Лев в долине, стр. 58

– Так и есть, сэр. Кроме того, Энид убедила меня, что сегодня утром я чуть не погиб от руки Рональда.

– А от чьей же еще? – буркнул Эмерсон. – С самого начала было ясно, что все свои неприятности вы привезли из Англии. Ваш братец, мистер Фрейзер, – совершенно беспринципный человек. Ведь это он подделал подпись под чеком, а потом уговорил вас взять на себя вину? Вы поступили глупо, мистер Фрейзер, очень глупо! Это повлекло гораздо более опасные последствия, чем простое бесчестье. Брат надеялся, что от отчаяния вы покончите с собой или погубите себя иным, более медленным способом, после чего ему достанется имение. Подозреваю, у него есть и другой мотив – мисс Дебенхэм. Еще я подозреваю, что если бы мисс Дебенхэм согласилась смириться с вашим позором и отдать свою руку Рональду, то он не стал бы вас добивать. Но своими настойчивыми розысками и нежеланием признать вашу вину она сделала положение Рональда опасным и принудила его к решительным действиям.

Каленищеффа нанял он – не для того, правда, чтобы помочь мисс Дебенхэм встретиться с вами, а чтобы сбить ее со следа. Но Каленищефф в любую минуту был готов предать Рональда, если бы ему предложили больше денег, поэтому вашему брату пришлось с ним разделаться. В Каире найти наемного убийцу раз плюнуть. Каленищеффа заманили в номер мисс Дебенхэм, и не только потому, что там с ним было легче расправиться. Рональд был не прочь свалить на свою «дорогую Энид», как он имел наглость ее называть, вину за это преступление. Полагаю, мисс Дебенхэм, он затаил на вас злобу за ваше презрение и отказ выйти за него замуж. Слава богу, что вы не передумали! Это порочное и мстительное существо!

– Поразительно, профессор, насколько вы правы! – воскликнул Дональд. – Вплоть до мелочей! Более того, благодаря вам я увидел неприятную истину, которую раньше не хотел признавать. Откуда такая проницательность?

– Только идиот сумел бы всего этого не заметить, – проворчал польщенный Эмерсон.

– Или брат, ослепленный родственным чувством, – вступилась я за Дональда.

– Или человек, одержимый навязчивыми идеями о каких-то преступных гениях.

Не ждала я от своего любимого супруга такого подлого коварства!

На ночлег в пустыню мы удалились не одни. К плохо скрываемому неудовольствию Эмерсона, Дональд настоял, чтобы соседнюю с нами палатку снова заняла Энид.

– Сейчас, – заявил он, сжимая руку девушки, – более, чем прежде, важно, чтобы на репутацию Энид не пало и тени сомнения.

Эмерсон отозвался жалобным стоном. Я тоже была против этой идеи, хоть и по другой причине. Я чувствовала, что называется, нутром: Сети опутал молодую пару невидимыми, но зловещими нитями. Тем не менее к моим доводам не пожелали прислушаться. Дональд поддержал теорию Эмерсона (мужчины всегда заодно), а Энид – Дональда.

Здравый смысл проявил один лишь Рамсес, вызвавшись сторожить палатку Энид. Вариант был единогласно отвергнут, но когда он предложил вместо себя кошку, Энид сказала со смехом, что с удовольствием проведет ночь в обществе ласкового зверька.

Я покосилась на Бастет. Ее глаза превратились в щелочки, на морде было написано глубокое презрение. И действительно, определение Энид нашей кошке подходило меньше всего. Рамсес отнес Бастет в угол и, глядя ей в глаза, принялся шепотом давать наставления. Трудно было удержаться от суеверной дрожи, глядя, как внимательно слушает его кошка, склонив голову набок и подергивая хвостом.

Не знаю, что Рамсес ей нашептал, но его усилия принесли результат. Выйдя из дома, мы обнаружили, что Бастет крадется следом. Дональд сообщил, что намерен проводить возлюбленную до палатки. Парочка брела за нами на почтительном расстоянии и упоенно шепталась. Ночь была тихая и звездная, словно специально созданная для влюбленных, как, впрочем, почти все ночи в Египте. Я с удовольствием прогулялась бы молча, довольствуясь рукой Эмерсона, стиснувшей мою руку, но события не позволяли молчать.

– Если они решили ехать завтра в Каир, чтобы предстать перед властями, им потребуется провожатый.

– Ничего подобного, Пибоди! Отъезд этих голубков и так создаст нам проблемы в работе, хотя от девицы было мало толку, а малый только о ней одной и думал. Не пойму, почему ты так любишь протежировать воркующим бездельникам?! Благодаря тебе вокруг нас вечно околачиваются юные остолопы, мешают работать и усложняют нам жизнь. Ничего против них не имею и желаю всяческих благ, но предпочел бы, чтобы они оставили нас в покое...

Я не прерывала его разглагольствования, и Эмерсон так распалился, что до палатки добрался сильно запыхавшимся. Я задержалась, чтобы пожелать доброй ночи парочке, но любимый супруг, не слишком деликатничая, затащил меня в палатку. После этого тишину нарушал разве что далекий вой шакалов.

Мой сон прервался еще до рассвета, в кромешной тьме. Виной тому были не грабители и не убийцы, а сновидения – настолько живые и отчетливые, что я нашарила руку Эмерсона, желая убедиться, что по-прежнему нахожусь в палатке, рядом с мужем. Эмерсон всхрапнул и не проснулся, но мне хватило и этого, чтобы успокоиться.

Спокойствие, впрочем, оказалось недолгим. Уже через минуту-другую у меня возникло желание растолкать мужа. Мне срочно требовался добрый совет, даже – не боюсь сознаться – утешение. Дело было не столько в пригрезившемся кошмаре, сколько в душевном состоянии, охватившем меня при пробуждении. Любой, кто просыпался от собственного крика, знает, что во сне самый невиннейший предмет может показаться источником страшной опасности. Эти ощущения мне и хотелось обсудить с Эмерсоном, чтобы услышать его утешительное: «Что за чушь, Пибоди!»

Постепенно я опомнилась, как со мной всегда рано или поздно происходит, и, тесно прижавшись к мужу, попыталась снова погрузиться в объятия Морфея. Но непостоянный бог отказывался надо мной сжалиться, какие бы позы я ни принимала. Зато Эмерсон лежал себе как бревно, смиренно сложив руки на груди.

В конце концов я отчаялась уснуть. Брезент палатки еще не пропускал даже подобия света, но заметно посвежевший воздух свидетельствовал, что зари осталось ждать недолго. Я зажгла лампу и оделась. Всякий, кто хоть раз пытался совершить этот подвиг в тесной палатке, подтвердит, что тишина и изящество при этом абсолютно недостижимы. Тем не менее Эмерсон спал как убитый, не реагируя ни на свет, ни на мои тычки, ни даже на звяканье моего снаряжения. Пришлось как следует потрудиться, чтобы супруг наконец пробудился: несколько минут я что было сил колотила его по груди, дергала за руки-ноги, теребила щеки. Но вот губы Эмерсона дрогнули в сонной улыбке. Не открывая глаз, он привлек меня к себе.

Не помню, упоминала ли я об отвращении Эмерсона к пижамам и ночным сорочкам. Неудивительно, что от его рывка пряжка моего пояса впилась в... э-э... ничем не защищенную часть его тела. Лицо, только что такое довольное, перекосилось страдальческой гримасой. Пришлось зажать ему рот ладонью, чтобы заглушить истошный вопль.

– Тише, Эмерсон! Ты разбудишь Энид. Бедняжка так перепугается, что останется заикой на всю жизнь.

Немного погодя Эмерсон перестал сопротивляться, выпученные глаза приняли почти нормальный вид. Я рискнула убрать руку.

– Пибоди...

– Что, милый Эмерсон?

– Надо полагать, нашу палатку окружили воинственные бедуины, готовые перерезать нам глотки?

– Сомневаюсь.

– Тогда, быть может, сюда забрался неизвестный, вооруженный кинжалом?

– Тоже вряд ли.

– Знаю! Рука мумии! Просунувшись в щель клапана палатки, она потянулась к твоему горлу...

– Твой сарказм невыносим! Ничего не произошло, – во всяком случае, ничего из того, что ты перечислил. Скоро утро, и мне не спится...

Я попробовала встать, но Эмерсон снова притянул меня к себе, на сей раз куда осторожнее.

– Выкладывай, Пибоди! – потребовал он шепотом.

– Это прозвучит глупо, – предупредила я, поудобнее пристраивая голову на его широкой груди.