Реквием, стр. 54

Начинается дождь. Уличные фонари украшают ав­томобильные окна размытыми светящимися ореола­ми. Сейчас, вся на взводе от страха и беспокойства, я сама не верю, какой же я была дурой. Я внезапно принимаю решение: больше никаких походов в Ди- ринг Хайлендс. Это слишком опасно. Семья Лины — не моя проблема. Я сделала все, что могла.

Чувство вины остается со мною, сдавливает мне горло, но я проглатываю его.

Мы проезжаем под другим фонарем. Дождь на ок­нах превращается в длинные пальцы. Потом машина снова ныряет в темноту. Мне мерещится, будто я вижу скользящие во тьме фигуры; их лица то выныривают из тьмы, то вновь сливаются с нею. На мгновение, когда мы снова оказываемся под фонарем, я вижу, как из-за деревьев, растущих вдоль дороги, появляется человек в капюшоне. Наши глаза встречаются, и я вскрикиваю.

Алекс. Это Алекс.

— Что случилось? — напряженно спрашивает мать

— Ничего, я... — Когда я оборачиваюсь, Алекс уже исчезает, и теперь мне кажется, что я просто вообрази­ла его. Алекс мертв. Его перехватили при переходе границы. Он так и не добрался до Диких земель. Я с трудом сглатываю. — Мне что-то показалось.

— Не волнуйся, Хана, — говорит мать. — В машине нам ничего не грозит. — Но она подается вперед и рез­ким тоном говорит Тони: — Не могли бы вы ехать по­быстрее?

Я думаю про новую стену, залитую светом, испят­нанную кровью.

«А вдруг есть и другие? Вдруг они идут по нашу душу?»

Я представляю, как Лина перебирается через стену, крадется по улицам, прячется в тени, сжимая в руке нож. На мгновение мои легкие перестают работать.

Но нет. Она не знает, что это именно я выдала их с Алексом. Никто этого не знает.          Кроме того, она, возможно, мертва.

А даже если и нет, даже если она каким-то чудом выжила после побега и приспособилась к жизни в Ди­ких землях, она никогда не присоединилась бы к со­противлению. Она никогда не стала бы склонной к на­силию или мстительной. Только не Лина. Она чуть не теряла сознание, уколов палец, и даже не могла тол­ком соврать учителю насчет причины опоздания. У нее не хватило бы для этого духу.

Или все-таки хватило бы?

Лина

Составление планов продолжается допоздна. Ру­соволосый мужчина — его зовут Колин — засел в од­ном из трейлеров с Бистом, Пиппой, Рэйвен, Тэком, Максом, Кэпом, моей матерью и еще несколькими людьми, выбранными им из его группы. Еще он поста­вил у двери охрану. Вход только по приглашению. Я знаю, что надвигается нечто серьезное — такое же масштабное, если не масштабнее, чем те беспорядки, когда обрушили часть стены Крипты и взорвали по­лицейский участок. Судя по намекам, отпускаемым Максом, в городах по всей стране зараженные и сочув­ствующие собираются и направляют свой гнев и энер­гию на демонстрацию сопротивления.

В какой-то момент Макс с Рэйвен выходят из трей­лера в лес, пописать, — лица у них серьезные и напря­женные, — но, когда я начинаю упрашивать Рэйвен по­зволить мне присоединиться к совещанию, она немедленно перебивает меня.

— Иди спать, Лина, — говорит она. — Все под кон­тролем.

Уже, должно быть, полночь. Джулиан уже несколь­ко часов как спит. Но я даже подумать не могу о том, чтобы лечь спать сейчас. Я хожу кругами, пытаясь из­бавиться от этого ощущения, и киплю — меня раздра­жает Джулиан, и я дико злюсь на Рэйвен и думаю обо всем, что я хотела бы ей высказать.

Это я вытащила Джулиана из подземелья. Это я рисковала жизнью, чтобы пробраться в Нью-Йорк и спасти его. Это я добралась в Уотербери. Это я выясни­ла, что Ла — подделка. А теперь Рэйвен говорит, чтобы я шла в кроватку, будто я неуправляемая пятилетка.

Я прицеливаюсь в жестянку, что валяется, наполо­вину зарывшись в пепел, на краю погашенного костра, и смотрю, как она пролетает футов двадцать и врезает­ся в стену трейлера. Раздается возглас какого-то муж­чины:

— Успокойтесь, вы там!

Но мне плевать, не разбудила ли я его. Мне пле­вать, не разбужу ли я весь этот треклятый лагерь.

— Не спится?

Я в испуге разворачиваюсь. Корал сидит немного сзади от меня, подтянув колени к груди, рядом с дру­гим угасающим костром. Время от времени она вяло тыкает в костер палкой.

— Привет, — осторожно говорю я. С тех пор как ушел Алекс, Корал почти постоянно безмолвствует. — Я тебя не заметила.

Она смотрит мне в глаза и слабо улыбается.

— Мне тоже не спится.

Хотя я по-прежнему бешусь, нависать над Корал как-то странно, и я опускаюсь на одно из почерневших от дыма бревен, окружающих костер.

— Ты беспокоишься насчет завтрашнего?

— Не особенно.

Корал сует огню очередную палочку и смотрит, как та мгновенно вспыхивает.

— Для меня это не важно, не так ли?

— Это в каком смысле? — Я присматриваюсь к Ко­рал поближе в первый раз за неделю — я бессознатель­но избегала ее. В ней появилось нечто трагическое и какая-то пустота. Ее молочно-белая кожа выглядит словно оболочка — пустая, высосанная досуха.

Корал пожимает плечами и устремляет взгляд на угли.

— Да в том, что мне некого терять.

Я сглатываю. Мне хотелось поговорить с ней об Алексе, в некотором смысле извиниться, но слова не шли на ум. Даже сейчас они возникают — и встают мне поперек горла.

— Послушай, Корал. — Я набираю побольше воз­духа. Скажи это. Просто скажи. — Мне очень жаль, что Алекс ушел. Я понимаю... для тебя это должно быть очень тяжело.

Вот оно, высказанное вслух признание, что он при­надлежал ей и это она его потеряла. Стоит словам со­рваться с моих губ, как из меня словно воздух выхо­дит — как будто они сидели у меня в груди, раздувшись, словно воздушный шар, все это время.

В первый раз с того момента, как я села на бревно, Корал смотрит на меня. Я не понимаю выражения ее лица.

— Ничего, — говорит она, наконец, и снова перево­дит взгляд на огонь. — Все равно он до сих пор любит тебя.

С тем же успехом она могла бы врезать мне в сол­нечное сплетение. Внезапно мне становится нечем дышать.

— Что?.. Что ты сказала?

Губы Корал изгибаются в улыбке.

— Он тебя любит. Это было очевидно. Так что ни­чего. Он нравился мне, и я нравилась ему. — Корал ка­чает головой. — В любом случае я не имела в виду Алекса, когда сказала, что мне нечего терять. Я имела в виду Нэн и остальных. Мою группу. — Она бросает палку и крепче обхватывает колени. — Это только сей­час до меня дошло по-настоящему. Странно, правда?

Хотя я все еще оглушена словами Корал, мне кое- как удается взять себя в руки.

— Послушай, — возражаю я. — У тебя есть мы. Те­перь мы твоя группа.

— Спасибо. — Корал бросает на меня короткий взгляд. Она заставляет себя улыбнуться. Потом скло­няет голову набок и с минуту критически рассматри­вает меня. — Я понимаю, почему он любил тебя.

— Корал, ты ошибаешься... — начинаю я.

Но тут за нашими спинами слышится звук шагов, и моя мать говорит:

— Я думала, вы давным-давно легли спать.

Корал встает, отряхивая джинсы — чисто нервное движение, поскольку мы все от ресниц до ногтей по­крыты грязью, застывшей и глубоко въевшейся.

— Я как раз собиралась ложиться, — говорит она. — Спокойной ночи, Лина. И... спасибо.

Прежде чем я успеваю что-либо ответить, Ко­рал разворачивается и направляется к южному краю росчисти, где сбилась в кучу большая часть нашей группы.

— Она кажется очень милой, — говорит моя мать, присаживаясь на бревно, освобожденное Корал. — Слишком милой для Диких земель.

— Она прожила тут всю жизнь, — мне не удается скрыть резкость. — И она отличный боец.

Мать смотрит на меня.

— Что-то не так?

— Да, не так! Я не люблю, чтобы меня держали в неведении. Я хочу знать, что запланировано на зав­тра. — Я ожесточаюсь. Я понимаю, что это несправед­ливо по отношению к моей матери — она не виновата, что мне не разрешили участвовать в совещании, — но я чувствую себя так отвратительно, что готова вопить. Слова Корал встряхнули что-то у меня внутри, и оно теперь дребезжит у меня в груди и режет легкие. «Все равно он до сих пор любит тебя».