Святой вор, стр. 21

Глава пятая

Брат Кадфаэль уже предпринял одну попытку съездить в Престон и разыскать молодого Альдхельма, но оказалось, что тот работает на заливных лугах в Аптоне, где ухаживает за суягными овцами, ибо в эту пору, и особенно в нынешнем году, с ними забот полон рот, — часть овец, которым угрожало наводнение, надлежало спешно перевести на другие места, и пастухи работали весь световой день. Кадфаэль сделал еще одну попытку и поехал сразу в Аптон, расспрашивая по дороге, где бы ему отыскать Альдхельма. В конце концов, проехав еще около мили, он добрался до довольно высокого луга, расположенного выше уровня заливных лугов.

Альдхельм встал с травы, на которой подле блеющей овцы он оставил новорожденного ягненка. Тот всеми силами тоже пытался встать на свои разъезжающиеся ножки. Пастух был парень длинный и угловатый, но при всем при том довольно-таки ловкий и проворный: простое приятное лицо, рыжеватые волосы. Выяснилось, что, когда его позвали спасать церковное имущество, он делал только то, что его просили, ни о чем не спрашивая и не особенно любопытствуя, однако, уразумев, о чем речь, он вспомнил все в подробностях, ибо глаз у него был острый, а память крепкая.

— Да, брат, я был там, — признал он. — Я помогал Грегори и Ламберту перегружать бревна, а брат Ричард позвал нас помочь при переноске вещей. В церкви был еще один парень, кто-то из странноприимного дома, он переносил всякую утварь с алтарей. Похоже, он знал, что где лежит и куда это нести. Я делал все, как просили.

— А вот в самом конце не просили ли тебя помочь погрузить на повозку с бревнами одну такую длинную штуку? — напрямую спросил брат Кадфаэль, не особенно рассчитывая на успех, однако ответ пастуха озадачил его.

— Как же, просили. Он сказал, что это отправляется вместе с повозкой в Рамсей, и мы пристроили эту штуку среди бревен, в самой середке. Она была хорошо завернута, и с ней ничего не должно было случиться в дороге.

Еще как случилось… Но Альдхельм ничего об этом не знал.

— А вот те двое из Лонгнера ничего не заметили, — сказал Кадфаэль. — Как же так?

— Кто его знает, темно было, да и дождь шел. Они как раз сзади спихивали бревна с телеги, чтобы легче потом грузить на повозку. Могли и не заметить. Не думал я, что меня станут спрашивать об этой штуке. Монах попросил, я и помог. Я думал, он знает что к чему, да и не нашего ума это дело любопытствовать насчет ихнего имущества.

Можно и впрямь не сомневаться, что тот монах отлично знал что к чему. Кадфаэль был почти уверен в том, кем был этот самый монах, однако предъявить ему обвинение невозможно без соответствующих доказательств.

— А как выглядел монах? Ты разговаривал с ним раньше или, скажем, в церкви?

— Нет. Он подошел ко мне в темноте и потянул за рукав. Шел дождь, монах был в капюшоне. Монах как монах, как все бенедиктинцы, ничего особенного. Невысокий такой, пониже меня ростом. Судя по голосу, молодой парень. Ну, что еще? Короче, я узнаю его, если увижу, — уверенно сказал Альдхельм.

— Узнаешь? — усомнился Кадфаэль. — Темно же было, а он в капюшоне… И все-таки узнаешь?

— Запросто, не сомневайся. Я вошел с ним в церковь, а лампада на алтаре еще горела. Я видел его лицо близко. Знаешь, описывать словами, так все на одно лицо. Ты мне только покажи, я узнаю его из тысячи.

— Я нашел пастуха, — доложил Кадфаэль о результатах своего расследования аббату Радульфусу, когда они остались наедине. — Он говорит, что узнает его.

— И впрямь узнает?

— Он уверен. И я, в общем-то, тоже. Он единственный, кто видел в лицо этого монаха. Когда они подняли ковчежец, на алтаре горела лампада. То есть видел он его близко и четко, свет падал прямо монаху в лицо, под капюшон. А те двое парней из Лонгнера видели его лишь в темноте, во время дождя. Я считаю, пастуху можно верить, он узнает его.

— Он придет? — спросил аббат Радульфус.|

— Да, придет. Но у него свои заботы. Он же работник, а работы с овцами да ягнятами у него по горло. И покуда не разберется, он не бросит свою скотину. Но мы договорились, что он придет, когда я пришлю за ним, причем под вечер, после рабочего дня. Однако звать его имеет смысл, лишь когда вернутся уехавшие в Вустер. А уж тогда я пошлю за ним, и он придет.

— Хорошо, Кадфаэль! — промолвил аббат, правда не очень-то радостно. — Быть посему, раз нельзя иначе. — Он не стал требовать разъяснений, почему пока нет смысла посылать за пастухом. Аббат понял Кадфаэля без слов. — Кадфаэль, когда наступит этот день, мы ничего не скажем на собрании капитула, дабы никого не насторожить и избежать лишних разговоров. Действовать следует очень осторожно, дабы никому не навредить, в том числе и виновному.

— Если святая Уинифред и впрямь вернется в целости и сохранности, то еще можно будет избежать позора. За нее-то я не опасаюсь, но надо подумать и о ней.

Неожиданно Кадфаэлю пришла мысль о том, сколь прав был Хью, говоря о его, Кадфаэля, интуитивных словах насчет этого, по сути дела пустого, ковчежца, словно в нем и впрямь находилась та чудотворная субстанция, которая носила имя святой Уинифред. А также мысль о том, какую печаль он ощущает, потеряв ее, точнее, этот отнюдь не священный символ, который она сделала воистину священным.

На следующий день, не вызвав никаких подозрений в своей подлинности, по крайней мере это относилось к ее ковчегу, святая Уинифред возвратилась домой в сопровождении весьма солидного эскорта.

Поздним утром, когда брат Кадфаэль вышел из лазарета, где пополнял запасы лекарственных снадобий в хозяйстве брата Эдмунда, на большой монастырский двор въехала вся процессия. К своему удивлению, Кадфаэль увидел не только Хью Берингара и приора Роберта, а также двух посланцев из Рамсея с их слугой-мирянином, но и двух грумов, а быть может, сквайров, и невысокого человека средних лет, который скромно ехал позади монахов рядом с Хью, однако было совершенно ясно, кто здесь главный, хотя человек не прилагал к этому ни малейших усилий. Платье его было богатым, но в приглушенных цветах, под ним был прекрасный темной масти жеребец, упряжь которого своим убранством выглядела куда более нарядной, нежели платье всадника. Позади двигалась запряженная одной лошадью повозка с ковчежцем святой Уинифред, любовно завернутым в вышитое покрывало.

Удивительно было посмотреть, как быстро большой монастырский двор наполнился народом, словно весть о возвращении святой витала в воздухе. Из странноприимного дома вышел брат Дэнис, из класса для занятий появился брат Павел с двумя своими юными подопечными, которые с любопытством глазели на происходящее, прячась за спиной монаха, пришли двое послушников и двое грумов с конюшенного двора и еще полдюжины братьев, что побросали свои дела в разных концах обители, — все они оказались на большом дворе еще до того, как привратник успел выйти из привратницкой, дабы приветствовать прибывших приора Роберта, шерифа и прочих гостей.

Тутило, ехавший в самом конце кортежа, спешился и, словно услужливый паж, поспешил к субприору Герлуину, дабы поддержать ему стремя. Ни дать ни взять образцовый послушник, пожалуй, даже слишком усердный, чтобы не заронить кое-каких сомнений в искренности своего усердия. И то сказать, если подозрения Кадфаэля и впрямь имели основания, у этого юноши были веские причины вести себя теперь идеальным образом. Ковчежец наконец-то вернулся куда следует, и найден свидетель, который может и должен рассказать всю правду об исчезновении святыни. И хотя Тутило пока еще не знает, что ему тут уготовано, он никак не может быть уверенным в том, что это счастливое, по всей видимости, возвращение закончится для него так уж счастливо. Положившись на удачу, надеясь и тревожась, ему придется быть предельно добродетельным, покуда гроза не пройдет стороной и никто о нем так ничего и не узнает. А быть может, он даже набрался наглости и искренне молится святой Уинифред, прося у нее защиты.

И все же Кадфаэль ничего не мог с собой поделать, ему было жаль этого юношу, чье сомнительное и дерзкое предприятие, пройдя по кругу, пришло к своему завершению и грозило ему теперь позором и наказанием. Тем более что и самому Кадфаэлю, вообще-то говоря, угрожало ничуть не менее позорное разоблачение. Кадфаэлю была хорошо видна инкрустированная серебром крышка ковчега — трудно не узнать ее с первого взгляда. Слава богу, печатей никто не тронул! И значит, никто не заглядывал внутрь. Теперь Кадфаэль мог спокойно перевести дух.