Звезды светят на потолке, стр. 2
— Больной день сегодня? — осторожно спрашивает Йенна, садясь напротив.
Мама кивает и отпивает воды из стакана. Йенна не хочет спрашивать дальше, не хочет слышать, отводит взгляд. Она быстро вываливает спагетти на тарелку и заливает их кетчупом.
— Как сегодня в школе? — спрашивает мама, ковыряя салат.
Она теперь не очень много ест.
— Как обычно, — отвечает Йенна.
— Как это — обычно, ведь школа новая?
Йенна кивает, жует, кетчуп брызжет на белую скатерть. Йенну тошнит от этой новой школы. Правда, тошнит. Ничего не изменилось.
— Может, новые друзья?
— У меня есть Сюсанна.
— Это я знаю. А другие? Йенна, может, надо разнообразить жизнь, а не общаться все время с одной и той же подружкой?
Йенна смотрит на маму и не может сдержать злобы.
В молодости мама была Крутой Девчонкой. Йенна об этом знает. Бабушка все время трещит про безумные юные годы Лив, про сотни поклонников, про то, как мама не ночевала дома. Да Йенна и сама имела удовольствие видеть фотографии в старых маминых фотоальбомах. Загорелая стройная мама на пляже, мама-старшеклассница с венком на шее, мамин первый парень Лассе, мама с подружками — Гуллан, Лайлой, Кикки, Викки и Гиттой, мамин второй парень Рогер, мама танцует на столе на какой-то вечеринке, мамин третий парень Бьерн, четвертый — Ингемар, пятый — Рольф.
Лассе, Рогер, Бьерн, Ингемар, Рольф.
Йенна знает всех!
«Хранить и помнить — это очень важно», — говорит мама, доставая камеру при каждом удобном случае. Хранить и помнить — это очень важно.
Да уж, да уж. Йенна не видит в своей жизни ничего особенного, чтобы это нужно было хранить и помнить. Йенна — не Крутая Девчонка, она не Уллис-Сиськуллис. Но ее, конечно, и не травят, как Малин-Уродку, так что грех жаловаться.
Йенна где-то посередине между Уллис и Малин.
— У меня есть Сюсанна, — повторяет она. — Мне хватает.
Мама кивает и больше ничего не говорит. Но Йенна знает — мама молча думает дальше, и это еще хуже.
— Кстати, — произносит Йенна, чтобы сбить маму с мысли, — нам дали листок, надо заполнить.
— Да? Что за листок? — спрашивает мама.
— Ну, Бритта, наша классная. Она все время говорит, что нам надо заработать денег на поездку всем классом в девятом. Я знаю, времени еще навалом, но она говорит, что надо откладывать заранее, так что у нас будет вечеринка для родителей и для нас тоже, скоро. С входными билетами. Так что надо как бы написать, придешь ты или нет.
Мама откашливается. Получается такой беспокойный звук, что у Йенны схватывает живот.
— Это когда? — спрашивает мама.
— Типа, через три недели.
— Это значит… когда… смотря как я буду чувствовать себя после…
Йенна понимает, но не хочет слышать, ей надоело об этом слушать.
— Знаю, — перебивает она и жует дальше.
— …курса облучения, — произносит мама.
— Я знаю! — повторяет Йенна, сердито глядя на маму, которая опускает глаза и смотрит на кусочки льда в стакане.
Курс. Курс облучения, после которого мама возвращается из больницы никакая и целыми днями спит. Облучение, после которого к ним приезжает бабушка, чтобы «поддерживать порядок», помогать маме и доставать Йенну. Облучение, после которого Йенна закрывается у себя в комнате и включает «Кент» на всю катушку.
Йенна ненавидит это облучение.
Это проклятое облучение!
Йенна доедает спагетти и ставит галочку в обеих клеточках: «Я приду» и «Я не приду» — на всякий случай.
Глава 2
Сразу после ужина Йенна едет на конюшню. В последний раз — о чем и сообщает Сюсанне, которая уже чистит лошадь в стойле.
— Я больше не буду ездить верхом.
Сюсанна оборачивается. Самый толстый конь в конюшне, Хуго, поднимает голову и смотрит на Йенну. Карие глаза, как у Сакке. Ну, не совсем, конечно. Но почти.
— Что ты говоришь? — переспрашивает Сюсанна. — Не будешь? Почему это?
Йенна пожимает плечами и водит сапогом по полу, усыпанному опилками, — получается узор.
— Просто не хочется. Больше не интересно. Тоска одна.
— Тоска? Да ты только что научила Дикси брать препятствия! Блин, да она теперь скачет как…
— Как лошадь.
Йенна смеется. Сюсанна невольно смеется в ответ.
— Да, — соглашается она и снова принимается чистить спину Хуго. — Как лошадь.
Йенна прислоняется к стене и делает глубокий вдох. Лошадиный запах пробирается глубоко внутрь, согревая все тело, — здесь спокойно и надежно. Здесь хорошо. Но все равно. Все равно она больше не будет.
— Потому что Уллис и Карро говорят, что это для лохов? — спрашивает Сюсанна.
Йенну передергивает. Она снова утыкается взглядом в опилки. Замечает, что нарисовала сердечко.
— А они так говорят? — спрашивает она.
— Ты сама знаешь, что говорят.
— Не знаю я! Да и вообще, не потому.
Сюсанна принимается тереть Хуго с новой силой, и тот закрывает глаза от удовольствия, а Йенна думает, что, если бы она терла или хотя бы чесала спину Сакке, он бы тоже вот так закрыл глаза.
И так же дышал бы покоем. И надежностью. И все было бы хорошо.
— Все равно, сегодня последний раз, — говорит Йенна. — И все.
— А зачем ты тогда вообще пришла?
У тебя даже занятия нет сегодня.
— Просто не хотелось сидеть дома.
— Что случилось?
— Ничего. Нет, ничего такого.
— Точно?
— Говорю — да!
Сюсанна — лучшая подруга Йенны с тех самых пор, как еще в садике подарила Йенне ластик с фруктовым ароматом. Если случилось что-нибудь хорошее, кому звонить, как не Сюсанне. К кому еще ходить в гости с ночевкой, с кем еще гулять под ручку, когда очень захочется, если не с Сюсанной.
С Сюсанной Фридой Эммой Нильсон можно много чего делать.
Но не все.
— Помочь? — Йенна делает шаг в сторону Хуго.
Сюсанна, похоже, все еще дуется, но пожимает плечами и бурчит:
— Можешь подковы почистить.
Йенна приходит домой, когда мама переодевается в пижаму. Маленький телевизор в ее комнате включен, идут новости — показывают всякие ужасы, которые произошли в мире за день. В другом, чужом мире.
— Как на конюшне? — спрашивает мама, снимая носки.
— Нормально.
Йенна вытягивается на маминой кровати, уставившись в потолок.
— Ездила верхом?
— Нет.
Йенна поворачивает голову, чтобы рассказать маме, что больше не будет заниматься верховой ездой, но в эту секунду мама стягивает с себя футболку, под которой нет лифчика. Видна только нежная розовая кожа. И синий шрам, похожий на застежку-молнию.
В тот день, когда у Йенны выпал передний молочный зуб, маме отрезали левую грудь. Йенна все гадала, что у мамы будет за вид, когда останется только одна грудь. Но все обошлось — маме сделали искусственную, которую можно подкладывать в лифчик.
— Вообще не заметно! — воскликнула Йенна, когда мама впервые примерила накладную грудь.
Мама согласно кивала, поворачиваясь перед зеркалом. Совсем не было заметно, что грудь справа — ненастоящая: обычная мама с двумя шариками. Но перед сном мама снимала левый шарик. «Жалко», — думала Йенна. Иногда, когда Йенне снились страшные сны, она пробиралась в мамину комнату и залезала в тепло маминой постели, где спокойно и надежно. И тогда, конечно, хотелось, чтобы мама была такой, как раньше, — мягкой и округлой, а не плоской наполовину.
Вначале Йенне было противно и страшно от этого шрама, но она ничего не говорила, чтобы не расстраивать маму.
И еще Йенна жалела правую грудь, которая осталась одна-одинешенька, и гадала, что же сделали с левой.
Выбросили прямо в больнице?
Может, там есть специальная мусорная корзина для грудей, больных раком?
А может, их засовывают в банки, как консервированные половинки персиков — такие склизкие и противные, которые бабушка дает на десерт?
Но об этом Йенна не спрашивала.
Время шло, и Йенна привыкла к «застежке-молнии». Ну, почти привыкла.