Бухта Потаенная, стр. 20
От неожиданности Тюрин поперхнулся и раскашлялся. Переждав этот шумный приступ смущения, Конопицын повернулся к Гальченко:
— А ты и не знал, Валентин, что Тюрин у нас родовитый человек? Ого! Еще и какой родовитый! На таких, как он, раньше вся Новая Земля держалась.
Этого Гальченко не знал. Тюрин, как я уже говорил, был из молчаливых.
— Расспроси хотя бы, — продолжал Конопицын, — как он невзначай наткнулся на могилу предка своего.
Но Тюрин еще больше застеснялся, стал отнекиваться, бормотать, что, может, это вовсе и не предок его был, и самому Конопицыну пришлось рассказывать.
До войны Тюрин промышлял, то есть охотился, с отцом на Новой Земле. Как-то раз ехали они на собаках, пересекая скалистое ущелье, подножие ледника, и вдруг увидели перед собой крест, врытый в землю. Поперечная перекладина отсутствовала — давно уже, видимо, сорвало ее ветром. В столб ножом врезана была надпись большими прямыми буквами: «Здесь жили, зимовали, горе горевали холмогорец Яков Ильич со товарищи. Мир праху их!» Ни даты, ни фамилий. Сами себе, стало быть, загодя устроили отпевание — когда на спасение не осталось уже ни малейшей надежды. Отец приказал Тюрину списать эту надпись на бумажку. Хотел дома разузнать у старых людей о Якове Ильиче. Может, то был дальний родич, о котором сохранялись смутные семейные предания? Война, однако, помешала выполнить это намерение.
Гальченко собрался поподробнее расспросить Тюрина о том, как выглядел деревянный крест без перекладины, но тут мичман приказал ему отнести праздничный ужин на сигнально-наблюдательный пост Калиновскому.
Ночь была по-настоящему новогодняя — лунная. Но это заставляло сигнальщика-наблюдателя удвоить бдительность. Именно в такую ясную погоду можно было ждать очередного налета немецкого бомбардировщика.
Мокрый нос ткнулся Гальченко в руку. Раздалось требовательное повизгивание. Это вожак его упряжки, заменивший Заливашку, напоминал о себе, нетерпеливо ожидая почесывания за ушами и ласкового оклика.
Гальченко рассеянно погладил пса, а тот благодарно, всем туловищем прижался к его ногам.
Впоследствии, описывая тогдашнее свое настроение, шестой связист Потаенной сказал мне, что он загляделся на луну.
Где-то в небе, в одном из секторов его, думал он, возможно, таится опасность с черно-желтым крестом на фюзеляже, неотвратимо приближающаяся! И все же в эту новогоднюю ночь небо было непередаваемо прекрасно. Медлительное мерцание словно бы чуть колеблет плотный морозный воздух и неуловимо переходит в мерцание всхолмленной ледяной поверхности моря под обрывом.
Все вокруг — мерцание! В нем как бы растворяются очертания предметов, расстояние до них делается неверным, обманчивым. Гальченко отошел от дома всего несколько метров и, оглянувшись, удивился: что это? Дом утонул в огромных сугробах, стал неотличим от них, исчез из глаз.
Гальченко вспомнил о своих товарищах, оставшихся за праздничным новогодним ужином.
И вот что пришло в голову шестому связисту Потаенной: а ведь это ему повезло, удивительно повезло в жизни, что у него такие товарищи!..
Но тут преемник Заливашки, встав на задние лапы, уперся передними в грудь Гальченко, жадно принюхиваясь к свертку с едой.
Крутая лестница внутри гидрографического знака заходила под ногами ходуном. Гальченко поднимался в полнейшем мраке, крепко прижимая к себе сверток с едой и железную банку с чаем, заботливо завернутые в ватник.
— Ты, Валентин?
— Я, товарищ старшина. Покушать вам и попить принес.
— А, чай! Горячий? Это хорошо. Ветер с моря задул.
Пока Гальченко взбирался по лестнице, погода изменилась. Небо со звездами и луной заволокло дымкой. Над замерзшим морем наперегонки понеслись маленькие вихри.
Башнеподобная фигура в тулупе до пят двинулась Гальченко навстречу.
— Клади сюда! Осторожней! Лампу не свали! Ну как там, внизу, дела у вас? Перевернули чарочку за победу? А я пока чайком погреюсь. С вахты сменюсь, дома тоже чарочку переверну за победу. Сейчас вся Россия, я думаю, пьет за это…
Гальченко раскутал ватник, положил на стол пакет и рядом с лампой поставил банку. Со стороны моря стекло «летучей мыши» загорожено было металлическим щитком. Круг света падал на раскрытый вахтенный журнал.
Ого, запуржило! Вот тебе и новогоднее лунное небо!
Кинжальными ударами ветер пронизывал кабину, сбитую из досок. Пол дрожал под ногами, пламя в лампе под колпаком колебалось и подпрыгивало.
Гидрографический знак словно бы даже кренило. Гальченко почудилось, что и вышку, и его, и Калиновского подхватило ветром и вместе со всей Потаенной потащило на запад над ледяной пустыней моря.
— Ну, с Новым годом тебя, Валентин! — сказал Калиновский, поднимая кружку с чаем.
— И вас, товарищ старшина!
«Какой же он будет, — подумал Гальченко, — этот новый, 1942 год? Что он принесет России и нам в Потаенной?..»
8. РУКИ ЗАГРЕБУЩИЕ
Мы в штабе, признаться, сами с тревогой думали об этом в новогоднюю праздничную ночь.
Известно было, что гитлеровское военно-морское командование непрерывно наращивает силы в фиордах Северной Норвегии.
Бросьте взгляд на карту, и вы убедитесь в том, что эти фиорды, глубокие скалистые коридоры, чрезвычайно удобны для засады. Они находятся как раз на пути союзных конвоев, направлявшихся с военными грузами в Мурманск и Архангельск. Немецко-фашистские самолеты, барражировавшие над Норвежским и Баренцевым морями, доносили о приближении очередного конвоя, и тотчас же из фиордов наперехват выходили военные корабли.
Однако, судя по событиям, развернувшимся позже, в августе 1942 года, гитлеровское командование вынашивало планы ударов не только по нашим внешним, но и по внутренним морским коммуникациям, то есть по Центральной Арктике.
В связи с этим позвольте напомнить вам о гезелльшафтах. Дело прошлое, сугубо давнее, однако иной раз, я считаю, не мешает кое-что перетряхнуть в памяти. Имею в виду те немецкие акционерные общества и компании, а также отдельных капиталистов, которые во время Великой Отечественной войны нацеливались на богатства Советского Союза.
Это, как вы знаете, полностью вытекало из программы, начертанной в «Майн кампф». В качестве компенсации за африканские колонии, утерянные Германией после первой мировой войны, Гитлер посулил своим капиталистам «обширные, богатые полезными ископаемыми, малонаселенные пространства на востоке», проще говоря, предлагал колонизировать нашу страну.
Приглашение к грабежу было воспринято, само собой, с радостью. Следом за армией, словно шакалы за тигром, двинулись в Советский Союз дельцы-мародеры. Были среди них представители старинных солидных фирм, давно точивших зубы на «русское наследство», были дельцы и помельче, скоробогачи военного образца, у которых ввиду благоприятной конъюнктуры, я думаю, ладони чесались от нетерпения.
Повизгивая от жадности и отпихивая друг друга, дельцы «третьего рейха» заграбастали никопольский марганец, донецкий уголь, недавно открытую украинскую нефть, уцелевшие от взрывов заводы, фабрики, рудники, верфи, короче все ценное, что оставалось на временно оккупированной гитлеровцами территории.
Насколько могу судить, это была подлинная вакханалия предпринимательства. Она захватила, по моим сведениям, многих немецко-фашистских офицеров и солдат, что, кстати сказать, способствовало моральному разложению гитлеровской армии.
Мне рассказывали, что во временно оккупированном Харькове, например, немецкая солдатня бойко спекулировала дефицитной солью, доставляя ее контрабандой с Донбасса на военных грузовиках. Гитлеровцы стремились не только завоевывать, но одновременно и обогащаться. Вот именно подлинный ажиотаж наживы!
Частная инициатива среди «туземного населения» поощрялась, но со значительными ограничениями. Границы «деловой карьеры» «туземца» были определенны: он мог стать содержателем кафе, закусочной, владельцем шляпной мастерской или парикмахерской, наконец, хозяином комиссионного магазина. Да, мелкая хищная рыбешка, в большинстве своем бывшие нэпманы, а ныне приживалы при завоевателе — иностранном капиталисте. Понятно, такой подвизающийся на задворках владелец парикмахерской или комиссионного магазина ни в коем случае не мог стать промышленником или банкиром в «третьем рейхе». Это исключалось абсолютно. Гитлеровцы ни с кем не собирались делиться награбленными в нашей стране богатствами.