Жестокое милосердие, стр. 42

Его пальцы вновь смыкаются на моей руке:

— Погодите, милочка, мы с вами еще не закончили.

Я вскидываю глаза и высвобождаюсь:

— А мне показалось, закончили!

Он качает головой:

— Слышите? Музыканты готовят свои инструменты, сейчас будет еще танец. Я не прочь продолжить, а вы?

Я недоумеваю. Он что, намерен слепо исполнять распоряжение Дюваля, пока тот не вернется?

— Нет, — заявляю я твердо. — Не хочу.

И прежде чем он успевает снова схватить меня, отскакиваю как можно дальше. Не бросится же он за мной на глазах у половины двора?

Я быстро ввинчиваюсь в толпу, теряясь среди царедворцев. Протискиваясь в толкотне, среди густого запаха духов, решаю, как наилучшим образом воспользоваться с таким трудом отвоеванной свободой. Вот бы на каком-нибудь из этих пустых и тщеславных лиц появилась метка Мортейна!.. Увы, я по-прежнему ничего не вижу.

Зато замечаю Франсуа, флиртующего с какой-то злой и ядовитой на вид женщиной в платье цвета синего павлиньего пера. Его матушка сидит в дальнем уголке, смеясь и заигрывая с полудюжиной баронов, собравшихся вокруг нее. Вот бы знать, не за это ли сердится на нее Дюваль? Она, похоже, зря времени не теряет, и в воздыхателях у нее недостатка нет. Если Дюваль был близок с отцом, то, должно быть, расценивает это как надругательство над его памятью.

Еще я вижу, что мадам Динан, граф д'Альбрэ и маршал Рье уже покинули герцогиню. Они стоят в сторонке, негромко беседуя о чем-то своем. Разговор может оказаться небезынтересным.

Я дрейфую в толпе, постепенно придвигаясь в твердом намерении подслушать, не замышляют ли они чего. Я уже почти у цели, когда путь мне заступает массивная фигура, и я вынуждена остановиться, чтобы не налететь на нее.

На меня с высоты своего немалого роста глядит Жизор, французский посланник:

— Госпожа Рьенн.

Я приседаю:

— Господин Жизор.

— Я тут вот о чем подумал, — говорит он. — Вчера мне не удалось приветствовать вас так тепло, как вы того заслуживаете. Прошу меня извинить: когда одолевают тяжкие думы, иной раз становится не до учтивости.

— Не нужно извинений, господин посланник. Я все понимаю.

Я и вправду являю чудеса сдержанности и коварства.

— Вы юны и несведущи в придворных делах, — говорит он. — Даже если речь идет о дворе столь скромном, как здешний. Я почел бы за честь немного побыть вашим наставником и провожатым.

— Вы очень добры, господин мой, — отвечаю я. — Но именно это уже пообещал мне господин Дюваль.

Зеленые глаза посланника обшаривают зал, выискивая Дюваля.

— Однако его что-то нет рядом с вами, — говорит он. — Зато, хотя вы, вероятно, этого не замечаете, у вас за спиной уже собралась стайка юных беспутников. Если хотите, я вам покажу, к кому стоило бы держаться поближе, когда Дюваля отрывают от вас дела.

Я продолжаю разыгрывать скромницу и придумываю новое возражение, но он подходит ближе — как по мне, слишком близко — и ладонью закрывает мой рот. Такая смелость попросту лишает меня дара речи, он же говорит:

— Не говорите «нет», дружочек. Я лишь прошу вас подумать на сей счет и со своей стороны обещаю — вы не прогадаете. Жизнь при дворе — удовольствие не из дешевых, и женщине всегда следует заботиться о завтрашнем дне. Никто ведь не знает, долго ли Дюваль будет к вам благосклонен.

Я отталкиваю его руку:

— О чем это вы?

— О том, что рано или поздно всем станет известно, как матушка Дюваля плетет интриги с целью посадить своего сына вместо Анны на трон, и вы окажетесь парией при дворе. Вот тогда-то, полагаю, вы отставите гордость и рады будете принять мою дружбу.

И он движется прочь, как змея, уползающая под колоду. Я стою столбом, тяжело дыша, не в силах прийти в себя от услышанного.

Дюваль и его семейство замышляют измену!

ГЛАВА 23

Ночью я никак не могу уснуть. Кручусь и верчусь, без конца пережевывая услышанное про Дюваля. Всего неделю назад я бы, наоборот, прыгала от радости — вот оно, доказательство измены, которое побудило бы моего Бога указать на него перстом: действуй! Но сегодня — сегодня успех мне не в радость. Все твержу себе: причина в том, что герцогиня всецело доверяет ему и считает самым верным союзником… но в душе понимаю: это неправда. Причина моего смятения — сам Дюваль, и мне больно оттого, что в моем сердце оказалось так мало твердости.

Вот со стороны двери долетает едва слышный щелчок, и я замираю. Даже еще не успела решить, стоит ли предъявлять Дювалю услышанное от Жизора. Я разрываюсь между желанием тотчас вскочить и выложить ему все, что думаю о его лживости и двуличии, и желанием спрятаться со стыда за то, что меня оказалось так легко провести. В итоге я не делаю ни того ни другого: натягиваю одеяло до подбородка и закрываю глаза в надежде, что он сочтет меня спящей. Усилием воли я замедляю ритм сердца, мое дыхание становится глубоким и ровным.

Однако все усилия идут насмарку — в потемках раздается приглушенное ругательство:

— Разрази меня бог, чем это ты загромоздила проход к окошку?

Впрочем, он бранится сквозь смех, и это окончательно сбивает меня с толку.

— Что?.. — Ничего не понимая, я сажусь в кровати и откидываю волосы с лица. — А-а… это клетка с Вэнтс. Отодвинь ее в сторонку.

— Уже отодвинул, — ворчит он. — Ушибленной ногой! — Он привычно садится в кресло и смотрит на меня. — Во имя всего святого, что это еще за Вэнтс и почему ее в клетке надо держать?

В комнате царит не то чтобы непроглядная темнота. Я обхватываю руками колени и пытаюсь всмотреться в его лицо, но оно скрыто в глубокой тени.

— Это ворона, которую прислала мне настоятельница. Так мы держим связь.

— Ну и что новенького она пишет? Дала какие-нибудь поручения, о которых мне следует знать?

В его голосе звучит забота, или мне только кажется?

— Почему ты спрашиваешь, господин мой? Уж не боишься ли, что она прослышала о заговоре твоей матери с целью посадить сына на трон?

Он вскидывает голову, и я всей кожей ощущаю пристальный взгляд. Его молчание — для меня лучшее доказательство вины.

— Когда ты собирался мне рассказать? Или… неужели надеялся, что я так и не узнаю?

— Нет, — говорит он. — Я понимал, что рано или поздно узнаешь. И надеялся, что, узнав, спросишь меня об этом.

— Вот я и спрашиваю!

Он откидывается в кресле, упираясь затылком в подголовник. Когда начинает говорить, в голосе звучит запредельная усталость:

— Моя мать вбила себе в голову, что Бретани необходима не герцогиня, а герцог. Она не верит, что Анна способна все урегулировать и с Францией, и с баронами, и опасается, что герцогство в итоге достанется кому-то из них. Ей кажется, что на престол должен взойти сын покойного герцога, пусть даже и незаконный.

Что ж, истории известны герцоги-бастарды, но это было давно. Я спрашиваю:

— Но почему Франсуа, а не ты?

— А сама не догадываешься?

— Догадываюсь, но хочу услышать от тебя.

— Потому, — произносит он, чеканя каждое слово, — что я отказался.

— Так вот из-за чего вы с ней так жестоко поссорились!

Он вздыхает и проводит рукой по волосам:

— Вот именно.

— Но почему же ты мне не сказал?

— И не подписал смертный приговор им обоим? Наверное, я не такой хладнокровный поборник справедливости, как ты и твой монастырь. Я не смел говорить, пока до конца не понял, что именно тебе поручили и как ты намерена действовать. — Он некоторое время молчит, потом вдруг спрашивает: — Так твой Бог уже пометил их для казни?

— Нет, — говорю я. — По крайней мере, я на них меток не видела.

У него вырывается долгий медленный вздох:

— Тогда как ты проведала об их планах?

— Мне сказал французский посланник, Жизор. Сегодня вечером он пытался завоевать мою благосклонность, а заодно предупредил, что как только заговор твоего семейства будет раскрыт, от меня сразу все отвернутся.

Дюваль бранится вполголоса.