После любви, стр. 58

Доминик не смотрит на меня, он сосредоточен на дороге. С той же интонацией в голосе он мог бы сказать: «В этом году океан намного грязнее, чем в прошлом, я прав?» или «Нужно перестелить пол в холле, я прав?». Доминик страшно далек от проблем экологии, а пол в отеле… После всего случившегося его будет перестилать кто-то другой.

– Я прав. Но я хочу остаться твоим другом, Сашa. Хотя бы другом, раз ничего другого не может быть. Чтобы ты вспоминала обо мне, улыбаясь… Чтобы ты просто вспоминала меня. Изредка, большего не нужно.

– Ты так говоришь… Как будто мы больше не увидимся.

– Увидимся, конечно, увидимся. Все рано или поздно образуется, ты снова вернешься в Эс-Суэйру, я снова начну расписывать доски, и мы…

– Доски! До сих пор не понимаю, почему ты поступил с ними так отвратительно, Доминик. Это было настоящим варварством.

– Еще большим варварством было отдать их тому хлыщу. Нет, совсем не потому, что он нравился тебе…

– Тогда почему?

– Я и сам толком не знаю. Понять это означало бы понять что-то важное. Такое же важное, как ты, Сашa…

ПАРИЖ

…– Багажа у мадам нет?

– Только сумка.

Таксист, который подобрал меня в Орли, – араб, возможно марокканец, и здесь не холоднее, чем в Эс-Суэйре; в такси гремит арабская музыка, заунывное тиу-тиу-тиу-а-а-а-хаби-би-и-и-и!.. в сопровождении ударных. Если закрыть глаза – ощущение такое, что я вовсе никуда не уезжала. То, что портит впечатление: спертый запах конца лета в предместье большого города – разогретый асфальт, сизая дымка и гарь от автомобильных выхлопов, она проникает в салон, несмотря на то что стекла подняты. То, что вдохновляет: огромное количество развязок и указателей, отличная дорога и – зелень. Не такая яркая, не такая сочная, какой бывает зелень марокканского риада, слегка приглушенная, но ее достаточно для того, чтобы поверить – я в Европе.

– Куда едем?

– Пятнадцатый округ. Ру Конвенсьон. Отель «Ажиэль».

– Мадам впервые в Париже?

Если я скажу «да», хитрый араб повезет меня кружной дорогой, чтобы стрясти денег по максимуму, без зазрения совести подкрутит счетчик и – в самом финале – оставит бедную туристку без штанов. Три года жизни в Марокко приучили меня не доверять арабским таксистам, не думаю, что их парижские собратья кардинально от них отличаются.

– Я знаю город.

Никто не придумал бы лучшего ответа: ни «да», ни «нет», он не выглядит угрозой, но выглядит предупреждением: «я знаю город, и ты меня не обманешь». Самое печальное, что я не знаю города и вовсе не горю желанием его узнать. Я спокойно могла бы обойтись без него, счастливо прожить жизнь вдали от открыточных видов Champs-Elysees 22 и Esplanade deslnvalides 23, вдали от дурацкой Эйфелевой башни (ее уменьшенная копия в виде брелка для ключей нисколько меня не впечатлила). Я никогда не мечтала о Париже и не считаю, что фраза «увидеть Париж и умереть» имеет право на существование.

Я не мечтала о Париже. Во всяком случае, эти мечты не так сильны и не так чувственны, как мечты Доминика о Марракеше, Касабланке, Рабате. Приехать сюда с человеком, в которого влюблена, – что может быть пошлее, что может быть банальнее? Приехать сюда к человеку, в которого влюблена, – что может быть самонадеяннее?..

Этот город не принесет мне ничего хорошего. Тотальное одиночество – вот и все, что я чувствую сейчас. Так одинока я не была никогда. Ни в России, ни позже – в Марокко. Отсюда, с другого континента, пряничное королевство кажется мне раем на земле, отсутствие дождей его не портит (трудно представить, что в раю идет дождь), жара и дурные запахи не в состоянии повредить его имиджу.

Я совершенно не представляю себе жизнь в сувенирном Париже. Я не готова к ней – ни в качестве Сашa Вяземски, ни (что гораздо серьезнее) в качестве Мерседес Гарсия Торрес. И у меня нет ничего, что могло бы скрасить пребывание в нем – ни фотографий любимых людей, ни милых сердцу вещиц, копившихся годами; ни шара, внутри которого идет искусственный снег, – проклятый шар я имела возможность лицезреть неоднократно. Он – обязательная деталь каждого второго фильма студии «XX Century Fox» и каждого третьего – студии «United Artists», он призван олицетворять одиночество героя (мой случай), богатый внутренний мир героя (не мой случай) и его способность противостоять невзгодам. Что еще могло бы мне помочь? Талант, расцветший на пустом месте. Но я не умею делать наброски углем и зарисовки черной тушью, вариант litteraires 24 набросков и зарисовок тоже отпадает. В самый последний момент моя «portative» была отдана Сальме. Тащить с собой в Париж еще и пишущую машинку – сущее безумие.

Мне остро не хватает Доминика – с чего бы это?

За неимением Доминика я могла бы довольствоваться Наби и Фатимой, и даже Джумой, братом Фатимы, и даже помешанной на Касабланке Сальмой – с чего бы это?

Я была бы счастлива, окажись рядом со мной Ясин, и даже рыба Ясина – даже рыба! – с чего бы это?..

– У мадам прекрасный загар, – говорит таксист. – Откуда приехала мадам?

– Из Африки.

Звучит как название книги, я видела эту книгу много лет назад, на книжном развале, у метро, где в мартовской жиже валялось оброненное:

«Оставь меня в покое, идиотка!»

«Из Африки». Карен Бликсен. Так звали автора, я запомнила – как запомнила все, что сопутствовало тому вечеру. Возможно, я купила бы книгу, если бы название было чуть более определенным: что означает «Из Африки»?

Привет «из Африки», саванна потрясла меня до глубины души?

Помогите мне вырваться «из Африки»?

«Из Африки» все выглядит совсем по-другому?

«Из Африки» ты вернешься обновленным?

Я никогда не узнаю, чем была эта книга – экзистенциальным путеводителем, дамским романом или пацифистским стенанием об умирающих от голода племенах. Но наверняка в нем был запечатленный на бумаге опыт одной европейки, который она хотела бы передать другой европейке. Чтобы та, другая, беспечно его отвергла. Опыт для того и существует, чтобы быть отвергнутым при первом удобном случае. Ни на что другое он не годится.

– …Из Африки? О-о… Я и сам выходец из Алжира! Мои родители перебрались во Францию в шестидесятых.

– А я довольно долго прожила в Марокко.

– А я не был в Алжире никогда.

– Я могу закурить? Если это не запрещено…

– Конечно, мадам.

Сигареты – сначала одна в два часа, затем две в час, я и не заметила, как втянулась. Перелет из Марракеша в Париж, совсем недолгий по времени, был сущей пыткой – курить на борту запрещается. Все, что угодно – еда, питье, спасательные жилеты, кислородные маски, – но только не сигареты. Сколько еще человек в самолете страдали от невозможности сделать несколько затяжек – три, пять, двадцать?.. К их числу вряд ли относится шумное марокканское семейство, оно окружило меня со всех сторон, вытеснило на периферию, к иллюминатору. Спасаясь от него, я прикрылась журналом; строчки плывут перед глазами, между ними легко просматривается все произошедшее со мной, вплоть до паспортного контроля в марракешском аэропорту: он прошел на удивление гладко, нужного человека я узнала сразу, а он, листая паспорт, даже не взглянул на меня:

Bon voyage, мадам!..

Теперь я в курсе, что будет выбито на могиле безвременно ушедшей беглянки Сашa Вяземски – «bon voyage!», кроссворд в конце журнала – вот что я интуитивно искала все это время. Один лишь его вид приводит меня в трепет: похожий я оставила на стене в камере предварительного заключения в Эс-Суэйре. Белые клетки самолетного кроссворда не заполнены, о счастье!.. С ноющим сердцем я принимаюсь исправлять положение – Фрэнки в обнимку с бритвой; Жюль и Джим, на пару образующие мальтийский крест; негативы и спички, на пару образующие крест из Клиши, темнота в старом форте, открыточный вор, Алекс, заказавший бизнес-ланч в «Ла Скала», прежде чем трахнуть меня.