Проклятье фараона, стр. 8

От этой теплой и великодушной речи глаза мои наполнились слезами. Заметив мое состояние, Эмерсон добавил уже мягче:

– Присоединяйся-ка лучше к пирушке, поищем утешение в бутылке. Сама знаешь, я не любитель заливать горе вином, но уж больно тяжелый выдался день. Испытание для нас обоих.

Я взяла протянутый мужем бокал и представила, в какой ступор впала бы леди Кэррингтон, окажись она свидетельницей моего безобразного пристрастия к крепким напиткам, недостойного леди! Видите ли, любезный читатель, в отличие от большинства дам я ненавижу шерри, предпочитая этой приторной бурде виски с содовой.

Эмерсон поднял свой бокал. Уголки губ дрогнули в героически-покорной и одновременно язвительной усмешке.

– Твое здоровье, Пибоди! Выше нос! Нам же не впервой, правда? Выстояли в прежних бурях, выстоим и в этой.

– Конечно. Твое здоровье, дорогой мой Эмерсон.

В торжественном, почти ритуальном молчании мы выпили.

– Еще год... максимум два, – сказала я, – и можно подумать о том, чтобы взять в экспедицию Рамзеса. Здоровье у него отменное; мне даже кажется, что столкнуть нашего сына с москитами, мухами и малярийными комарами Египта – значит заранее обречь несчастную страну на поражение.

Попытка сострить провалилась. Эмерсон угрюмо покачал головой.

– Риск слишком велик.

– В любом случае мальчику скоро в школу, – не унималась я.

– Это еще зачем? Мы дадим ему образование получше того, которым пичкают детей в камерах пыток, прикрываясь вывеской начальных школ. Знаешь ведь мое мнение об этих кошмарных заведениях.

– Найдем хорошую. Должна же быть в Англии хоть одна приличная школа!

– Размечталась. – Эмерсон проглотил остатки виски. – Ну все, хватит, сменим тему. Как насчет того, чтобы подняться в спальню и...

Он протянул руку. Я шагнула вперед и протянула обе... но тут в дверях гостиной возник Уилкинс. Пребывая в романтическом настрое, Эмерсон не выносит никаких помех.

– Проклятье! – гаркнул он. – Что за беспардонность, Уилкинс! Как вы смеете врываться сюда без стука! Ну?!

Слуги в нашем доме ругань Эмерсона ни в грош не ставят. Самое страшное для них – пережить первые громы и молнии. Попадаются, конечно, и такие, кому даже этот этап миновать не под силу. Зато остальные прочно усваивают, что Эмерсон – добрейшей души человек.

Уилкинс и бровью не повел:

– Прошу прощения, сэр. Дама с визитом к вам и миссис Эмерсон.

– Дама? – В минуты сомнений Эмерсон первым делом прикладывает палец к ямочке на подбородке. Вот и сейчас он не изменил своей привычке. – Дьявольщина! Кто бы это мог быть?

У меня мелькнула дикая мысль. А вдруг леди Кэррингтон ступила на тропу воины? Что, если она поджидает сейчас за дверью с корзиной тухлых яиц или ведром помоев? Полный бред! Да ей мозгов на такую месть не хватит.

– И где эта дама? – спросила я дворецкого.

– Дожидается в холле, мадам. Я хотел провести ее в малую гостиную, но...

Уилкинс красноречиво пожал плечами. Ясно. Неизвестная гостья от предложения нашего учтивого дворецкого отказалась. Из чего неизбежно следовали два вывода: во-первых, дама торопится, а во-вторых, мне снова не суждено переодеться.

– Что ж, Уилкинс, – со вздохом сказала я, – проводите.

Представьте, я недооценила нетерпение дамы. Едва не столкнувшись на пороге с Уилкинсом, она ринулась вперед, и бедняга вынужден был выкрикнуть ей в спину:

– Леди Баскервиль!

Глава вторая

Эти два слова поразили мой слух с едва ли не сверхъестественной силой. Представьте только – не далее чем десять минут назад я поминала гостью недобрым словом, а она возьми да и явись собственной персоной! Тут кому угодно стало бы не по себе. Я даже задумалась – существо ли это из плоти и крови? Не видение ли, рожденное моим смятенным умом? Не греза ли?

Вот последнее, пожалуй, вернее всего. Не сомневаюсь, подавляющее большинство мужчин согласились бы с этим определением. И разразились бы еще сотней покрасочней. Скажем... мечта.Или лучше – нимфа.Вот именно, «Нимфа, олицетворяющая Вселенскую Скорбь». Роскошное название для душещипательной картины, не правда ли?

Гостья была вся в черном – от макушки до крохотных атласных туфелек. Как ей удалось сохранить безукоризненный вид при такой мерзкой погоде – выше моего разумения, но факт остается фактом: на матовых шелковых юбках и длинных газовых вуалях не было ни пятнышка. Густая россыпь напыщенно поблескивающего черного жемчуга украшала лиф платья и редеющими нитями сбегала вниз, на шуршащие юбки. Одна вуаль ниспадала складками к самым каблучкам. Другая – та, чья задача была скрывать лицо, – отброшена назад, очаровательно обрамляя бледное чело полупрозрачной траурной дымкой. Широко распахнутые глаза вдовушки соперничали цветом с гагатовой чернотой вуалей; идеально изогнутые брови были приподняты в девичьи-невинном удивлении. Даже намек на румянец не коснулся гладких щечек, но вот рот «нимфы» пылал ядовитым пурпуром. Потрясающий эффект, читатель! При одном взгляде на эту картину в памяти невольно возникали образы смазливых вампирш и легендарных ламий.

А кое-кому при одном взгляде на эту картину на ум невольно пришли пренеприятнейшие мысли о собственном кошмарном замызганном платье. Кое-кто покрылся потом, пытаясь вычислить – заглушает ли витающий в гостиной аромат алкоголя помоечную вонь или же наоборот, оттеняет. Этот кое-кто до того сконфузился, что даже попытался сунуть недопитый бокал с виски под диванную подушку.

Замешательство мое, казалось, длилось целую вечность, но, уверяю вас, так лишь казалось. В отличие от впавшего в столбняк Эмерсона я, как всегда, была на высоте и секунды через две справилась с дурацким смущением. Поднялась с дивана, отослала Уилкинса, поприветствовала гостью, указала на кресло, предложила чаю. Присесть мадам согласилась, а чай отвергла. Я выразила соболезнования, добавив, что смерть сэра Генри стала потерей не только для его близких, но и для науки в целом.

Как видите, читатель, самообладание вернулось ко мне вместе с природной дальновидностью. Услышав последнее замечание, Эмерсон вмиг вышел из ступора, но в кои веки не разразился желчной тирадой по поводу никчемности археологических усилий сэра Генри. Дело поистине неслыханное! Ведь по мнению моего дорогого супруга, ничто, в том числе и смерть, не может служить неучу оправданием.

Однако тех жалких крох деликатности, которыми природа одарила Эмерсона, не хватило, чтобы согласиться с моей высокой оценкой заслуг сэра Генри. Или хотя бы смолчать.

– Э-э... гм-м... – выдавил он. – М-да. Прискорбно. А что за чертовщина приключилась с Армадейлом?

– Эмерсон! Сейчас не время...

– Нет-нет, умоляю, не волнуйтесь! – Прекрасная вдова вскинула холеную ладошку, продемонстрировав небывалых размеров траурное кольцо из сплетенных седых волос. Не иначе как память о безмерно любимом и так рано покинувшем ее супруге. -Пусть себе ворчит. – Она послала Эмерсону томную улыбку. – Мне ли не знать, что за золотое сердце скрывает Рэдклифф под маской грубияна!

Вот еще! Только этого не хватало! Терпеть не могу имечко, которым родители Эмерсона наградили своего старшего сына. Прежде мне казалось, что он и сам относится к этому выбору с отвращением. Однако вместо того, чтобы по обыкновению съязвить в ответ, Эмерсон расплылся в идиотской улыбке.

– Так вы, оказывается, старые знакомые? – процедила я, пристроив наконец бокал с виски за цветочным горшком.

– О да! – пропела леди Баскервиль, пока мой муж пялился на нее с глупейшей ухмылкой. – Жизнь развела нас на несколько лет, а прежде мы были дружны. Ах, что это были за времена! Голова кружилась от юности и страсти – страсти к Египту, разумеется. Я ведь была совсем девчонкой, когда дорогой Генри завоевал мое сердце.

Гостья промокнула глаза воздушным платочком с отделкой из траурных кружев.

– Ну-ну... ну-ну... – промямлил Эмерсон. Таким голосом он обычно разговаривает с Рамзесом. – Не нужно отчаиваться. Время лечит.