Генерал-адмирал. Тетралогия, стр. 201
И вообще, он живет в России. А в этой стране возможно все, что только пожелаешь. Главное — работать!
Глава 5
— Проходите, господа, присаживайтесь. — Я широким жестом указал на диваны, стоящие вдоль стен небольшого зала.
Здесь я обычно проводил совещание своей «группы планирования», но тогда диванов было меньше, центр зала занимал большой овальный стол, а на длинной стене висела грифельная доска с зажимами по углам для крепления листов ватмана или карт. Сейчас же стол был разобран и вынесен, а доска снята, зато число диванов увеличилось вдвое и перед ними стояли невысокие столики из карельской березы, уставленные вазами с фруктами, печеньем, медом и свежими калачами.
— Чай, кофе, — предложил я и взглянул в сторону четверых ребят из моей охраны, замерших у короткой стены с чайниками и кофейниками в руках. Типа вестовые при генерал-адмирале, недаром все в матросских форменках.
После покушения к охране свой особы я стал подходить максимально серьезно, не допуская уже никаких послаблений типа того, что привело к успеху состоявшегося покушения, пусть и частичному. Тогда я расслабился — мол, военно-морская база, закрытая территория, жандармов полно… Теперь же я ни себе, ни охране поблажек не давал. Однако беседовать с представителями искусства в присутствии охранников — потом позору не оберешься, то есть это не меньшая глупость, чем остаться с толпой в дюжину экзальтированных личностей один на один. А ну как кто издавна желает положить свою жизнь на алтарь Отечества и видит собственное предназначение в убийстве, так сказать, тирана и сатрапа? В этом времени таковых все еще хватает. Хотя наша победа в Русско-японской войне сказалась на общественном настроении весьма благотворно. Тем более что эту войну мы выиграли со-овсем не так, как, скажем, предыдущую, русско-турецкую, — без тяжелейших потерь, без перенапряжения финансовой системы и добившись, по существу, всего того, что было надобно для страны, а не сдав результаты, завоеванные кровью русских солдат и офицеров, на последовавшей за нашей победой мирной конференции. Так что террористическое движение ныне почти сошло на нет, причем без жесткой терапии военно-полевых судов, создавать которые вообще не потребовалось.
Впрочем, возможно, дело было не только в победе, а еще и в том, что маховику революции так и не дали раскрутиться. (Работать на опережение — оно ведь всегда эффективнее, чем разгребать последствия.) Или в том, что в государстве сложилась совершенно другая экономическая ситуация и появилось куда больше возможностей самореализации в той же экономической сфере. Таких возможностей стать успешным и обеспеченным человеком, которые сейчас имелись в России, не было ни в одной другой европейской стране… Однако экзальтированные личности, по-прежнему считающие террористический акт своим звездным часом, покамест еще встречались. Правда, это были уже в основном одиночки. Уж больно жесткой оказалась ответная реакция жандармского корпуса. Из членов организаций, избравших в качестве инструмента политической борьбы террористический акт, до суда доживали считаные единицы. Остальные чаще всего «случайно гибли» при задержании. Но среди одиночек моя тушка считалась самой приоритетной целью, едва ли не более желанной, чем император. Так что я держал ухо востро…
Я окинул взглядом людей, оживленно рассаживавшихся по диванам. Нет, вряд ли здесь можно кого-то подозревать в желании положить свою жизнь на алтарь революционной борьбы. Не тот народ — манерщики, позеры. Да и несмотря на возраст и некоторое брюшко, один на один я, скорее всего, любого из них завалю. Но как говорится, береженого Бог бережет. А ну как ошибемся и таковой отыщется? Мне же позарез надобно до начала войны дожить и страну к ней сколь возможно лучше подготовить. Нет, многое уже сделано и продолжает делаться, но еще столько сделать предстоит… Так что не хрен стесняться собственной паранойи, а наоборот, оную стоит холить и лелеять. Ну как найдется супостат, пронесший на встречу револьвер? Мы ж нынешних гостей тщательно не обыскивали — так, визуальный осмотр, потому как после обыска с ними и пытаться разговаривать не стоило бы. Обидятся… А ежели истребителей тиранов окажется двое либо кто-нибудь из присутствующих собрату по ремеслу уже, так сказать, в процессе возжелает на помощь прийти? Ну, просто под влиянием душевного порыва?
Короче, сейчас мои охранники играли роль вестовых и официантов, подливая кофе и чай в подставляемые актерами, режиссерами и владельцами киноателье чашки, а я благожелательно разглядывал гостей из своего любимого кресла у короткой стены. Рядом со мной тоже застыл «официант» с чайником в руках. Ну, типа у меня личный вестовой, тем более и должность позволяет.
Когда все окончательно расселись и обзавелись чаем и кофе, я поставил свою чашку на небольшой столик у кресла и задал вопрос, с которого собирался начать разговор:
— Господа, как вы считаете, нынешний уровень развития нашего русского синематографа в достаточной мере соответствует нынешнему статусу и возможностям нашей страны?
— Ваше высочество! — тут же вскочил господин Ханжонков, энергичный предприниматель, создавший самое успешное в стране ателье по производству фильмов. [14] — Должен вас поблагодарить за то, что вы наконец-то обратили на нас свое внимание. До сего момента высший свет относился к синематографу как… как… как к кабацкому пению! Да-да — не более! В лучшем случае некоторых из нас приглашали снимать кое-какие официальные мероприятия, а в общем и целом просто игнорировали. Я же должен вам прямо заявить, что синематограф — это искусство. Да-да, ваше высочество, совершенно особенное, техническое, но искусство! Очень похожее на театр, но в не меньшей мере и на архитектуру, живопись или оперу. Пусть это не так бросается в глаза, как схожесть синематографа с театром, тем не менее…
Ханжонков выступал долго и жарко, но я его не перебивал. Многое из того, что он говорил и что сегодня звучало откровением, я прекрасно понимал, ибо в моем времени это были уже совершенно очевидные вещи (ну кто будет спорить с тем, что кино — это искусство?). Многое казалось наивными мечтаниями, которые не имеют никакого отношения к действительности. Но я молча слушал его. До того момента, пока Александр Алексеевич не выдохся.
— Все это хорошо, господин Ханжонков, — кивнул я, когда он сел на место. — Но все это не для меня. Как вы знаете, я не занимаюсь благотворительностью…
Мое заявление привело присутствующих в шок. Они ошалело переглядывались друг с другом. Ну как же, а Общество вспомоществования в получении образования сиротам и детям из бедных семей? А приют для сирот и детей нижних чинов флота, погибших при исполнении служебных обязанностей? А Благотворительное общество вспомоществования народному образованию? А Всероссийский православный попечительский совет? Что это, если не благотворительность?
Я улыбнулся:
— Вы, господа, верно, вспомнили о множестве благотворительных обществ, в которых я участвую своим капиталом? Так вот, должен вам сказать, что я не считаю участие в них благотворительностью. Благотворительность, по моему разумению, — это помощь сирым и убогим. И я сим не занимаюсь. То же, чем я занимаюсь, — это вложения, вложения в будущее. Так, например, почти четверть инженеров на моих заводах в свое время получили образование за счет Общества вспомоществования в получении образования сиротам и детям из бедных семей. А приют для сирот и детей нижних чинов флота, погибших при исполнении служебных обязанностей, является лучшим поставщиком отлично подготовленных кадров как в нижние чины флота, так и в Четвертую роту Гвардейского экипажа, коя занимается моей личной охраной… И должен вам сказать, в синематограф я собираюсь сделать только и именно такие вложения. На своих условиях. А ежели они вам не понравятся — что ж, вы можете продолжать делать то, что вам нравится, и так, как вам нравится. Но на мои деньги не рассчитывайте. — Я замолчал и обвел гостей взглядом.