Дети-тюфяки и дети-катастрофы, стр. 43

– А чего б ты волновалась, – разъяснил Филипп. – Анна Павловна тогда хотела тебя вызывать, но Кирька, когда уходил, сказал: не надо, я сам виноват! Она и не вызвала. Он хороший, Кирька, злой только. Так и пускай дразнится, с меня убудет, что ли?

Эпизод с хорошим злым Кирькой сразил меня окончательно. Этот Филипп явно стоил того, чтобы за него бороться. И мы стали бороться.

Первое, что я выяснила у Груни при следующей встрече (уже без Филиппа), – нет ли в школе другой, «не передовой» учительницы. Выяснилось, что таковая, к счастью, имеется. Уже очень пожилая, пенсионерка Валентина Степановна ведет третий «в» класс. Никакого блеска на ее уроках не наблюдается, «прогрессивные» родители стремятся отдать своих детей к другим педагогам, но репутация у нее хорошая. Добрая, заботливая бабушка.

– Как раз то, что нам надо! – возликовала я.

Далее Филипп был протестирован. Интеллект мальчика, как и следовало ожидать, оказался вполне нормальным, по некоторым субтестам – даже несколько лучше, чем я ожидала. После обработки результатов тестирования я написала пространную бумагу для Валентины Степановны, заляпала ее всеми печатями, которые сумела отыскать в родной поликлинике, вооружила готовой бумагой Груню и направила ее на поклон к учительнице-пенсионерке. Все прошло как нельзя более удачно. По моей наводке Груня долго говорила о доброте и отзывчивости сына, о способностях Филиппа в выращивании редких растений и сколачивании табуреток. Учительница моментально растрогалась и согласилась попробовать взять Филиппа в свой класс. Обещала, что не будет мальчика торопить, и пускай он все это пишет, «пока ему не надоест».

– Не расстраивайтесь вы так, милочка, – сказала Валентина Степановна Груне. – Пожили бы вы, милочка, с мое, знали бы – не в почерке и задачках счастье. Главное, чтобы душа у человека правильная была. А все остальное – приложится.

– Истинно так, истинно так! – радостно кивала окрыленная Груня.

Третью четверть Филипп начал уже в новом классе. Удивительно, но среди «бабушкиных» воспитанников он вовсе и не казался таким уж «тормозом». С русским, по-прежнему, было плохо, но дописывать до конца ему разрешали на перемене.

– Я вот тут тебе двоечку поставила, милок, – сетовала Валентина Степановна. – Пришлось, ты уж не обессудь. Семнадцать ошибок на десять строчек – это все-таки многовато будет. Ты как думаешь? Так ты уж, милок, не обижайся, а вот эти слова мне к завтрему выучи, я тебя после уроков-то и спрошу. Глядишь, четверочку-то и получишь. А вместе – троечка выйдет. А это для нас покуда и хорошо. Так ведь? А дальше-то и посмотрим…

Довольно быстро Валентина Степановна поняла, что Филипп прекрасно усваивает все, что воспринято на слух, и посоветовала Груне читать ему вслух материал параграфов и условия задач. Дело тут же пошло на лад. С помощью магнитофона была заучена таблица умножения – камень преткновения еще со второго класса.

В классе сильного, добродушного пацана приняли сразу и безоговорочно.

– Ты, Филька, наверно, гири тягаешь? – спросил местный лидер – шустрый пацан из многодетной семьи, рассматривая внушительную фигуру Филиппа.

– А то! – неопределенно ответил Филипп и в тот же вечер начал заниматься с гантелями, оставшимися в квартире от давно угасшего увлечения старшего брата.

– А я корабли делаю! Как настоящие, – похвастался лидер неделю спустя. Ему явно очень хотелось сделать флегматичного медвежонка своим союзником. – Хочешь поглядеть?

– Ясно, хочу! – Филиппу льстило оказываемое ему внимание.

Модели кораблей, склеенные шустрым лидером напополам со старшим братом, произвели на Филиппа огромное эстетическое впечатление.

– Там и лесенки есть, и канатики, и даже в шлюпочках весла лежат, – с восторгом рассказывал он мне.

Оказалось, что все это богатство производится в местном клубе технического творчества, в кружке судомоделирования. Спустя месяц Филипп закончил свою первую модель. Руководитель кружка похвалил его за тщательность и терпение.

В конце третьей четверти Филипп получил четверку за контрольное списывание. «Поблагодарите учительницу!» – посоветовала я. На восьмое марта Игнат принес Валентине Степановне огромный букет цветов, сильно смахивавший на элитный веник и почему-то бутылку кагора. Молча поклонился чуть ли не в пояс и отбыл восвояси. Валентина Степановна потрепала Филиппа по волосам и сказала дрогнувшим голосом: «Ты, Филечка, весь в отца!»

Сейчас Филипп заканчивает шестой класс. С учебой у него все ни шатко ни валко, но выгонять его из школы никто больше не собирается. Вернувшийся из армии Аркадий читает ему вслух параграфы из учебника. Груня хлопочет по хозяйству и не может нарадоваться на своих сыновей-помощников. Шустрый лидер затерялся где-то в уличной подростковой жизни, а Филипп по-прежнему ходит в судомодельный кружок. И с помощью старшего брата уже присмотрел себе училище, в котором учат на корабельных механиков.

Одна из моделей Филиппа долго жила у меня на полке, но, как и горшок Марата, впоследствии исчезла. Я подарила ее мальчишке из социально-неблагополучной семьи. Я знаю, что подарки не передаривают, но мальчишка так смотрел на красивый кораблик, а потом тихо сказал, что у него никогда-никогда не было такой игрушки (он врал: его жизнь сложилась так, что у него вообще не было игрушек). Мне показалось, что ему кораблик нужнее, чем мне. И еще мне кажется, что Филипп понял и одобрил бы мой поступок.

Отвязный Валька

(окончание)

Говорить с Викторией было чрезвычайно тяжело. Она явно не верила ни в какую психологию, считала, что все пропало, и в дальнейшем не ждала от жизни ничего хорошего. На любые мои предложения качала головой и говорила: «Да нет, не выйдет это. Спасибо вам, конечно…» Если честно, то я так и не смогла понять, зачем она вообще ко мне пришла.

Оставался сам Валька. Я попросила Викторию посидеть в коридоре.

– Валентин Егорович! – окликнула я мальчишку. – Ты там нарисовал или как?

– Нарисовал! – Валька появился на пороге, хитро улыбаясь. В руках у него была пачка листков. На листках – ужас кромешный. Какие-то танково-самолетные сражения, роботы, монстры, лужи крови, скелеты и прочая нежить.

– Нравится? – поинтересовался мальчишка.

– Нет, не нравится, – я покачала головой. Хотя нарисовано, в общем, неплохо, с фантазией. Но не люблю я всю эту жуть. Скучно.

– Скучно? – удивился Валька. – А по-моему, наоборот – очень весел.

– Ну, каждый веселится как умеет, конечно. Но я вообще-то просила тебя семью нарисовать…

– Да какая там семья! – как-то очень не по-детски махнул рукой Валька. – А это все – страшный сон, как вы просили.

– Много у тебя страшных снов… – с сочувствием протянула я. – Бедный ты мой…

– А вот этого – не надо! – тут же клюнул-встопорщился Валька. – Не надо меня жалеть! У меня все нормально!

– Ага, нормально, – сразу согласилась я. – А что же, Валентин Егорович, ты собираешься дальше со своей жизнью делать?

Несколько секунд Валька думал, явно осваивая необычную форму вопроса. Потом знакомо прищурился, и я поняла, что сейчас меня очередной раз будут проверять «на вшивость».

– Я бы, знаете, пиратом хотел бы стать!

– Вот как? Пиратом? Что ж – интересно. Ну, объясни, пожалуйста, почему именно пиратом?

Моя спокойная реакция сначала обескуражила Вальку, а потом явно понравилась ему.

– Ну, это же здорово – пальба, «на абордаж!», трупы на реях, добыча, золото, – по мере рассказа экзальтация явно убывала. – Плавать везде, путешествовать, видеть другие страны, других людей. Дикари там всякие, негры, белые медведи…

– Там, где белые медведи, там пиратов не бывает, – серьезно возразила я. – Им там грабить некого.

– Ну почему обязательно – грабить! – обиделся Валька. – Можно же просто смотреть, исследовать там, фотографии делать или фильмы снимать…

– Можно, конечно, – согласилась я. – Только это будут уже не пираты, а зоологи, или экологи, или океанологи, или еще кто-нибудь в этом роде. Это тебя тоже устроило бы?