Волшебное седло, стр. 15

— Хочешь не хочешь, а гостей положено накормить ужином. Так что не отнекивайся, — пошутил другой партизан.

— Ха-ха… Как говорится, ручной медведь и тот голодный не танцует, — захохотал Евто и обратился к снохе: — Принеси мне мешок с мукой, и мы сготовим на скорую руку добрый ужин. А то гости-то наши раззвонят на всю округу, что мы — никудышные хозяева.

— Ты и муку с собой прихватил? — удивилась Танейца.

— Эх, соседка, ведь мне это не впервой… — вздохнул Евто. — Во время восстания 1903 года я был совсем маленький — вот такой же, как Трайче. И хорошо помню, как сожгли нашу деревню турки… Так что такую кашу я уже едал.

— Ничего, Евто, коли есть мука, значит, нет муки, — как бы вскользь заметил Горян.

Евто скрутил соломенный жгут и подал его Трайче:

— Посвети мне, сынок. Попробуем отыскать котелок покойного мельника, деда Веляна.

Трайче поджёг соломенный жгут, высоко поднял его, и Евто разглядел тогда висевшую на стёне солдатскую каску, прикрученную к гвоздю проволокой.

— Вот он, котелок деда Веляна! — радостно воскликнул он, снимая с гвоздя каску. — В первую мировую войну наверняка носил эту каску какой-нибудь несчастный, а мы теперь будем варить в ней мамалыгу… Чудно…

Евто хорошенько вымыл каску, налил в неё воды и подвесил над огнём.

— Уж потерпите малость, дорогие гости. Ужин скоро будет готов.

— А нам, между прочим, торопиться некуда, — откликнулся Горян. — Вся ночь ещё впереди.

Вода в каске закипела. Евто развязал узелок с солью, высыпал её в воду, достал мешок с кукурузной мукой, отломил толстую ветку и приказал Трайче:

— Ты будешь сыпать муку, а я — мешать. Вот и приготовим мамалыгу под названием «верти-крути». Учись, Трайче, чтоб стать… хорошим хозяином.

Трайче начал медленно сыпать в булькающую воду муку, а Евто взял гладкую доску, вытер её и вывалил на неё уже готовую мамалыгу. Она так аппетитно пахла, что у всех слюнки потекли…

— Присаживайтесь, дорогие гости, не стесняйтесь, — хитро подмигнув, пригласил Евто партизан. — А ты, сноха, принеси мне банку с перцем и солью.

Получив из рук снохи банку, Евто открыл её и высыпал перед и соль прямо на доску. Все уселись вокруг доски и принялись за горячую мамалыгу, сдабривая её солью и перцем.

— Прошу прощения, — пошутил Евто, — что у хозяйки не нашлось к мамалыге жареной свининки.

— Как-нибудь обойдёмся. И без свининки вкусно, — с усмешкой протянул партизан, сидевший рядом с Горяном.

— Да что там жареная свинина! Пустяк! Зато такого шикарного ужина не было даже у Джеладин-бея [13] из Охрида, — подхватил Горян.

— Разумеется, не было. При чём здесь мамалыга, если ему приносили на ужин жареного барашка или баклавы! [14] — смешливо хмыкнул другой партизан.

За разговорами они и не заметили, как прошло время. Костёр погас, лишь тлеющие угольки помаргивали в темноте. Горян и партизаны встали, поблагодарили за ужин и, распрощавшись, ушли в непроглядную ночь.

Теперь можно было ложиться спать. По одну сторону очага прямо на соломе легли Трайче с матерью, по другую — Евто, а чуть поодаль — сноха с ребёнком.

Над мельницей застыла безмолвная тишина. Лишь монотонно и сонно журчал в жёлобе неутомимый ручеёк да в высоких буках зловеще ухал филин:

«Уууффф! Буууффф! Уууффф!»

На родном пепелище

Рано утром случайные «хозяева» мельницы были уже на ногах. Евто зашёл в сарай, отвязал там осла и вместе со снохой двинулся вверх, к дальним отарам. Трайче же с матерью решили вернуться в Мацково.

Всё Мацково будто вымерло. Опустошённая, сожжённая деревня показалась Трайче на удивление унылой и печальной. Везде разрушенные стены, ещё дымящиеся сараи, поломанные заборы… Нет, от прежнего Мацково не осталось и следа.

Трайче привязал Дорчо на гумне и вместе с матерью вошёл в дом, от которого уцелели лишь стены да несколько обуглившихся балок. Этот обглоданный огнём дом весь пропах дымом и копотью. Мать упала на колени и, закрыв лицо руками, зарыдала.

— Не надо, мама, не плачь! — принялся утешать её сын.

— Ох, как тяжело, сынок! Как тяжело!..

— Знаю, что тяжело, но ведь теперь ничего уж не поделаешь. А слышала, как вчера вечером Горян сказал: «Вы отстроите дома получше прежних…»

— Верно говоришь, сынок, — согласилась с ним мать. — Но давай поглядим, что сталось с нашим добром. Поищи лопату.

Трайче побродил вокруг дома и наконец отыскал лопату. Вместе с матерью он отгрёб в сторону жирную чёрную золу и принялся копать утрамбованную глинистую землю. По счастью, он напал именно на то самое место, где они зарыли вещи. Из-под земли показались доски.

— Ну вот и всё… — с облегчением вздохнула мать.

— Значит, вещи наши уцелели, — добавил Трайче.

На досках лежал такой плотный слой земли, что огонь так и не добрался до них.

— Танейца, Танейца! — вдруг окликнул её кто-то со двора.

Трайче и мать выбежали из дома. Во дворе стоял Евто и улыбался. Увидев Танейцу, он вскинул вверх брови, насмешливо прищурился и прикрикнул на неё:

— Ну что опустила руки?

— Да пойми же, сосед…

— Брось хныкать! — прервал он её. — Всё обошлось благополучно. Главное, уцелела у нас голова на плечах, а коли так, скоро построим новые дома. Нам не впервой.

— Эх, Евто, твоими бы устами мёд пить… — вздохнула мать.

— Пусть Трайче забирает Дорчо и идёт с нами в лес, — продолжал Евто, не обращая внимания на вздохи матери. — Там будем валить лес для будущих домов.

— Что ж, если надо, пусть едет, — тихо промолвила мать.

Трайче взял топор, отвязал Дорчо и вместе с Евто двинулся к лесу.

А тем временем со всех сторон в Мацково спешили мужчины, женщины, дети — словом, все, кто прятался вчера от немцев. Вернувшись на родное пепелище, они разгребали золу, расшвыривали полуобгоревшие брёвна, отыскивали уцелевшие вещи, вытаскивали из груды всё ещё дымящихся углей разные металлические предметы: лопаты, мотыги, кирки, цепи, таганы…

Некоторые крестьяне прямо на плечах, а другие на волах тащили в деревню брёвна и балки. На полях лежала в снопах скошенная рожь. Крестьяне цепами обмолачивали её, собирали зерно, а солому приберегали для будущих крыш.

Все работали дружно, весело, охотно помогая друг другу. Казалось, будто чья-то невидимая, но могучая рука крепко держала их вместе, сплачивая воедино…

От деревни мало что уцелело — всего лишь несколько домов. Поэтому крестьян размещали по старым загонам, разбросанным по зелёным отрогам величавого Караормана. Скотину угоняли в горы или к долинам холмов, а на ночь собирали в отары.

Жизнь, хотя и тяжёлая, шла своим чередом…

Партизанское оро

Пока Трайче и Евто добирались до Веляновой поляны, солнце поднялось уже высоко. У поляны громоздилась огромная скала, вся изрезанная пещерами. Вообще-то на Караормане было немало других скал и других пещер, но самая большая, самая просторная из них находилась именно в этой скале. Мацковские крестьяне называли её Вещун-скалой.

Солнце начало пригревать…

Путникам стало жарко, на лбу у них выступил пот. Евто сбросил пиджак и выдохнул:

— Ух, устали мы с тобой, Трайче… Но теперь всё позади: вот и скала.

Усевшись на тёплом камне, Трайче поинтересовался:

— Дядя Евто, почему эту каменную глыбу называют Вещун-скалой?

Евто вытащил из кармана кисет с табаком, набил трубку, сунул её в рот и взял в руки огниво, кремень и трут. Потом приложил трут к кремню и ударил по кремню огнивом. Брызнули искры, и трут задымился. Евто поднёс тлеющий трут к трубке, несколько раз глубоко затянулся и, наконец, раскурил её. Затем, помолчав, стал рассказывать: