Лицей послушных жен (сборник), стр. 18
Дети жестокие. Они впиваются в волосы, как жевательная резинка – не оторвать. Они шлепают по щекам своих бабушек, и те, сдерживая слезы, говорят: «Золотко мое, бабушке бо-бо!»
«Бо-бо!» Конечно, с ними никто не разговаривает по-человечески! «Бо-бо», «ко-ко», «ням-ням», «пи-пи» – и мир переполняется добровольными кретинами.
Дети ненавидят друг друга. Даже могут убить, так как не ведают смерти. И убивают – дубасят песочными лопатками по головам, молотят ногами, неважно куда, пыряют карандашом в глаз, душат и общипывают, как курицу, любого, кто влез не в свою песочницу.
Дети хитрые и коварные, они всегда знают, как добиться своего. Падают в лужу, сучат ногами, орут…
Взрослые учат детей ненависти, так как говорят: «Вон тот дядя тебя заберет в мешок!» или: «Тетя тебя сейчас заколдует!»
Если это не так, мысленно усмехалась она, пусть в нее бросят камень! Но вот после чего. Представьте: вы едете после тяжелой командировки в поезде, а на соседней полке мама и папа лелеют свое чадо все тем же «хо-не-хо», «ту-ту» и «пи-пи». Чадо цепляет вас ногами и руками – и ему это не запрещают, наоборот, нежно побуждают еще и перелезть на вашу территорию и забавляться металлической перекладиной для полотенца, стуча ею о стену – сорок минут подряд. Затем с той же последовательностью чадо на разные лады произносит единственную фразу: «А куда мы едем?» – «К бабушке!» Это продолжается следующие сорок минут: «А куда мы едем?» – «К бабушке!» – «А куда мы едем?» – «К бабушке!» – «А куда…» – «К…»
И все это не дает никакой возможности прочитать хотя бы одну фразу из вашей книги, ведь, когда вы опускаете глаза на строчку, буквы сами складываются в слова: «А-куда-мы-едем-к-бабушке».
Потом чадо садится на горшок. Мама и папа долго не закрывают крышку, обсуждая цвет его содержимого.
Потом в купе пахнет курицей. Чадо прожевывает и выплевывает куски прямо на стол рядом с вашим стаканом чаю.
Мама и папа трещат без остановки – им, видите ли, хочется комментировать все действия, каждое движение своего малыша. К ним присоединяется и проводница (ей-то что – посюсюкала и пошла в свое купе!):
– Не будешь слушаться – я твоего папу к себе заберу!
Это кажется ей очень остроумным. Кошмар на всю жизнь: как просто забрать папу!
– Не будешь спать – придет бабай, схватит за ногу!
– Будешь плакать – отдам тебя вон тому дядьке!
Как вам такая перспектива?
Итак, несколько часов взрослые всячески будоражат чадо, не оставляя в покое ни на минуту, пока не добиваются своего: чадо вконец возбуждено и начинает взвинчивать тон. Это как гром среди бури. Потом начинается сама буря – полуторачасовой рев на одной ноте: «Ми-ме-ма-мо-му-у-у-у…» А что же, интересно, вы хотели, взбаламучивая этот и без того бурный источник?!
Продолжать? Рассказать, как проходит ночь? Нет?
Тогда спрячьте свой камень в карман!
…Ника была права: я боялась.
Но больше всего – боялась ее…
5 июня
Луч солнца щекотал мое лицо.
Как же давно я не испытывала этого странного ощущения материальности невесомых вещей! Всегда казалось, что выражение «луч щекотал» – из области метафор. Давно забыла, что луч действительно может лежать на лице, как рука Бога, а у дождя есть пальцы, а запах может заползать в ноздри, как уж.
Сейчас, пока мои глаза не открылись, ясно ощущала, что лба касаются живые, горячие пальцы, а в ноздри вползает медовый аромат свежеиспеченных блинов. Сквозь закрытую дверь доносились едва слышное позвякивание посуды и шипение масла на сковородке. Где-то в глубине квартиры наигрывало радио давно забытые позывные. Я почувствовала на ногах тяжелый клубок Дымкиного тела.
Услышав движение, кошка осторожно пошла прямо по мне, подбираясь к лицу. Я сделала вид, что сплю, но Дымку не обманешь! Она добралась до моей шеи и удобно устроилась так, как любила: во впадине между щекой и плечом, блаженно замурлыкала. Под эту трогательную кошачью песню из-под моего левого века выползла длинная предательская слезинка. Потекла по виску, скатилась в ухо.
Я все-таки была дома!
Сейчас открою глаза и увижу свои длинные косы-змеи, худые ноги в синяках и царапинах, цыпки – такие загрубевшие наслоения кожи на сгибах пальцев рук, которые меня заставляли каждый вечер тщательно тереть щеткой в мыльном растворе. Побегу в кухню и расскажу маме, какой странный сон мне приснился…
Я открыла глаза.
И увидела то, что должна была увидеть: мои ноги почти упираются в металлические перекладины кровати, а легкое покрывало очерчивает контуры тела взрослой женщины. Это не сон.
Посмотрела на часы: было полдевятого утра.
Значит, я должна выйти, непринужденно поздороваться и сделать вид, что у меня масса неотложных дел.
Но я так и не определилась, как относиться к моим хозяевам в этой непростой ситуации. Наверное, будет лучше, если я стану воспринимать их отстраненно, как некую молодую супружескую пару случайных знакомых.
В общем, если разобраться, так оно и есть: детям не дано знать, что за люди их родители и какие они на самом деле. Для них это просто родители – люди, которым веришь, которым подчиняешься, которых любишь без всяких объяснений.
Я решила абстрагироваться. Накинула халат, перекрестилась на бабушкину икону и нырнула в дверь, как в воду, в ново-старую жизнь.
Через приоткрытую дверь кухни увидела мою ночную гостью, сидевшую за столом и доедающую блины. Молодая женщина стояла, повернувшись лицом к окну, обняв себя руками за тонкую талию.
Заметив, что я вышла, Вероника подмигнула мне:
– Доброе утро!
Женщина повернулась и тоже кивнула, добавив:
– Чистое полотенце на правом крючке.
Кажется, настроение у нее было не самое лучшее.
Я поблагодарила и пошла умываться. Приняв душ, придирчиво посмотрела в запотевшее зеркало. От напряжения этих дней вокруг глаз появились темные круги, а лицо осунулось и как будто опало. Надо сделать какую-нибудь питательную маску или хотя бы найти какой-то крем (об этом я и не подумала!). Я посмотрела на полке. Там стоял крем для рук в стеклянной бутылочке и болгарский шампунь «Роза». Я улыбнулась: для того чтобы нормально искупаться и вымыть голову, надо будет возвращаться в двадцать первый век!
Я расчесалась и вышла из ванной. Интересно, какие планы на сегодня у этой женщины? Мне нужно быстренько перекусить и ретироваться из дома – подтвердить свою деловую занятость несуществующим семинаром. Но выходить из дома мне не хотелось.
К тому же я не знала, смогу ли вообще выйти за пределы этого двора, ведь всегда, поворачивая за угол, я оказывалась в современном спальном микрорайоне. Будет довольно странно, если придется весь день прятаться за кустами в старом дворе!
– Чай будете? – спросила женщина.
Она все еще стояла у окна, накрест обхватив себя руками.
Девочки за столом уже не было. Наверное, побежала на улицу.
– Да, спасибо, – ответила я.
– Садитесь, сейчас налью, – не очень приветливым тоном сказала женщина, не оборачиваясь.
Я покорно села. Чем дольше будет пауза, тем лучше.
Пока что я разглядывала ее спину и легкое отражение лица в стекле. Масло на сковородке уже перестало шипеть. В квартире стояла невероятная тишина, даже попугай в коридоре еще спал, завешенный бабушкиным платком. Тонкие белые руки женщины, которыми она обнимала себя за талию, сходились на спине, подчеркивая ее гибкость и какую-то воздушную хрупкость.
«Господи, – подумала я, – кого она мне напоминает?» И сразу поняла: «Весну» Боттичелли! Даже длинные рыжеватые волосы лежали на спине и плечах такими же извилистыми волнами. Вопреки тому, что я запретила себе анализировать эту реальность, с горечью подумала, что эта женщина была слишком красивой, чтобы так рано и так бессмысленно уйти из жизни…
Она наконец повернулась, бросив на меня пронзительный взгляд, от которого я машинально вжала голову в плечи. Казалось, мое присутствие в этом доме неуместно. Три-четыре резких движения – и передо мной стоит чашка чаю, тарелка с блинами.