Лицей послушных жен (сборник), стр. 69
Девушки действительно были не похожи на тех, кого я видел в повседневной жизни. Вообще давно не видел таких изысканных платьев, таких нежно-пастельных цветов, таких причесок даже на выпускных вечерах в школах. Я представил, что попал на съемки английского сериала по роману Шарлотты Бронте.
Казалось, что сейчас режиссер крикнет: «Все свободны. Всем спасибо!» – и это чудо закончится тем, что барышни достанут сигареты, расхватают кофе в пластиковых стаканчиках и сядут, высоко задрав юбки, из-под которых покажутся джинсы и лосины.
Я играл «Little Flower» и ощущал тошноту от повтора ситуации: эти барышни млели от музыки ну никак не меньше, чем любые другие девушки на самой заскорузлой провинциальной танцплощадке. То есть были вполне живыми. И никто не кричал им: «Стоп – снято!»
Но – вот странность! – я пытался поймать хоть один прямой взгляд. Но их глаза были опущены долу. То есть все девушки-ангелочки смотрели в пол, или в потолок, или на панно, или прятали лица за веерами. Я даже подумал: «А может, они все косоглазые?!» И выдал такую импровизацию, что у Василия Петровича, наверное, случилось сотрясение мозга.
Я вспомнил внучку той старушки, что приходила ко мне. Как там ее? Тамила?
Что я мог здесь узнать о ней, у кого? Может, они здесь все и правда не в себе?
Пока я играл, мужская часть публики постепенно перемещалась поближе к девушкам. Они стояли, как мне казалось, ни живы ни мертвы, делали книксены, что-то тихо отвечали, не поднимая глаз. Под конец мелодии почти все уже разбились на пары. И каждая парочка напоминала застывших сахарных молодоженов на свадебном торте.
Потом они начали танцевать под взглядами надзирательниц – Мадам и еще двух десятков женщин в черном.
Затем Мадам подошла к нам и сказала, что мы все можем выйти в сад к беседке и поесть. То есть наступил перерыв, время свободного общения.
Какое счастье выйти на свежий воздух!
Здесь был живой, а не парфюмерный аромат фруктовых деревьев и ночных цветов. И – ни одного наблюдателя.
Мы вывалились из этой цветочной корзины шумной толпой.
– Капец! – вздохнул Барс. – Нам такие бабы не светят…
– А что в них хорошего? – спросил я.
– Ты только представь, – лихорадочно заговорил Барс. – Во-первых, красавицы, во-вторых, молчаливые, в-третьих, ты видел, как они смотрят на мужиков?..
– Как? – спросил контрабасист Ян.
– Как на богов! На тебя кто-нибудь так смотрел?!
– Наверное, они будут молиться и на их носки, – добавил альт Павел.
Все загоготали, расстегнули пуговицы, распустили бабочки и окружили круглый стол в беседке, на котором стояли блюда с бутербродами.
– А как по мне, то это все просто прекрасно! – сказал Василий Петрович. – Что может быть лучше хорошо воспитанной женщины? Это вам не барбацуцы с окружной! И не унисекс из «Макдоналдса»! Таких можно всю жизнь на руках носить!
Я вспомнил свою недавнюю посетительницу и пожал плечами. Наверное, ее внучку тоже кто-то носил на руках…
Я дожевал бутерброд и тихо отошел в сторону сада – очень захотелось тишины.
Закурил, освещая огоньком темно-зеленые листья старой яблони.
И тут на меня вылетел этот сумасшедший кролик!
То есть девчонка в джинсах с перепуганными глазами.
Откуда она взялась?
Понятно, что не из зала, ведь ее одежда была обычной, будничной. И даже немного испачканной ржавчиной, как будто она лазала по чердаку.
Девчонка застыла передо мной как парализованная.
А потом произнесла, глотая воздух ртом: «У нас не курят…»
Ага, понятно, она тоже была «из этих». Только, видимо, танцевать с тем барахлом во фраках еще не пришла ее очередь!
Не знаю почему, но я разозлился. Сказал какую-то грубость, от чего она – вот это была полная неожиданность! – пошатнулась и начала медленно оседать на землю. Еле успел подхватить. В какой-то момент показалось, что я держу в руках умирающего лебедя. Она была легкой как пушинка и вся дрожала.
Пришлось сделать ей «искусственное дыхание» методом «рот в рот». Ну, да, проще говоря, не мог удержаться, чтобы не поцеловать. Мало кто удержался бы от такого, держа в руках этого ангелочка. А потом и вовсе обнаглел – сказал, что буду ждать ее каждый вечер под забором с левой стороны от кирпичной стены – там как раз была небольшая, незарешеченная дырка в живой изгороди.
Отпустил ее, и она, как пьяная, побрела куда-то в глубь сада.
Вот такое приключение!
Когда я вернулся к беседке, народ еще обсуждал преимущества этих «послушных жен» по сравнению со своими. Барс даже не на шутку начал выяснять, как попасть сюда в качестве кандидата в женихи.
Наш разговор прервала надзирательница, которая сообщила, что бал продолжается и мы должны вернуться в зал.
Остаток вечеринки прошел для меня как в тумане. Я думал, что ставлю эксперимент над этой девчонкой, а получилось намного хуже: с каждой минутой, проходящей после моего неожиданного приключения в саду, я все больше ощущал на губах тот поцелуй. А в руках – дрожание умирающей птички.
А еще мне очень понравилось, что на ней были джинсы, а не претенциозное бальное платье. И ржавые пятна на них, как будто она только что слезла с крыши или вышла из мастерской.
Что она делала одна в саду? Кто она такая? Как ее зовут?
Я думал об этом на протяжении следующего дня.
Зачем-то купил (на гонорар от той вечеринки) белый искусственный мех (так низко я пал в своих глазах!) и постелил его на пол в своем логове. Потом (на те же шальные деньги) заменил резину на своем «харлее», чего не мог сделать уже несколько месяцев. И, умоляя себя ехать в паб смотреть матч (как раз тогда наши играли со шведами!), помчался туда, откуда нас вчера выперла Мадам с подпиской о неразглашении и угрозами санкций в случае нарушения нашего договора.
Да, я мчался в ЛПЖ. К живой изгороди с левой стороны от ворот, где была крошечная лазейка.
Совсем крошечная, куда я едва мог просунуть свою руку…
Конечно, там я и встретил рассвет.
И следующий тоже.
И десять таких же точно рассветов, прошедших после первого.
Вот такая херня, котята!
Глава третья
Не-дневник
…В последнее время я начала думать о смерти.
Даже тогда, когда мы с малышами весело горланим песни у костра. Даже тогда, когда выбираю духи или лежу в шезлонге под деревом в обеденное время с зачитанной до дыр книжкой «Катина любовь».
Делаю вид, что читаю (книжку я знала наизусть!), и думаю, думаю о… смерти.
У смерти лицо Тур.
Такое, каким мы видели его в последний раз на пороге лицея: счастливое, воодушевленное, взволнованное.
Но как соединить его со смертью, с небытием? В какой день и час оно, это лицо, замерло? Что предшествовало этому? Какое событие?
Представляю, как утром Тур еще улыбалась, пила кофе, расчесывала волосы, выбирала духи, обувала туфли под цвет платья – обычные, повседневные дела. Знала ли она тогда, что вечером будет лежать недвижимая? Буду ли знать об этом когда-нибудь я сама?..
А знаю ли сейчас, чем для меня закончится этот день? Успею ли познать все то, что мне надлежит познать? Достаточно ли во мне всего того, что дает Бог, или Он назначил меня всего лишь быть внимательной читательницей «Катиной любви» и больше ничего?!
Это были запрещенные мысли.
Мы готовились к вечной жизни. И к вечному счастью. А другие? К примеру, те, кто меня родил? Те, кто родил Тур. И Лил. И Иту с Мией.
Вдруг мне пришло в голову, что я не помню ни одного лица, которое проплывало передо мной в детстве. Даже если кто-то из моих родных жив, я все равно не узнаю их лиц.
Неужели это справедливо? Нас учат, что – да, справедливо, учат отсекать лишнее. Ведь… Ведь они меня тоже отсекли.
И я теперь вообще одна-одинешенька в этом мире. Мне не на кого надеяться, кроме того, кто в следующем году придет на мой первый бал и выберет меня.
Конечно, я буду служить ЕМУ со всем рвением, ведь мне будет к кому прислониться, кому служить по всем правилам нашего воспитания.