Неподобающая Мара Дайер, стр. 37

— А у меня черная карта «Американ экспресс». [55]

— Ной…

— Между прочим, у тебя здесь что-то прилипло, — сказал он, показав на свою щетинистую челюсть.

О, как ужасно.

— Где? Здесь?

Я схватила салфетку и потерла то место, где, похоже, притаилась оскорбительная крошка. Ной покачал головой, и я потерла снова.

— Все еще там, — сказал он. — Можно мне?

Он показал на салфетницу и наклонился над столом так, что мы оказались глаза в глаза, готовый вытереть мне лицо, как перемазавшемуся едой младенцу. Я зажмурилась от стыда и ждала, когда он прикоснется к моему лицу салфеткой.

Вместо этого я почувствовала на своем лице кончики пальцев. Я перестала дышать и открыла глаза, потом покачала головой. Какой стыд.

— Спасибо, — тихо сказала я. — Я совершенно нецивилизованна.

— Тогда, наверное, мне придется тебя цивилизовать, — сказал Ной, и тут я заметила, что чек исчез.

Один взгляд на Ноя — и я поняла, что он его забрал. Как низко. Я прищурилась:

— Знаешь, меня ведь предупреждали насчет тебя.

И с этой своей полуулыбочкой, которая меня губила, Ной ответил:

— Но ты все равно здесь.

30

Полчаса спустя Ной подъехал ко входу в Конвеншн-центр Майами-Бич и припарковался у тротуара. Прямо на словах «Не парковаться!», написанных на асфальте. Я скептически посмотрела на него.

— Это преимущество ребенка Уорбакса, — сказал он.

Ной вытащил из кармана ключи и подошел к двери — так, будто был хозяином этого здания. Черт, наверное, так и было. Внутри царила тьма, как ночью, и Ной, нащупав выключатель, зажег свет.

У меня перехватило дыхание при виде произведений искусства.

Они были повсюду. Они покрывали все поверхности; даже на полу под нашими ногами красовался узор в виде географических карт. Повсюду были скульптуры, фотографии, гравюры — все что угодно, все и вся.

— О господи боже!

— Да?

Я ударила его по руке.

— Ной, что это?

— Выставка, которую финансирует некая группа. Мама входит в эту группу, — ответил он. — Кажется, тут выставляются две тысячи авторов.

— А где все?

— Выставка откроется через пять дней. Сейчас она только для нас.

Я утратила дар речи. Повернулась к Ною и уставилась на него с открытым ртом. Он казался безумно собой довольным.

— Еще одно преимущество, — сказал он, ухмыляясь.

Мы пошли по лабиринту выставки, по проходам. Я никогда в жизни не видела ничего подобного. Некоторые комнаты сами по себе были произведениями искусства: стены — художественная работа по металлу или вышитые гобелены в рост человека. Я добрела до скульптурной группы, до леса из высоких абстрактных частей, и они окружили меня. Они смахивали на деревья или на людей, смотря под каким углом взглянуть; сплавленные вместе медь и никель возвышались над моей головой. Меня изумил такой размах, изумили усилия, которые должен был затратить скульптор, чтобы создать нечто подобное. И Ной привел меня сюда, зная, что мне это понравится, он подарил мне хорошее настроение на весь день. Мне хотелось подбежать к нему и обнять так, как его никогда в жизни не обнимали.

— Ной?

Звук моего голоса отдался от стен, породив глухое эхо.

Он не ответил.

Я обернулась. Ноя не было. Мое радостное головокружение прошло, сменившись низким гулом страха.

Я подошла к дальней стене, высматривая выход, и впервые заметила, как ноют мои икры и бедра. Наверное, я уже немало успела здесь побродить. Огромное пространство поглотило звук моих шагов. Стена оказалась тупиком.

Мне нужно было вернуться тем же путем, каким я пришла, и я попыталась вспомнить, в какую сторону направиться.

Проходя мимо деревьев — или людей? — я почувствовала, как их безликие, бесформенные фигуры изгибаются в мою сторону, устремляются за мной. Я двинулась прямо вперед, хотя их ветви тянулись ко мне, пытаясь схватить. Хотя на самом деле они не тянулись. Они не двигались. Это все не по-настоящему. Я просто испугалась, и это не взаправду, и, может, я начну принимать таблетки, когда вернусь домой.

Если вернусь домой.

Конечно, я вышла из металлического леса невредимой, но потом очутилась среди громадных фотографий, запечатлевших дома в разной степени разрушения. Фотографии высились от пола до потолка, из-за чего казалось, что я иду между ними по настоящему тротуару. По кирпичным стенам вился плющ, согнувшиеся деревья прислонялись к зданиям, иногда полностью их загораживая. Трава могла незаметно прорасти и на бетонном полу Конвеншн-центра. И на фотографиях были люди. Трое людей с рюкзаками, они карабкались на ограду одного из участков.

Рэчел. Клэр. Джуд.

Я заморгала. Нет, это не они. Никого из них тут нет. На фотографии вообще нет людей.

Воздух сгустился, стал давить на меня, и я ускорила шаги. Сердце мое часто стучало, ноги ныли. Я ринулась между фотографиями, огибая острый угол, чтобы попытаться найти выход, но едва завернула за угол, как оказалась перед еще одной фотографией.

Тысячи фунтов битого кирпича и разрушенного бетона были разбросаны на поросшей лесом земле. То была картина уничтожения, как будто на здание налетел торнадо и от дома осталась лишь груда валунов и смутное ощущение того, что под развалинами находятся люди.

Это внушало благоговейный трепет… Каждый луч солнечного света, пробивавшийся через ветви деревьев, порождал идеальную преломленную тень на запорошенной снегом земле.

А потом пыль, кирпичи и балки зашевелились. Тьма сгустилась по краям моего поля зрения, снег и солнечный свет потускнели, оставив мертвые листья. Пыль, свернувшись, осела, а кирпичи и балки взлетели вверх и сами собой вновь собрались в здание. Я не могла дышать, ничего не видела. Потеряв равновесие, я упала, и глаза мои потрясенно распахнулись, когда я ударилась об пол. Но я больше не была в Конвеншн-центре.

Я вообще не была больше в Майами. Я стояла прямо перед психушкой, рядом с Рэчел, Клэр и Джудом.

31

ПРЕЖДЕ

Рэчел держала найденную в Интернете карту с детальным планом больницы. Здание было огромным, но его можно было исследовать от и до, если иметь в запасе достаточно времени.

Наш план состоял в том, чтобы проникнуть через подвальную дверь, найти склад и подняться на главный этаж — тогда мы сможем добраться до кухни. Потом еще один лестничный пролет приведет нас к комнатам пациентов и врачебным кабинетам детского крыла.

Открывая подвальную дверь, распахнувшуюся со стонущим скрипом, Рэчел и Клэр были пьяны от возбуждения. Полиция Лорелтона, скорее всего, перестала охранять это здание и лишь изредка совершала сюда долбаные проверочные набеги. Что идеально подходило Рэчел — ей не терпелось написать наши имена на доске в одном из врачебных кабинетов. Там уже значились имена других искателей острых ощущений (или идиотов, если посмотреть на вещи с другой стороны), осмелившихся провести тут ночь.

Клэр первой пошла вниз по ступенькам. Свет ее видеокамеры отбрасывал тени в подвале. Наверное, я выглядела такой же перепуганной, какой и чувствовала себя, потому что Рэчел улыбнулась и снова пообещала, что все будет прекрасно. И последовала за Клэр.

Я спустилась вслед за ними на самый нижний этаж психушки и почувствовала, как Джуд продел сзади палец в петлю на моих джинсах. Я задрожала.

Подвал был завален обломками, кирпичные стены осыпались, были ободранными и потрескавшимися. Сломанные трубы обнажились на потолке, и стало ясно, что тут полным-полно крыс. Когда мы шли мимо скелетообразных остатков каких-то стеллажей, лучи наших фонариков пронзали беспорядочные столбы пара или тумана и освещали то, что я тщетно пыталась игнорировать.

У противоположной стены этой части подвала, изгибаясь, тянулся вверх целый лестничный марш с прогнившими деревянными перилами. Лестница вела на главный этаж. На первой площадке (до нее было всего пять ступенек) стояло деревянное кресло с подголовником. Оно стояло там как некий жуткий страж, преграждая путь наверх.