Здесь мертвецы под сводом спят, стр. 38

– Что ж, тогда должна знать, что есть МИ с номерами вплоть до 19 и больше. Есть отдел с такими большими номерами, что даже премьер-министр о них не знает.

Теперь в трубе стало тихо. О чем она говорит?

На земле ты словно жук на ковре, каждую крошку принимающий за замок. Но отсюда у тебя совсем другой взгляд на вещи. Можешь видеть намного дальше.

Вероятно, намного дальше, чем хотел бы.

Я слабо махнула рукой, давая знак тетушке Фелисити, что я слушаю и понимаю ее слова.

Увидев мою руку, она продолжила:

– Нам, де Люсам, доверена… вот уже триста с лишним лет… величайшая тайна королевства. Некоторые из нас на стороне добра… другие нет.

О чем говорит эта женщина? Она сошла с ума? Неужели я наедине в воздухе с человеком, которого следовало бы запереть в «Колни Хэтч» [15]?

И еще, она же управляет «Голубым призраком», не так ли?

Я снова вспомнила, как спросила отца, как выглядит Букшоу с воздуха, и он ответил: «Спроси тетушку Фелисити. Она летала».

Я предположила тогда, что она летала с кем-то еще и была пассажиром. Но слова отца надо было воспринимать буквально.

– Ты слышишь, что я говорю, Флавия?

Тетушка Фелисити опустила дроссельную заслонку, и грохот «Голубого призрака» превратился в шепот. Теперь слышалось только завывание ветра, на фоне которого сквозь слуховую трубу с треском донесся ее голос, еще более настойчивый.

– Нам нужно садиться. Времени больше нет. Но перед тем как мы начнем снижение, ты должна понять: с этого дня от тебя будут ожидать многого. Многое тебе уже дано. Во многом твое обучение уже началось.

На меня медленно снизошло понимание.

Моя лаборатория… почти волшебство, почему у меня никогда не кончались мензурки и свет…

Кто-то этим занимался.

– Ты не должна говорить об этом ни с кем, кроме меня, и только когда мы не дома и совершенно одни.

Прошлое лето и тот день на острове посреди декоративного озера!

«– Тебя не должно отталкивать неприятное, – тогда сказала мне тетушка Фелисити. – Я хочу тебе об этом напомнить. Хотя другим это может быть не очевидно, но твой долг станет для тебя столь же ясным, как будто посреди дороги перед тобой нарисована белая линия. Ты должна следовать за ней, Флавия.

– Даже если это приведет к убийству? – спросила я.

– Даже если это приведет к убийству».

Весь смысл ее слов обрушился на меня теперь, словно приливная волна. Сестра моего отца руководила моей жизнью много лет – может быть, всегда.

С огромным усилием я вцепилась в борта кабины и повернулась на сиденье, чтобы посмотреть тетушке Фелисити прямо в глаза – или, по крайней мере, в очки.

Теперь нас несли только порывы ветра, и было такое впечатление, что мы несемся верхом на урагане.

Медленно, но очень взвешенно я подняла правую руку и показала ей большой палец в жесте, который заставил бы гордиться Уинстона Черчилля.

И тетушка Фелисити ответила мне тем же.

Секундой позже она включила двигатель на полную мощность, и мы начали снижаться к земле.

Когда мы проскользнули над Бишоп-Лейси, по теням я определила, что уже хорошо за полдень, и увидела, что по обе стороны дороги около Святого Танкреда припаркованы машины.

Не успели колеса нашего самолета коcнуться чертополоха на Висто, как в отдалении показался Тристрам Таллис.

Тетушка Фелисити выключила зажигание, и мы обе выбрались на крыло. Я уже сняла шлем и подождала, пока она снимет свой.

На один краткий миг мы оказались снаружи и наедине.

– Сэндвичи с фазаном, – выпалила я, рискуя всем.

Тетушкино лицо было бесстрастным, словно высеченным из холодного мрамора. Каменный сфинкс, магией перенесенный из Египта.

Тристрам Таллис был уже на полпути к самолету. Через несколько секунд он будет рядом.

– Это вы Егерь, верно? – спросила я.

Тетушка Фелисити уставилась на меня, ее лицо застыло, словно маска. Я в жизни не была такой смелой. Я слишком многое себе позволила и слишком далеко зашла?

И тут рот моей престарелой тетушки едва приоткрылся, и из него выскользнуло лишь одно короткое слово:

– Да.

26

Мы с тетушкой Фелисити не произнесли ни слова, подойдя к дому со стороны огорода. Стороннему наблюдателю могло показаться, что мы просто случайные знакомые, возвращающиеся после дневной прогулки по лужайкам Букшоу.

Происходящее начало обретать смысл; части пазла становились на свои места. У тетушки Фелисити, насколько я знаю, довольно специфический и непонятный круг знакомых. Насколько я смогла выяснить, во время войны она была большой шишкой на Би-би-си, но она всегда отказывалась говорить на эту тему.

Мог ли департамент МИ – с номером настолько большим, что даже премьер-министр не знает о его существовании, – иметь штаб-квартиру на радио? Вполне.

Под «премьер-министром» она явно имела в виду теперешнего премьер-министра. Уинстон Черчилль, бывший премьер-министр, как все знают, до сих пор хранит кое-какие секреты даже от Господа Бога.

И Тристрам Таллис вовсе не удивился нашему неожиданному отбытию на «Голубом призраке». Должно быть, они с тетушкой предварительно договорились на эту тему, поскольку, когда мы приземлились, он лишь мило полюбопытствовал, хорошо ли себя вела «старушка», как он называл свой самолет.

Когда тетушка Фелисити молча ушла в свою комнату, я медленно прогулялась по узкой тропинке к парадному входу в дом.

Вестибюль опустел. Последние визитеры ушли, и это место погрузилось в полнейшее молчание. Повисла драматическая пауза перед тем, как поднимется занавес и появится совершенно другой неведомый мир.

В воздухе висел тяжелый запах цветов. Каким словом Даффи однажды это описала? Надоедливый. Да, точно: надоедливый.

У меня возникло ощущение, что меня сейчас стошнит через носовые пазухи, аденоиды и нос – одновременно.

Кажется, у меня начинается простуда.

Несмотря на хорошую погоду, в моей лаборатории тоже было необыкновенно холодно. Неужели я и правда простудилась во время одного из полетов на «Голубом призраке»? Я надела старый коричневый банный халат, который держала на крючке на двери как раз на такой случай, и закуталась в него так плотно, как будто собиралась на Северный полюс.

Должно быть, готовясь к эксперименту, я напоминаю средневекового монаха или алхимика, суетящегося над мензурками.

Из нижнего ящика стола дядюшки Тара я достала бумажник из промасленной ткани, в котором хранилось завещание Харриет, положила его на стул и зажгла бунзеновскую горелку.

Должна признать, я не совсем уверена, что надеюсь что-то обнаружить, но большинство предметов, если проанализировать их визуально и химически, в конце концов выдадут все свои секреты, какими бы случайными они ни казались на первый взгляд.

Я начала с наружной поверхности. Бумажник был сделан из какой-то желтоватой ткани – вероятно, хлопка или льна, покрытого несколькими слоями льняного масла и белой глины.

Если не считать нескольких разноцветных пятнышек, которые я оставлю на потом, этот бумажник не представлял собой ничего особенного. Я поднесла его к носу и принюхалась: неприятный запах плесени, как будто бумажник не так давно достали из подземного мира, что, как я полагаю, было правдой.

Я бережно раскрыла его и заглянула внутрь, повернула вверх ногами и постучала по нему. Из него высыпалась какая-то грязь.

Нитки? Пыль? Земля? Трудно определить. Я осторожно смахнула грязь на бумагу, чтобы потом подробно изучить под микроскопом.

Теперь проба на вкус. Я высунула язык и, легко прикоснувшись его кончиком к бумажнику, аккуратно втянула воздух в ожидании того, что эфирные масла, если они сохранились после всех этих лет, согреются от тепла моего тела и попадут на вкусовые и обонятельные рецепторы.

Льняное масло, определенно, – как я и предполагала.