Горменгаст, стр. 135

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

I

Тит узнал, что нечто необычное готовится к празднованию его дня рождения, лишь тогда, когда до него оставалось совсем немного времени. Титу исполнилось десять лет, однако ему приходилось участвовать в таком количестве всевозможных церемоний и ритуалов, что мысль о том, что ему придется в свой День Рождения выполнять — или наблюдать, как другие выполняют, — какой-то освященный древней традицией ритуал, казалась ему отнюдь не привлекательной. Но Фуксия рассказала ему, что в день десятилетия представителя семейства Стонов происходит нечто весьма необычное. Она знала это наверняка, потому что хорошо помнила день своего собственного десятилетия, хотя тогда празднество было весьма подпорчено дождем.

— И не проси, я тебе все равно ничего не расскажу, — заявила Фуксия. — Если ты будешь знать, это все испортит. Могу тебе только сказать, что все будет... восхитительно.

— В каком смысле? — недоверчиво спросил Тит.

— Подожди, и все сам увидишь. Ты сам будешь рад, что я тебе ничего не рассказала. Было бы так здорово, если бы всю жизнь было так, как в день рождения.

Когда День Рождения пришел, Тит с удивлением узнал, что ему придется провести двенадцать часов взаперти в огромной комнате для игр, о существовании которой Тит ранее и не подозревал.

Хранитель Внешних Ключей, угрюмый старик с бельмом на левом глазу, открыл комнату, как только заря забрезжила над башнями. Комнату эту не открывали с того дня, когда праздновалось десятилетие Фуксии (а до того она стояла закрытой со времени, когда ее отцу, Гробструпу, исполнилось десять лет). Но вот снова пришел день, когда поворот ключа со скрежетом открыл ржавый замок, проскрипели дверные петли, и миру были явлены покрытые пылью сокровища Детской Комнаты.

Титу, однако, показалось весьма странным, что в день его десятилетия его запирают на целый день в огромной пыльной комнате в малознакомой части Замка. И никакие чудесные и удивительные вещи, собранные в ней, не могли развеять неприятного чувства. Да, действительно, многое в комнате для игр могло вызвать восхищение: здесь были удивительные игрушки поразительных и странных форм, снабженные хитроумными механизмами; с потолка свисали канаты, на которых можно было раскачиваться во всю ширину комнаты, приставные лестницы, по которым можно было взбираться на балконы, расположенные на головокружительной высоте и заваленные непонятными предметами. Но все это мало утешало — дверь заперта, а единственное окно расположено под самым потолком.

И все же, хотя день тянулся очень медленно, Тита поддерживала мысль о том, что его заперли в этой комнате не только в связи с какой-то там древней традицией, а прежде всего из желания скрыть от него все приготовления к вечернему празднеству. Если бы его не заперли здесь, он обязательно бы что-нибудь разузнал, и если бы догадался, что его ждет вечером, то по крайней мере мог бы представить размах готовящегося торжества. И никакого настоящего сюрприза не получилось бы.

А приготовления действительно были грандиозны. И конечно же, если бы Тит стал их свидетелем, это бы не только смазало сюрприз, но и в какой-то степени пригасило бы тот взрыв восторга и удовольствия, которые ожидали его вечером. Тит, как ни старался, не мог догадаться, что все-таки готовится, а Фуксия наотрез отказалась что-либо рассказывать. Она слишком хорошо помнила те радость и восхищение, которые посетили ее в день ее десятилетия, и считала, что не имеет права своим рассказом отнять у Тита даже сотую часть того удовольствия, которое его ожидает.

И Тит весь день провел в одиночестве, которое нарушалось лишь тогда, когда ему на специальных золотых подносах приносили еду. За час до захода солнца в комнату вошли четыре человека. Один нес большую коробку, в которой оказалась одежда. Титу предложили облачиться в нее. Второй принес легкий плетеный паланкин — кресло, установленное на двух шестах. Третий человек держал в руках длинный зеленый шарф, а четвертый — поднос с бокалом воды и пирожными.

Оставив все это в комнате, все четверо вышли, а Тит стал переодеваться. Одежда для церемонии оказалась достаточно простой: маленькая бархатная шапочка, просторное одеяние без швов из какого-то серого материала, длинное, до щиколоток, пара сандалий, тонкая золотая цепь, надеваемая вместо пояса. Вот и все. Переоблачение не заняло много времени, и, застегнув сандалии, Тит позвал тех четверых, которые все это принесли.

Они тут же вошли на зов, и человек, несший шарф, приблизился к Титу.

— Ваша светлость...

— А это для чего? — спросил Тит, разглядывая шарф.

— Я должен завязать вам глаза. Это является честью церемонии.

— Нет! Зачем это нужно! — воскликнул Тит.

— Я здесь ни при чем. Я лишь исполняю то, что велит Закон.

— Закон! Закон! Закон! Как я ненавижу этот Закон! — вскричал мальчик — Сначала меня продержали целый день взаперти! Теперь мне завязали глаза! И все этот дурацкий Закон! Зачем это все нужно? Ответьте мне! Почему вы молчите?

— Я здесь ни при чем, — спокойно сказал человек, державший шарф (наверное, это была его любимая фраза). — Видите ли, ваша светлость, если не завязать вам глаза, то такого сюрприза, как нужно, не получится. И понимаете, — человек стал говорить увлеченно, словно его самого вдруг заинтересовало, то о чем он говорит, — понимаете, с завязанными глазами вы не будете знать, куда направляетесь, а потом, и знаете, все собравшиеся, все эти толпы, будут поначалу стоять в мертвом молчании...

— Молчать! — выкрикнул один из четверых. — Ты уже и так много сболтнул! — И, обратившись к Титу, добавил: — Разрешите мне заверить вашу светлость, что все делается для того, чтобы доставить вам радость и удовольствие!

— После всего что я вытерпел, надеюсь, что все будет так, как вы говорите!

Его страстное желание выбраться поскорее из комнаты для игр пересилило неприязнь к повязке на глазах. Отпив воды из бокала и проглотив пирожное, Тит шагнул к человеку, державшему в руках шарф.

— Ладно делайте что положено, — сказал он и позволил завязать себе глаза. Шарф был обмотан несколько раз вокруг его головы, и Тит погрузился в полную темноту. Потом он почувствовал, как у него на затылке завязывают концы шарфа.