Погребенная во льдах, стр. 20

— Ботрель действительно не притворяется, — сказал брат Кадфаэль, когда они были уже за гребнем холма и направлялись к роще. — Ему целились в сердце, а потом он натер рану и она нагноилась, так как туда попала грязь. Он, несомненно, перенес лихорадку и теперь очень ослабел после болезни. Все свидетельствует о том, что он говорит правду.

— Но мы, однако, ничуть не продвинулись в поисках девушки, — заметил Хью.

Сгущались ночные тучи, свинцовое небо нависло у них над головой, подул зловещий ветер. Всадники подгоняли лошадей, чтобы попасть в Бромфилд до того, как начнется снегопад.

Глава седьмая

В тот день после вечерни подул бешеный ветер, и снежинки, которые кружили в воздухе, превратились в тонкие секущие бичи, которые ударялись о стены и наметали белые покрывала на все поверхности с подветренной стороны. После ужина брат Кадфаэль быстрым шагом прошел по большому двору к лазарету, чтобы взглянуть на своего подопечного. Мир превратился в слепящую подвижную массу из снежных хлопьев, которая становилась все гуще. Можно было не сомневаться, что ночью будет вьюга. Вполне возможно, что двуногие волки снова начнут рыскать вокруг. Эти зверюги превосходно ориентировались, и непогода, которая могла вселить страх в неискушенные души, их не пугала.

Брату Элиасу впервые позволили встать с постели, и сейчас он полулежал, опершись на подушки. Он был такой костлявый и худой, что ряса висела на нем. Раны на голове зажили, тело его поправилось, но разум оставался в прежнем состоянии. Он безмолвно и покорно выполнял то, о чем его просили, тихим голосом без всякого выражения смиренно благодарил за все, что для него делали, но при этом постоянно хмурил брови, а взгляд его запавших глаз был устремлен куда-то за пределы монастырских стен. Казалось, что Элиас в каком-то полубреду видит ту свою часть, которая, казалось, бесследно исчезла. Только во сне, и особенно перед пробуждением, а также перед тем, как заснуть, он бывал возбужден и встревожен, как будто в эти моменты, имеющие некоторое сходство со смертью, пелена, скрывавшая страшные воспоминания от него самого, становилась прозрачнее, но до конца не исчезала.

Ив вышел во двор вслед за Кадфаэлем. Он был взбудоражен и взволнован.

Когда Кадфаэль вышел из лазарета, он увидел, что мальчик слоняется возле дверей.

— А не пора ли тебе в постель. Ив? У тебя был такой долгий, трудный день!

— Но я еще не хочу спать! — нервно ответил мальчик. — Я не устал. Позвольте мне посидеть с братом Элиасом, пока вы будете на повечерии. Мне бы хотелось чем-нибудь заняться.

«Ну что ж, возможно, так будет лучше для него, — подумал Кадфаэль. — Если мальчик сделает что-нибудь полезное, ему станет легче. Когда он будет поить брата Элиаса травяным отваром, капля бальзама прольется и в его смятенную душу».

— Он так и не сказал ничего, что могло бы нам помочь? Он нас не вспомнил? — с тревогой спросил Ив.

— Пока что нет. Иногда он повторяет во сне одно имя, но мы не знаем, кто это. Он произносит это имя горестно, но без тревоги, как будто это кто-то безвозвратно ушедший, кому уже не грозят ни боль, ни опасность. — Хьюнидд. В самом глубоком сне он обычно зовет Хьюнидд.

— Странное имя, — сказал удивленный Ив. — Это мужчина или женщина?

— Это женское имя, валлийское. Мне кажется, хотя я точно не знаю, что это его покойная жена. Причем горячо любимая — настолько горячо, что он не может ее забыть даже во сне. Вероятно, она умерла всего несколько месяцев назад. Приор Леонард сказал, что брат Элиас в монастыре недавно. Он вполне мог попытаться спрятаться в обители от одиночества, но ему не стало легче и среди братьев.

Ив смотрел на монаха взглядом мужчины, пристальным и серьезным. Он теперь был уже близок к пониманию даже таких вещей, которые были пока за пределами его опыта. Кадфаэль дружески потрепал его по плечу.

— Ну что же, посиди с ним, если тебе хочется. После повечерия я кого-нибудь приведу тебя сменить. А если я тебе понадоблюсь раньше, то ты знаешь, где меня найти.

Брат Элиас задремал, потом на минуту открыл глаза, но затем снова уснул. Ив тихо и неподвижно сидел у его кровати, внимательно вглядываясь в это изможденное, но красивое лицо. Он был рад, когда больной просил пить или когда надо было помочь ему повернуться и устроиться поудобнее. В те минуты, когда Элиас бодрствовал, мальчик пытался достучаться до его рассудка. Ив заводил речь о погоде и обычном распорядке дня в этих стенах. Запавшие глаза больного смотрели на него как бы издалека, но пристально и изучающе.

— Странно, — вдруг произнес брат Элиас тихим голосом, скрипучим от долгого молчания. — Я чувствую, что должен тебя знать. Однако ты не монах из этого аббатства.

— Вы меня знаете, — живо подхватил обнадеженный Ив. — Мы недолгое время провели вместе, вы помните? Мы вместе шли из Клеобери и добрались до Фоксвуда. Меня зовут Ив Хьюгонин.

Нет, это имя ничего не говорило несчастному. Только лицо мальчика, казалось, вызывало у брата Элиаса какие-то слабые воспоминания.

— Мог пойти снег, — сказал он. — Мне надо было доставить сюда раку — они говорят, я ее благополучно донес. Они говорят! Я знаю только то, что мне говорят.

— Но вы вспомните, — серьезно заверил его Ив. — К вам вернется память. Вы можете верить тому, что здесь говорят, никто не станет вас обманывать. Рассказать вам что-нибудь? Правду, которую я знаю?

На лице монаха читались интерес и сомнение, и он не сделал жеста, отвергающего это предложение. Ив наклонился к нему и заговорил:

— Вы шли из Першора, но только в обход, чтобы не приближаться к Вустеру, на который напали люди из Глостера. А мы убежали из Вустера и хотели попасть в Шрусбери. Мы вместе остановились на ночлег в Клеобери, и вы уговаривали нас идти с вами в Бромфилд, поскольку это ближайшее безопасное место. Я хотел пойти с вами, но моя сестра была против, она хотела продолжать путь и перебраться через холмы. Мы расстались в Фоксвуде.

Брат Элиас, голова которого покоилась на подушке, никак не реагировал на его слова, будто терпеливо ждал чего-то. От порыва ветра затрясся крепкий ставень, и в окно прорвались мельчайшие снежинки, мгновенно растаявшие. Пламя свечи задрожало. Послышались завывания бури, пронзительные и тоскливые.

— Но ты же здесь, — внезапно сказал Элиас, — а отсюда далеко до Шрусбери. И один! Как это так, почему ты один?

— Мы разлучились. — У Ива было не совсем спокойно на душе, но, раз больной начинает так четко задавать вопросы, нити его обрывочных воспоминаний могут снова связаться и перед ним предстанет вся картина. Лучше ему знать и хорошее, и плохое — ведь его вины тут нет. Он сам безвинная жертва, и знание, конечно, поможет ему исцелиться. Он решился и продолжал: — Добрый землепашец приютил меня, а брат Кадфаэль привел сюда. Но моя сестра… Мы ее ищем. Она оставила нас по своей воле! — Ив не сдержался и выкрикнул эти слова, но не стал обвинять ее. — Я уверен, что мы ее найдем живой и невредимой, — мужественно добавил он.

— Но была и третья, — сказал брат Элиас так тихо, словно обращаясь к самому себе. — Была монахиня… — Он теперь не смотрел на Ива — взгляд его широко открытых глаз был прикован к своду кельи, губы что-то взволнованно шептали. — Монахиня нашего ордена, — вновь заговорил больной и, схватившись обеими руками за кровать, сделал резкое движение и сел. В глубине его глаз зажглись какие-то яркие желтые огоньки, слишком отчетливые, чтобы их можно было счесть отблесками гревшей свечи. — Сестра Хилария… — произнес он, наконец-то найдя имя, которое не мог вспомнить, но это воспоминание было, очевидно, слишком болезненным. Ив напрасно пытался уложить его, брат Элиас не желал подчиняться.

— Вы не должны горевать, — ласково уговаривал Ив, — она не потерялась, она здесь, с ней обошлись очень бережно, омыли и уложили в гроб. Нельзя желать, чтобы она вернулась, она у Бога.