Сундук старого принца, стр. 71

Что касается Клодель, то ее вдохновляло движение, скованной силе камней она предпочитала пластичность бронзы или прихотливость дерева. Воздух, вода и пламя вели за собой ее сердце, и потому ее руки создавали скульптуры, ниспровергающие каноны учителя.

И вот их соперничество стало сжигать любовь. Флориан, пользуясь привилегиями мэтра и возлюбленного, запрещал Клодель выставлять ее работы, подвергая их критике и насмешкам. Дьявольская мысль подсказала ему идею внушить девушке и окружающим, что ее рассудок пошатнулся и нуждается в опеке. С грустью Клодель принимала изменившееся отношение мэтра и его жестокие суждения. Но душа ее не смогла смириться. Однажды она вылепила и отлила в бронзе без ведома Флориана, давно лелеянную скульптуру. Она называлась «Вальс». Мэтр обнаружил эту работу и пришел в неистовство. Нельзя было не узнать в фигуре девушки саму Клодель, но в молодом человеке, обнимающем ее, не было и следа от Флориана. Дикая ревность вспыхнула в душе скульптора.

— Кто служил тебе моделью? Признавайся, кого ты изобразила в своем партнере?

— Его нет в этой жизни, — отвечала Клодель. — Это мой идеал и мой возлюбленный, что придет ко мне через много лет. Он найдет меня, чтобы залечить раны, которые ты нанес мне!

— Нет, этого не произойдет! — закричал Флориан. — Клянусь, я уничтожу его! Он схватил тяжелый молот и с нечеловеческой силой взмахнул им над головой. Еще мгновение, и он бросился к скульптуре Клодель. То, что произошло дальше, не подлежало объяснению. Девушка в ужасе протянула руки к своему творению и рухнула на пол. В то же мгновение скульптура юноши обрела способность к движению. Бронзовый партнер Клодель выскользнул из объятий своей дамы и бросился на улицу. Обезумевший мэтр преследовал его, размахивая молотом и поражая все, что попадалось на его пути. Что стоило юному атлету обернуться и принять бой? Могла ли человеческая плоть противостоять ожившему металлу? Но телом бронзового мужчины владело сердце нежной и сострадательной женщины. Она жалела своего мучителя и бежала от него, гонимая беспощадными ударами. Наконец скульптуре юноши удалось скрыться в старом соборе. Вернувшись домой, Флориан обнаружил, что Клодель мертва. Душа ее покинула тело, чтобы спасти своего возлюбленного. Ревность, ярость, горе долго терзали Флориана, прежде чем раскаяние посетило его. Тогда он стал ждать, что какое-то чудо вернет покой Клодель и освободит от преступления его душу. И вот пришел час, когда на улицы старого города ступили ноги студента. Сердце ли, глаза или то и другое подсказали мэтру узнать его. В осеннюю ночь полнолуния двое людей прокрались в собор, где спряталась некогда бронзовая фигура молодого человека. Клод поднялся по узкой винтовой лестнице на древнюю башню. Там, среди толпы потемневших от времени скульптур, он нашел того, кто был возлюбленным Клодель. По внушению ли Флориана, или по собственному чувству, но он узнал себя. Снизу раздались звуки органа и разнеслись под сводами. Кто играл, осталось неведомым, но вслед за музыкой стали бить часы на всех башнях города. Прихотливые перезвоны созданные искусными мастерами города слились в мелодию вальса. Чудо, которого ждал мэтр Флориан, произошло. Из старого собора спустился на площадку не студент Клод, а бронзовая фигура, отлитая ученицей Флориана. Навстречу ей скользнула из мансарды старого мэтра вторая фигура. Ярко светила луна, звучала музыка. А по пустым улицам, вместе с опавшими листьями кружилась сплетенная в объятии пара. Клод и Клодель встретились и обрели друг друга через пропасть времен, что разделяла их.

Гремучая змейка

На земле нет никаких дел…

Доктор Эд Лесли не мог отвязаться от этой мысли. Ранней весной, ощутив себя на грани нервного истощения, он все бросил и сбежал в горы. Интенсивность городской жизни, перегруженность работой, бесконечная вереница больных вдруг оборвались. Их место заняла яркая зелень просыпающегося леса, тысячи ароматов, притаившихся на альпийских лугах, немыслимые краски, в которые одевались заснеженные хребты. И главное, удивительная тишина, исходившая от природы. Ее не нарушал грохот водопадов и шум ветра в деревьях. Она царила всюду, и Лесли был оглушен ею. Разговаривая, он невольно понижал голос, оставаясь один, затаивал дыхание и прислушивался. Чистый воздух заставлял его забывать о еде, прозрачности потоков было достаточно, чтобы утолить жажду.

Очарование жизни дополняла восьмидесятилетняя старуха, хозяйка дома, в котором поселился доктор. Худая и сморщенная, как высохший лист, она ходила медленно, пошатываясь, часто присаживалась на корточки и замирала. Тогда она словно превращалась в уродливый пенек, поросший древесными грибами, или фантастическую корягу, какие попадаются на морском берегу, От нее-то Лесли и получил свое откровение: «На земле нет никаких дел».

Поначалу он рассмеялся:

— Как нет'? Вот, например, если б врачи не лечили, люди бы умерли.

— Они все равно умрут, — последовал мрачный ответ.

— Да, но тогда представьте другое, если все перестанут заниматься делами, наступит голод.

— Еда не дело, — возразила вещунья, и он понял ее мысль.

Действительно, добыча пищи вряд ли составляет десятую долю того, чем занят мир. Конечно, Лесли мог продолжать спор, но в это время взгляд его скользнул к горам.

На вершинах словно осыпались лепестки пышных пионов, распустившихся в облаках. Это заходило солнце. В красоте заката растаяли слова.

И вот, бродя по окрестным ущельям, доктор вновь и вновь раздумывал над мыслью старухи. Она казалась темной и абсурдной, но в то же время хранила какой-то скрытый смысл. Жизнь Лесли и подобных ему была проникнута духом «дела». Они надрывались, спешили, куда-то стремились — и все ради «дела». О сколько кажущихся необходимыми, все новых средств для жизни создавало общество, но кто смог бы утверждать, что он умеет жить, что смысл этой безумной погони ему открыт, что он, наконец, счастлив, выполнив свои дела? Лесли отбросил привычные взгляды и вдруг ощутил радость свободы. Каким грузом висели на нем все эти… «надо», вечные мысли о делах, заботах!

«На земле нет никаких дел», — вдруг стало чуть ли не его молитвой. Для доктора открылся другой мир, и он будто вспомнил язык животных, понял настроение деревьев, заметил характеры камней.

По праву Лесли мог считать себя заново рожденным. Теперь он глядел на старуху без прежнего превосходства и в словах ее находил для себя немало полезного. Но она говорила редко.

Как-то перед отъездом доктор забрел в глухую долину высоко в горах. Пропитанный смолистым воздухом хвойный лес остался позади. Лесли окружал кустарник, прижавшийся к земле, да кое-где редкие деревца, на которых еще не распустились почки. Склоны гор стояли обнаженными, местами в балках лежал снег. Потрескавшиеся скалы поросли буйным лишайником. Унылый вид долины тягостно подействовал на Лесли, и, чтобы отвлечься, он вытащил свирель. Не раз она избавляла его от неприятных настроений в городе, а здесь он еще ни разу не играл на ней. Лесли приложил ее к губам. Тотчас отозвалось эхо. Случайное расположение гор вдруг выявило странный акустический эффект. Мелодия исчезала в одном месте, через минуту появлялась в другом, наслаивалась на ту, что летела из третьего. Горы перебрасывали ее, как мяч, и вот, словно целый оркестр зазвучал в долине, пораженный доктор давно уже опустил инструмент, испугавшись вызвать вал, а музыка все продолжалась, то нарастая, то слабея. Наконец последние звуки смолкли.

Снизу пахнул холодный ветер. Тяжелая туча, почти на том же уровне, скрыла солнце и потянулась в долину. Стало темнеть. Лесли решил подниматься выше и, может, найти убежище от дождя.

На обломке плоской скалы, нависшей над ручьем, сидел крошечный человечек, уткнув голову в колени. Его можно было принять за годовалого ребенка, но длинные ногти на руках, седая борода и лоб, покрытый морщинами, опровергали это предположение. Фиолетовый камзол из бархата, перехваченный золотой парчой, облачал его фигуру. Волосы стягивал обруч, украшенный сверкающими камешками. Заметив Лесли, человечек чуть улыбнулся и кивнул.