меньше, — говорит Марк и пожимает мне колено. Однако скорее не страстно, а ободряюще. — Хотя, глядя на карту, ты бы так не сказала.

— Почему?

Мы находимся на выезде из аэропорта Реджо-ди-Калабрия, сидим в обшарпанном, пятилетней давности автомобиле с полным приводом. Старенький, взятый на прокат «лендровер». Довольно дешевый.

— Нам нужна практичная машина для дороги, — объясняет Марк, заводя мотор и вздрагивая от громкого рычания. — А дороги здесь адские. Всего несколько километров могут занять час.

Дожидаясь удобного момента, чтобы встроиться в кольцевое движение, Марк кивает в сторону далеких туманных гор, не слишком высоких, но мрачных и угрюмых. Покрытые густыми лесами, недосягаемые, отталкивающие и нависшие над местностью. Это Аспромонте, или Горькие горы.

Теперь Марк кивает в сторону потертой приборной панели:

— К тому же в Калабрии лучше не выделяться. Здесь не место для «феррари».

Наконец Марк присоединяется к параду «фиатов» и фермерских грузовиков. Мы начинаем наше долгое путешествие на север, а потом на восток, к сердцу Аспромонте. Едем мы медленно, движение затруднено, дороги узкие. Я опускаю окно и с потрясением смотрю наружу. Ясное дело, я же никогда раньше не была в Калабрии.

Мы на самом кончике итальянского «сапога», где он подталкивает Сицилию к Испании, к ее прошлому времен правления Бурбонов. А Калабрия совсем не такая, как я себе представляла.

Но что именно я представляла? Наверное, что-то вроде Неаполя. Такой же старинный, хаотичный, но очаровательный, древний, истинно итальянский город, с пальмовыми деревьями и вкусным gelati, а может, и с внушающими ужас пригородами или хитроглазыми наркоманами, напоминающими о затаившейся преступности.

Но здесь преступность не прячется по углам, а властвует в открытую. Это место просто излучает ауру безнадежности и упадка. Вместо внушающих ужас пригородов целые вереницы небольших городков стоят в запустении и руинах, исключение составляют довольно приличные на вид исторические здания. Может тут и не так много граффити, как в Неаполе, но только потому, что половина домов снесена. Или недостроена. Или покинута.