К своей звезде, стр. 42
Муравко слышал, как за его спиной в кабинет бесшумно проскользнула Юля. Он повернулся к ней спустя минуту-другую и, удивленный, замер.
Юля спала, свернувшись, как котенок, и подсунув под щеку обе ладони. Муравко потянул с тахты плед и тихонько укрыл ее. Пусть спит. Впереди жаркий день. Сам сел к письменному столу и раскрыл книгу. Но уже ни одно слово в голову не шло. Тихое дыхание Юли за спиной заставляло его то и дело оборачиваться – не проснулась ли? Каждый раз он все дольше задерживал взгляд на ее безмятежно спокойном лице, и с каждым разом ему становилось все труднее отрывать от нее глаза. Сегодняшняя ночь с ее прозрачными сумерками, с невской купелью и тихим говором влюбленных связала их незримо, но крепко. Ему хотелось подойти к Юле, взять ее на руки, понести, прижаться к ее лицу… Он знал уже, был уверен: она ждет этого шага.
11
Нина проснулась от тишины. Дома, на Тихорецком, не бывает минут без звуко-шумового сопровождения. Не трамвай, так самосвал прогрохочет или какой-нибудь мотоциклист без глушителя, нет транспорта – кран на строительной площадке верещать будет, а если и кран утихнет – лифт отзовется или трубы водопроводные загудят. Могучий организм города всегда полон звуков, появляющихся порой из необъяснимого источника.
А тут – тишина. Глубокая, хорошо отстоявшаяся. И мысли от нее ясные.
Нина посмотрела на часы – еще не было четырех. Пасмурное безветрие скрадывало рассвет, но утро давно наступило, это чувствовалось несмотря на обманчивую тишину.
Через полчаса зазвенит будильник. Из трех запланированных часов она проспала лишь два. Но сна, как говорят, не было ни в одном глазу. Видимо, слишком много всяких событий втиснулось в эти последние сутки. Разве могла она еще вчера утром предположить, что будет ночевать вдали от Ленинграда в чужой квартире?
В лаборатории еще и рабочий день не начался, а ей вдруг позвонили с проходной и сказали, что двое молодых людей просят Ковалеву Нину Михайловну спуститься вниз. На это сообщение мгновенно отреагировала щека – окаменела и тут же стала горячей: кроме Ефимова, никто больше не мог так рано звать ее.
Вопреки женскому инстинкту, она даже не посмотрелась в зеркало. Прямо от телефона побежала по широкой лестнице в вестибюль. Навстречу ей поднялся вихрастый, застенчиво улыбающийся юноша с букетом, нет – с охапкой свежих роз. Нина еще успела придирчиво обшарить глазами все закоулочки вестибюля, но кроме вахтера и большеглазой девочки, оставшейся сидеть на диване, никого не увидела.
– Здравствуйте, Нина Михайловна, я – Муравко. Ефимов утверждал, что моя фамилия вам знакома.
– Здравствуйте, Коля, – упавшим голосом сказала она. – А он… У него все в порядке?
– Да. Служба не пустила. Он просил поздравить вас и передать эти цветы. Тут и от нас с Юлей, – Муравко кивнул на сидевшую в стороне девушку.
Нина вспомнила: Юля – это дочь Павла Ивановича, того седого, усталого полковника, и улыбнулась ей.
– Боже, что я буду делать с этим букетищем? – Колючие шипы роз пропарывали бумагу и больно жалили руки, а запах прямо обволакивал сладким дурманом. – Даже не знаю, как вас благодарить… Прелесть какая! Кусаются только…
– Это плата за красоту, – улыбнулся Муравко. – В общем, мы вам желаем счастья!
– Спасибо. Когда вы обратно?
– Пообедаем и поедем.
Нина почувствовала: сейчас они попрощаются и уйдут – и оборвется эта неожиданная, но хоть как-то связывающая ее с Федором ниточка, и она жалобно попросила, повернувшись к Юле:
– Давайте вместе пообедаем. Я вас приглашаю в кафе «Лукоморье». Это здесь рядом, на Тринадцатой линии. Угловой дом. Все равно где-то обедать будете.
– Спасибо, – сказала Юля. – Мы придем обязательно.
– В половине второго.
– Годится! – улыбнулся Муравко.
Нина вошла в кабинет Марго прямо с охапкой роз.
– Это все он? – вскинула та иссиня-черные брови. – Мужчина! Молодец! Их надо немедленно в воду!
– Марго, – Нина села в кресло и закрыла руками лицо. – Отправь меня в командировку. В срочную. Сегодня. Хоть на сутки.
– Где я работаю? В научной лаборатории или в психиатричке?
– Если я его сегодня не увижу, честное слово, умру.
– А что мне твой муж скажет? Что я черствая дрянь? Что, несмотря на день рождения, послала человека в командировку?
– А ты не знаешь, что у меня день рождения. Я тебе не сказала. Отпусти, Марго, если не хочешь заниматься моими похоронами.
– Ха, похоронами! Да поезжай хоть на месяц. Но имей в виду: я не одобряю твою дурацкую любовь.
– Маргоша, – Нина прослезилась, – оставь эти розы у себя в кабинете. После Ленки и Феди я тебя люблю больше всех…
– Нужна мне твоя любовь, – буркнула Марго и начала наливать воду из графина в вазу, уныло сверкавшую резными гранями на журнальном столике.
В начале второго Нина уже сидела в кафе за накрытым столиком, который заказала по телефону из лаборатории. «Лукоморьем» заведовала бывшая работница лаборатории, и «своим девочкам» она делала невозможное. Мало того, что на столике были различные деликатесы, в центре еще красовался и загадочный гость заморских плантаций – ананас.
Нина не понимала, зачем она все это делает. И Муравко, и Юлю она видела впервые; не собиралась каким-то образом им понравиться; не представляла, о чем будет говорить с ними. Но ей хотелось побыть возле них, потому что и Муравко, и Юля приехали от него, видятся с ним ежедневно, дышат одним воздухом, объединены одним делом.
Когда вино было разлито по бокалам и Муравко завершал разделку ананаса, Нина заметила, какими глазами Юля сопровождала каждое движение его рук. А когда Муравко протянул ей лучший ломтик и задержал на лице Юли взгляд, она зарделась и опустила глаза.
«Даже не догадываются, какие они счастливые», – подумала Нина и тут же перехватила изучающе-строгий взгляд Юли. «Осуждает…»
Муравко поднял бокал.
– Нина Михайловна, – сказал он торжественно, – мы поздравляем вас с днем рождения и желаем счастья…
– А это вам подарок от нас, – сказала Юля и протянула Нине перехваченную тесьмой коробку.
Нина поблагодарила и вопросительно посмотрела на Юлю.
– Вскрывайте, не бойтесь.
Нина разрезала столовым ножом тесьму, сняла крышку. В коробке лежал старинный барометр, о чем на циферблате свидетельствовали литеры старославянского алфавита в словах «п?р?м?нно» и «к бур?» {1}.
– Пусть он вам всегда показывает только «ясно».
Нина почувствовала, что ей уже не удержать слез. Они посыпались из глаз, как бусы с перерезанной нитки. Закусив губу, она смотрела то на растерявшегося Муравко, то на присмиревшую Юлю и все пыталась улыбнуться, но губы не хотели ее слушаться.
– Ну, все, – наконец сказала она и улыбнулась. И сразу посветлели лица гостей. Они выпили, хорошо закусили, рассказали Нине, как гуляли по Ленинграду, как Юля искупалась в Неве, похвастались покупкой магнитофона и, выпив кофе, заторопились.
– Хочется еще в Русском музее побывать, – сказал Муравко.
– Сегодня уезжаете? – спросила Нина. И, еще не веря в собственную решимость, сказала: – Я с вами.
И почувствовала, как от сердца отвалил тяжелый груз. «Вот так же решительно надо и с Олегом, – подумала Нина, – сказать – и всем мукам конец». Страхи, которые ее пугали раньше – слезы и ненависть Ленки, страдания Олега, недоумение и презрительные взгляды знакомых, – все это теперь представилось под иным углом зрения. Любую плату – только скорее освободиться от необходимости лгать, жить двойной жизнью, терпеть близость человека, к которому она стала совсем равнодушной. Так жить дальше она не могла и не хотела.
Решимость в ней зрела с нарастающей силой, обретала конкретные очертания. Да, сегодня она уедет к Ефимову, скажет о своем решении сначала ему, а завтра все выложит Олегу. Не может она рвать свое измученное сердце на части. Это не жизнь. Люди рождены для счастья.