Литературные сказки и легенды Америки, стр. 68
Ипподром замер...
— Я выиграл!!! — закричал вдруг во все горло дядюшка Телемах, и все зрители, как один, вздрогнули. — Смотрите! Судья! У шерифа конец веревки приклеен к грецкому ореху, а у меня нет! Значит, мой клубок длиннее!.. Я выиграл! Слышите?!
Послышались ликующие крики:
— Ура, Телемах! Да здравствует Телик! Пламенный привет чемпиону мира по собиранию веревок! Ура!.. Мо-ло-дец!..
Когда шум постепенно затих, все услыхали негромкий тонкий голос:
— А ведь выиграла я!
И тут каждый из присутствующих увидел, что мисс Тервиллигер стоит прямо возле судейской будки напротив главного входа; стоит в своем новом розовом платье с сине-желто-малиновой отделкой вокруг шеи... И в правой руке у нее корзинка, а в левой, как вы уже прекрасно помните, зонтик!..
Судья выскочил из будки, подбежал к мисс Тервиллигер, выхватил из ее рук желтый конец нитки, поднял высоко в воздух и провозгласил:
— Я объявляю победителя в этом матче первым чемпионом мира по собиранию веревок!..
И долго не умолкали приветственные возгласы в честь мисс Тервиллигер.
Дядюшка Телемах (серебряная медаль) и шериф (бронзовая медаль), как им ни было обидно, нашли в себе силы сразу подойти и поздравить мисс Тервиллигер с победой.
Они были огорчены не столько поражением, сколько тем, что вновь остается все та же неопределенность в их взаимоотношениях с мисс Тервиллигер и друг с другом...
Надо сказать, что не было, наверно, на всем ипподроме ни одной женщины, которая с удовлетворением бы не заметила, с какой ловкостью и находчивостью мисс Тервиллигер выхватила знамя победы из рук противников. И женщины не удивились этому. Потому что, во-первых, они всегда знали, как умна мисс Тервиллигер, а во-вторых... во-вторых, чего не придумает женщина, если не хочет лишиться ни одного из своих поклонников!
Конечно, и некоторые из мужчин — наиболее наблюдательные, такие, как, скажем, Гомер — поняли, что придумала мисс Тервиллигер для того, чтобы добиться победы.
Но они почти ни словом не обмолвились об этом, а если их языки и развязались, то лишь после того, как мисс Тервиллигер согласилась выйти замуж за дядюшку Телемаха. Это случилось через неделю после закрытия ярмарки. Свадьбу закатили на славу, и самым почетным гостем был шериф.
Дядюшка Телемах и его жена давно уже уехали посмотреть на Ниагарский водопад, а гости все еще пили пунш в их доме и ели свадебный пирог и пончики, не говоря уже про знаменитых жареных цыплят.
— ...Да, — сказал шериф Гомеру на пятый день празднования. — Свавная была сладьба... то есть я хотел сказать — славная свадьба. Ничего не скажешь.
Он обсосал грудную косточку очередного цыпленка, взял двумя пальцами дужку — некоторые называют ее «бери да помни», — повертел в руках и вздохнул. Но он недолго оставался печальным, через минуту взор его прояснился, и шериф сказал:
— А ты знаешь, они пригласили меня обедать у них каждый четверг.
И еще через минуту он добавил:
— Я думаю, это будет очень порошая хара... то есть я хотел сказать хорошая пара. Они вместе пойдут по жизни, собирая веревки.
— Да уж, — сказал Гомер, — теперь их никто на свете не обгонит.
— Ты прав, парень. Никому не намотать столько веревок, сколько у них у двоих...
А я, пожалуй, начну теперь собирать бумажные мешки или эти... как их... каночные брышки... то есть хотел сказать — баночные крышки!
Глава 5. СЕНТЕРБЕРГСКИЙ МЫШЕЛОВ
После закрытия ярмарки жизнь в городе Сентерберге вошла в обычную колею. Гомер и его друзья снова сосредоточили главные силы на арифметике и баскетболе, а взрослые занялись своими делами и старались их вести так, чтобы во всем была тишь да благодать. До выборов в городское управление оставался месяц с лишним, и сторонники демократической и республиканской партий еще не начали спорить о том, как лучше управлять городом. Члены Женского клуба тоже пока ни с чем не боролись, дядюшка Одиссей не приобретал новых автоматов для своего кафе...
Словом, ничего нового не происходило и не о чем было людям посудачить, поразмыслить, посплетничать... Не о чем, кроме погоды, кинофильмов и последних фасонов дамских шляп, а этого хотя и не так уж мало, но все же недостаточно.
Дядюшка Одиссей, шериф и все остальные, кто любил собираться в парикмахерской, давно уже ломали голову, о чем бы еще потолковать и как бы убить время до выборов.
Правда, иногда, особенно по утрам, их беседа становилась довольно оживленной.
Так случилось и в тот описываемый нами день, когда шериф, весь сияющий, вошел в парикмахерскую и заявил:
— А я надел сегодня берстяное шелье... то есть я хотел сказать шерстяное белье. С утра было страшно холодно.
— Да ну? — удивился дядюшка Одиссей. — Разве? Надо сказать Агнессе, чтобы достала и мое.
— Что касается меня, — сказал парикмахер, — я не надену теплого белья ни за какие деньги! От него все тело зудит...
И они заспорили на целый час, если не больше. Потом их разговор, естественно, перескочил на шерстяные носки, ботинки, галоши, а отсюда и рукой подать до грязи, которая на дорогах, в коровниках, в курятниках... Потом наступило длительное молчание. Городские часы показывали всего половину одиннадцатого, а беседа уже иссякла. Говорить было абсолютно не о чем. Оставалось лишь глазеть через витрину парикмахерской на улицу.
— Вон доктор Пелли пошел, — проговорил парикмахер. — Кто-то заболел, наверно...
Интересно, кто?
— Может, обморок у жены судьи, — предположил шериф.
— В семье Колби ожидают ребенка, — сказал дядюшка Одиссей. — Я спрошу сегодня у Агнессы. Она все разузнает.
— Далей Дунер идет, — сказал шериф. — Он уже три года как без работы.
За окном прошли несколько ребят.
— В школе, должно быть, большая перемена, — сказал дядюшка Одиссей.
И немедленно вслед за этими словами в парикмахерскую вошел Гомер, поздоровался и сказал:
— Дядюшка Одиссей, меня послала тетя Агнесса. Она велела вам сейчас же идти домой и помочь ей подавать дежурный завтрак.
Дядюшка Одиссей вздохнул, поправил свой белый колпак и уже приподнялся было с парикмахерского кресла, как вдруг шериф приложил ладонь к уху и сказал:
— Слышите?.. Что это?
Дядюшка Одиссей перестал вздыхать и прислушался. То же сделал и парикмахер.
Шум (он больше походил на треск) сделался громче, и вот из-за угла выполз и задребезжал по городской площади странного вида автомобиль. Наблюдатели из окна парикмахерской глазели, разинув рты, на то, как он сделал один круг по площади, потом второй и после третьего весь затрясся и остановился наконец перед самыми дверями кафе дядюшки Одиссея.
Автомобиль был таким древним, что его хоть в музее показывай. Вместо кузова на нем стояло какое-то страшное оборудование, видневшееся из-под старого, замызганного брезента. Но не это заставило Гомера, и шерифа, и дядюшку Одиссея, не говоря уже о парикмахере, широко разинуть рты и долго не закрывать Нет!
Больше всего их поразил вид самого водителя.
— Ух ты, какая бородища! — воскликнул Гомер.
— А волосы! — сказал парикмахер. — Ручаюсь, здесь стрижки доллара на два, не меньше!
— Кто-нибудь видит, какое у него лицо? — спросил шериф.
— Никто, — ответил дядюшка Одиссей, не сводя глаз с удивительного незнакомца.
А тот вытащил свою бороду из рулевой баранки, вылез из кабины и скрылся в дверях кафе дядюшки Одиссея. Владелец кафе тут же ринулся к выходу, на пути крикнув:
— Пока! Увидимся позже.
— Подожди, я с тобой, — сказал шериф. — Мне что-то есть захотелось.
Гомер, конечно, побежал вслед за ними, а парикмахер закричал вдогонку:
— Поскорее возвращайтесь и расскажите, в чем дело!
— Если я доставлю к тебе этого клиента, — не оборачиваясь, сказал шериф, — с тебя причитается!
Незнакомец скромно сидел на самом дальнем конце прилавка и выглядел до крайности смущенным и застенчивым. Тетя Агнесса, глядя на него с нескрываемым подозрением, подала на голубой тарелке дежурный завтрак. Чтоб не показаться вконец невежливыми, дядюшка Одиссей и Гомер не пялили на него глаза, а зашли за прилавок и сделали вид, что чем-то очень заняты. Шериф притворился, что внимательно изучает меню, которое давно уже знал назубок. Все они лишь изредка бросали мимолетные взгляды на странного посетителя.