Александр Суворов, стр. 54

В приемной Александр Васильевич оставался несколько минут один. Комната, освещенная канделябром в пять свечей, своим простым убранством и узкими окнами, белой штукатуркой стен и низким сводом напоминала кордегардию.

Послышался раздраженный голос. Из внутренних покоев замка появился Павел. Он мгновение стоял в дверях, как в раме, и неподвижностью натянутой позы показался Суворову похожим на портрет.

Суворов отвесил цесаревичу земной поклон. Павел быстро подошел к нему и, поднимая, сказал:

– Оставьте это! Мы хорошо понимаем один другого.

Суворов выпрямился. Павел положил ему руку на плечо:

– Я рад, что вы тотчас приехали. Ничего, что ночь. Садитесь.

Он указал Суворову на кресла, обитые темной кожей, сам сел по другую сторону стола и беспокойно оглянулся на дверь, через которую вошел. Она была уже плотно затворена невидимой рукой.

– Боже! Что творится! – воскликнул Павел, прижав пальцы к вискам. – Этого нельзя вынести!

Он опять взглянул на дверь, на окна, вскочил с места и начал ходить перед Суворовым из конца в конец приемной, бросая отрывистые фразы то по-немецки, то по-русски, то по-французски.

– Вы с Потёмкиным, сударь, распустили войска. Гвардия? Читал, что пишут берлинские газеты: «Знамена гвардии скроены из юбок императрицы». Война с Персией? Азиатские лавры! Легкие победы над дикими ордами… Карманьольцы [184] не могут удержаться без войны. Они могут простереть свой шаг до Вислы. Мы в Персии, и вдруг – республиканские орлы в Варшаве! Турки!.. Поляки!.. Пруссия – нам образец! В Пруссии не могло бы быть Пугачева!.. Россию надо покрыть сотнями, тысячами рыцарских замков! Эту сволочь надо держать руками в железных перчатках!..

Очевидно, Павел продолжал разговор свой, начатый с кем-то другим и прерванный приездом Суворова.

Павел остановился и потряс сжатым кулаком. Потом он махнул рукой и в молчании начал ходить из конца в конец приемной, топая по каменному полу сапогами и звеня шпорами. Не ожидая гостя так скоро, он собрался на вечернюю верховую прогулку и был сообразно с этим одет.

– Рядиться нам с вами ни к чему, – заговорил Суворов добродушно, как старик говорит с пылким мальчиком. – Вы вот думаете: нарядите русского солдата в прусский мундир, так он тоже немец будет. Нашли образец! Пруссию я хорошо знаю. В Берлине был. В Потсдаме гвардию видел. Нет вшивее пруссаков! Плащ их так и зовется «лаузер» – сиречь «вшивень». Головы их от прически с клеем прокисли: хоть в обморок падай. А русский мужик каждую субботу в баню! На полок! Поддай пару! Вот мы от гадины и чисты. Вы своих гатчинцев в казармах держите. Будете императором – и всех солдат в казармы запрете? Тюрьма! Так ведь у прусского короля солдаты нанятые. Вербовщики сулят рекруту офицерский чин, а приведут – пожалуй в строй. Как их не запирать? А наш солдат хоть из крепостных, а вольный. Я в семеновских светлицах вырос! В походе, в строю, в сражении – солдат. А дома в светлице – житель… Вы нашли опыт военного искусства в руинах древнего замка, на пергаменте, и переводите на немецко-российский язык…

Павел остановился и застыл перед Суворовым в гневном изумлении.

– Фельдмаршал! – воскликнул он.

– Да, ваше высочество, фельдмаршал! Выслужил наконец…

Лицо Павла озарилось быстрой, как молния, улыбкой, и он начал мерить приемную преувеличенно широкими шагами.

– Строгость – великое слово! – продолжал Суворов. – При строгости и милость! Милосердие покрывает строгость. А строгость по прихоти – тиранство. Я строг. В чем истинное искусство благонравия? Милая солдатская строгость, а за сим общее братство!

Валленштейн [185] строг был, не давал себе времени размыслить, скор и краток: «Вели бестию повесить!» А солдат не бестия, а человек…

Павел молча продолжал шагать, звеня шпорами. Казалось, что странная беседа его с фельдмаршалом, не начавшись, сейчас оборвется. Суворов встал, чтобы откланяться. Цесаревич его удержал, сделав знак рукой. Павел, шагая, бросал отрывистые слова:

– Фельдмаршал?… Туртукай! Рымник! Измаил! Всё – счастье!

Суворов отвечал:

– Раз – счастье. Два – счастье. Надо же когда-нибудь немного и уменья!

– Варварское искусство – против дикой орды!

– Мы и Фридриха с нашей простотой бивали, да и как! – ответил Суворов.

– Что вы с вашим натурализмом! Фридрих – светоч мира!..

Разговор был закончен. Павел сказал:

– Вы можете у меня заночевать. А завтра я покажу своих солдат.

– Благодарю, ваше высочество. Хотел бы очень, да не могу их посмотреть. Прикажите седлать моего коня, ваше высочество. Думаю, он выстоялся.

– Как хотите. Я провожу. Я все равно собирался проехаться…

Павел вышел и вернулся в плаще, подбитом собольим мехом. В сенях он поспешно снял с вешалки плащ Суворова и накинул ему на плечи.

Им подали коней. Они выехали из замка. Эскорт из взвода конных егерей сопровождал их в отдалении.

Вызвездило. Стояла тишь. Мороз крепчал. Павел ехал шагом… А рядом ехал фельдмаршал шестидесяти пяти лет в легоньком суконном плаще, и ему предстояло еще скакать 30 верст до Петербурга…

– До чего хорошо! – воскликнул Суворов, любуясь небом. – Велика слава звездная!

Поднял голову и Павел. Чиркнула по Млечному Пути падучая звезда…

– Чья-то звезда скатилась! – задумчиво проговорил Павел. – А чья-нибудь звезда восходит! Вы слышали, граф?… Да нет, не могли слышать… Ведь курьер из Парижа с депешами только что прибыл. В Париже загорелось было восстание сторонников короля. Какой-то молодой генерал, звать его Бонапарт, выставил против роялистов [186] артиллерию и смёл их в один час картечью.

– Отменно! – похвалил Суворов.

– Как, фельдмаршал? Вы говорите «отменно»? Ведь это был республиканский генерал!

– Да. Но он знает, чего хочет, умеет хотеть. А те знают, да не умеют. С такими генералами республика выстоит!

Павел оглянулся и поднял коня рысью, но тут же опустил поводья. И всадники снова поехали голова в голову, шагом…

– Да вы не якобинец ли, фельдмаршал? – насмешливо спросил Павел.

– Суворов – слуга Отечества, ваше высочество. России французы не страшны: наша судьба высока!

Суворов поднял руку, указывая ввысь. Павел, приняв это за прощальный жест, приложил руку к шляпе. Суворов попрощался и перевел коня в галоп. Павел остановил своего, посмотрел вслед Суворову и повернул обратно.

На скаку Суворову сделалось еще холодней. Ветер, поддувая, забирался под плащ. Руки без перчаток коченели. Стыли ноги. Заныли старые раны. Суворов вскрикивал, поощряя коня.

Глава семнадцатая

Триумф Суворова занял не много дней. Фельдмаршал скоро прискучил Екатерине II своими выходками, а главное, своей неумолчной критикой военных порядков, и императрица послала его опять в Финляндию под предлогом осмотра крепостей.

Когда Суворов оттуда возвратился, заговорили о том, что Россия готова присоединиться к военному союзу европейских государств против Франции. Суворова послали устраивать войска на юге, в чем он увидел знак, что не кого другого, а именно его назначат главнокомандующим армии, когда настанет время. Петербург фельдмаршал покинул охотно, а на месте с увлечением и страстью принялся за обучение войск «науке побеждать», избрав своей штаб-квартирой Тульчин на Днестре.

Одних восхищала, других приводила в ярость та неистовая горячность, с какой новый фельдмаршал принялся искоренять в своей армии зло, к которому все притерпелись. Суворов заставил привести в порядок провиантские магазины, угрожая интендантам виселицей. Еще до приезда Суворова в Тульчин им были разосланы приказы готовить сено и овес для конницы. По-своему повернув солдатский быт, Суворов быстро добился понижения смертности в войсках. «Мертвые солдаты» перестали быть доходной статьей ротных и полковых командиров. Среди штаб-офицеров в южных войсках нашлось немало людей, прошедших в младших чинах суворовскую школу или сделавших свою карьеру во времена суворовских побед под его началом. Среди солдат также находились если не тысячи, то сотни старых служак. Их пример, их вера в Суворова, их рассказы облегчали обучение молодых солдат.