Война 2020 года, стр. 50

– Мисс Фитцджеральд, – произнес председатель Комитета начальников штабов голосом, в котором сквозил едва сдерживаемый гнев. – Ваши рассуждения весьма логичны. Но позвольте мне сказать вам нечто такое, что и мне, и вон тому полковнику, находящемуся сейчас в Сибири, довелось узнать на собственной шкуре. Победа всегда выгодна. А всю остальную ерунду вы сможете разложить по полочкам как-нибудь потом.

– Ну вот, – быстро вставил президент, вновь заполняя собой экран тейлоровского монитора. – Похоже, у нас тут небольшое расхождение во мнениях. – Уотерс поглядел на остатки своего салата, скривив рот, словно там ему попалось что-то невкусное. Он поднял левую бровь. – Полковник Тейлор, вы нас все еще слушаете?

– Да, сэр, – немедленно отозвался Тейлор, резко вернувшись в реальный мир.

– Тогда скажите мне, что вы думаете о нашей дискуссии?

– Господин президент, мои солдаты… не представляют, как можно сражаться – умирать – за умные компромиссные решения. Такого они не поймут. Но они понимают разницу между победой и поражением, и, с их точки зрения, разница весьма очевидна.

– Значит ли это… что, по-вашему, мы можем победить?

Тейлор скривился:

– Если честно, не знаю. Но мне точно известно, что какое-то число прекрасных молодых солдат завтра погибнут с мыслями о победе. Нет, «мысли» – неверное слово. С верой в победу. Потому что я обещал им ее. А мне они верят.

Президент разглядывал крошечные островки салата, оставшиеся в пустой тарелке.

– Да, – протянул он. – Надеюсь, они правы. Спасибо, полковник. Я больше не стану вас задерживать. Уверен, у вас там масса дел. – Из-за океана, с другой стороны Земли, президент заглянул Тейлору в глаза. – И удачи. Всем вам.

Тейлора охватила паника. Еще несколько минут назад он больше всего на свете хотел закончить эту пустую болтовню и вернуться к своим солдатам. Но теперь он думал только о том, что может никогда больше не увидеть Дейзи, а то, что они расстались на враждебной ноте, пусть и не высказанной прямо, парализовало его.

Только один бы взгляд. Только одно слово – хотя это и невозможно.

Президент исчез с монитора. Но экран не погас. На нем появилось тяжелое, одутловатое лицо председателя Комитета начальников штабов.

– Джордж, – сказал он, – еще одно. Когда же наконец ты вылезешь из этой коммунистической формы? Ты в ней кошмарно выглядишь.

Тейлор знал, что от него ждали улыбки. Но он не мог пересилить себя.

– За минуту до вылета, сэр, – ответил он.

– Что ж, выбей из них дух, Джордж. Благослови тебя Господь.

– Спасибо, сэр.

И тут экран потух.

Дейзи…

Дейзи казалось, что все присутствующие заметили, насколько далеко от предмета обсуждения витали ее мысли. Она изо всех сил старалась подавить нахлынувшие на нее эмоции и заставила себя говорить голосом еще более бесстрастным, чем обычно. Но слова, стоило ей их произнести, уже не подчинялись ее воле, и она чувствовала, что не может как следует контролировать свои мысли.

Это все из-за него. Она смотрела на него во время беседы с президентом, зная, что он не видит ее, что он не может даже подозревать о ее присутствии. И, слушая его голос прямодушного человека, так непохожий на речь Боукветта и ему подобных, она хотела встать на колени и умолять президента отменить операцию. Судьба Советского Союза, принадлежность каких-то далеких сырьевых ресурсов не шли ни в какое сравнение с будущим этого одного-единственного порядочного человека с его древними понятиями о долге. Когда дошла очередь и до нее, когда она принялась профессиональной терминологией и холодными рассуждениями дополнять секретную информацию, показываемую на мониторах, у нее возникло такое чувство, будто она выносит ему приговор и отправляет на верную смерть. Логика политики и власти, некогда столь для нее очевидная, вдруг обратилась ни во что. В конечном итоге разговор шел о жизни людей. Мужчин. И женщин. Нашедших, наконец, того, кого они просто могут полюбить. Только затем, чтобы увидеть, как те уходят во имя какой-то красиво звучащей глупости. Разговор шел о Джордже Тейлоре с его изуродованным лицом и непоколебимым намерением любой ценой сделать доброе дело для страны, чьи граждане не смогут взглянуть на него без содрогания.

А может, она просто нарочно мучила себя?

Может, это только пародия на любовь? Как ей в голову хоть на миг могло взбрести, что она его любит? Вспомни – тебе приходилось сперва выключать свет и закрывать глаза.

Больше всего ей нравилось, когда он обнимал ее. Она спиной прижималась к его огромной груди, а он ласкал ее своими сильными руками. Он, Тейлор, который в своем лучшем костюме, наугад купленном на какой-то распродаже, походил на самого серьезного в мире странствующего коммивояжера, невежда, который принес на обед бутылку десертного вина.

Как могла она испытывать такое при виде подобного мужчины? Когда в ответ на вопрос президента он произнес те серьезные, логичные слова, которые камня на камне не оставили от ее анализа, ее карьеры, ее блестящего образования, она хотела одного – попросить у него прощения, сказать, что не это имела в виду, просто сегодня мысли путались у нее в голове, а слова не слушались мыслей.

Он не вернется. Она это знала.

Сидевший внутри нее черт требовал, чтобы она позвала его, прямо перед президентом и всеми другими похожими друг на друга стариками, служившими ему, чтобы сказала Тейлору, что да, она любит его и уже любила в то последнее утро, но просто не имела сил и здравого смысла признаться тогда же. А затем Тейлор исчез, связь прервалась, и она осталась перед выключенными мониторами и рядом с Рейнардом Боукветтом.

Президент улыбался, покачивая головой. Он оглядел большой стол заседаний и устало потянул галстук.

– Что ж, джентльмены, – заключил он счастливым голосом, – думаю, этот наш полковник действительно вселит страх в сердца врагов. – Он слегка склонил голову набок и с усмешкой добавил: – Видит Бог, у меня у самого от одного его вида душа уходит в пятки.

Все расхохотались, кроме Дейзи. Рядом с ней громче всех смеялся Боукветт. Потом он наклонился к ней и прошептал:

– Ты ведь не собираешься наделать глупостей, а?

9

Северный Казахстан 2 ноября 2020 года

Женщина кормила младенца грудью, прижавшись к главной орудийной установке бабрышкинского танка.

Ее худое, изможденное лицо едва виднелось из-под огромной меховой шапки. Напяленные на нее шарфы, свитеры и пальто, казалось, весили больше, нежели она сама, а ребенок вообще едва угадывался в охапке войлока, шерсти и вытертого меха. Маленькая ножка мелькнула в воздухе – так щенок лягает воздух, пытаясь подобраться поближе к материнским соскам, и хрупкая женщина возобновила кормление. Бабрышкин чувствовал, что она очень молода и в других обстоятельствах могла быть весьма привлекательна, но теперь ее щеки обветрились и походили на высохшую кожу старухи, а запавшие глаза смотрели туманным взглядом. Время от времени она что-то тихо говорила второму ребенку, мальчику лет четырех, который мертвой хваткой держался за ее пальто и непонимающе смотрел по сторонам.

Когда Бабрышкин подсадил мальчишку на танк, вши посыпались с его шапки, как пыль при выбивании ковра. Но ребенок, казалось, не обращал никакого внимания на насекомых. Он просто сел рядом с матерью и уставился в промерзшую степь. Единственным признаком нормальности была та скорость, с которой он поглощал черствое печенье, вложенное Бабрышкиным в его ручонку.

Бабрышкин нашел женщину с детьми в хвосте потрепанной колонны беженцев, когда его танки нагнали едва передвигавшихся уцелевших русских. Мальчик не мог идти, и истощенная мать пыталась нести и его, и младенца, останавливаясь через каждые несколько шагов. Никто не вызвался помочь ей. Беженцы, замыкавшие колонну, слишком отчетливо ощущали дыхание настигавшего их врага, и каждый лелеял свое собственное горе. Милосердие покинуло этот мир.

После того как Бабрышкин увидел место побоища, решимость любой ценой поддерживать свою бригаду в состоянии боеготовности оставила его. Он чувствовал, как его силы, вместо того чтобы окрепнуть, достигнув пика, начали резко идти на убыль. Он приказал выжившим в кровавой бане сесть на его машины, и батальон моментально приобрел недисциплинированный, потрепанный вид. Его преследовало странное чувство – так иногда преследует неприятный запах, – что больше почти ничего уже и не сделаешь. Боеприпасы фактически кончились.