Алики-малики, стр. 6

— Ты, брат, не видел моего мотоцикла? — спросил Сергей, придвигая Алику мороженое. — Своими руками сделал. Понимаешь, хранить негде, в институте стоит. Хочешь, махнём сейчас туда и покатаемся?

Алик оставил мороженое.

— Ты ешь, ешь! Так какой, говоришь, магнитофон? Ну-ка расскажи о нём подробней, что за штука такая…

Кожаный ошейник

Над горой ещё не поднялось солнце, ветер дремал в лощине, свернувшись в клубок, а Орко уже проснулся. Он стоял, привязанный к ограде, скучал и ждал, когда закричит петух, зашевелятся куры, послышится голос хозяйки и зазвенят о подойник молочные струи. Он будет ждать, пока в шуме просыпающегося дня не разнесётся хрипловатый и резкий голос Хазбулата, его молодого хозяина. Кроме Хазбулата, был ещё старый хозяин Кунай. Он всегда, сколько помнит его Орко, был молчалив. Это был хороший хозяин, всегда спокойный, разумный и терпеливый. Он трудился вместе с Орко, возил на нём сено с луга, и это было хорошо, потому что сено нужно было корове, овцам, а также и ему, Орко. Вместе они возили на базар яблоки и виноград в корзинах, белый камень с горы, и это тоже было важно. Орко возил, а хозяин шёл рядом, сгружал корзины на базарный прилавок. Хозяин всегда трудился — дробил камень, мостил им дорожку, пускал воду в арык, поливая огород и деревья. А когда дела не было, привязывал Орко к ограде, давал охапку сена и торбочку овса, мягко трепал по ушам и шее. Это был хороший, спокойный хозяин, не то что молодой Хазбулат.

Молодого хозяина Орко помнит совсем ещё маленьким, когда тот, пухлый, беленький, пахнущий молоком, ползал на четвереньках, как щенок. Он помнит, как тот впервые начал вставать на кривые ножки и тянулся к нему растопыренной грязной ладошкой. Орко доверчиво наклонялся над мальчиком, а тот цепко и больно впивался пальцами в губы или уши, и Орко спокойно терпел, помахивая хвостом и осторожно перебирая ногами. Когда Хазбулат подрос, он стал хватать Орко за хвост. Худо пришлось бы чужому человеку, который вздумал бы схватить Орко за хвост. Он припадал на передние ноги, а задние вскидывал вверх, и чужак, получив удар в живот или грудь, летел на землю с воем, а затем, опомнившись, уползал подальше, как ящерица, и на всю жизнь зарекался затевать возню с ослиным хвостом. Но проделки Хазбулата, мальчишки с цепкими руками, Орко сносил терпеливо, потому что запах его, дыхание, чёрные, как маслины, глаза он знал с той минуты, когда добрая хозяйка Сулима вышла с белым свёртком из родильного дома и передала свёрток старому хозяину Кунаю, и потом все они шли домой, и Орко шёл рядом, слушая, как свёрток, нежно пахнущий молоком, кряхтит и чмокает, как ручеёк, пробивающийся среди камней в горах.

От Хазбулата Орко всё мог стерпеть…

Теперь Хазбулат был худой, сильный и ловкий, как волчонок, двенадцатилетний мальчишка с нестриженой гривой жёстких чёрных волос и горячими, опасными, как пчёлы, глазами. По утрам, подхватив сумку под мышку, он торопился к большому дому с двумя рядами окон внизу и вверху, куда сбегалась чуть не вся детвора аила, и на несколько часов водворялась тишина, словно аил при свете дня всё ещё продолжал спать. Но Орко уже знал время, когда эта обманчивая ночь прекращалась — в двухэтажном доме кончались занятия, и шум, сперва тихий, потом всё громче, как горный поток, катился по улицам и переулкам, растекаясь по дворам, словно по арыкам, пока к ограде во дворе не подбегал Хазбулат и тут же, сбросив сумку, прыгал на Орко верхом…

Иногда, впрочем, и Орко приходилось с утра бежать к двухэтажному дому. Хотя дом находился недалеко, Хазбулат отвязывал его, выгонял на улицу, садился на спину и гнал его рысью к школе. Из переулков и улиц появлялись ребята, и некоторые из них, как и Хазбулат, скакали на осликах, а у самой школы, пока не раздавался звонок, устраивались гонки. Орко, желая угодить молодому хозяину, нетерпеливо колотившему его по бокам, нёсся во всю прыть, стараясь обогнать соседских ишаков. Мчались мимо тополей, акаций, оград, пугая кур и собак. Орко почти всегда приходил первым. Когда раздавался звонок, ребята разом забывали своих ослов и устремлялись к школе. Орко брёл один домой — дорогу он знал, как знали и другие ишаки, разбредаясь по дворам. Они жили рядом и часто встречались на базаре, но общались редко, потому что люди были им ближе и нужнее — они их кормили. Но по ночам, чувствуя томление и тоску по сородичам, ишаки начинали взывать друг к другу. Крики их разносились по аилу и улетали к дальним горам, возвращаясь оттуда эхом. В эти минуты они объединялись в одно своё государство и перекликались, громко обсуждая какие-то свои ослиные дела. Какие? Это была ослиная тайна, о которой людям не дано было знать…

Когда Хазбулата не было дома, а у старого хозяина не предвиделось никаких дел, Орко дремал или пасся за оградой. Он поднимал голову и смотрел на горы, на небо, на кустарники, вдыхал сладкий запах лугов, а иногда вдруг чуял свежее веяние холода, стекавшего с белых горных вершин. Он жил со спокойной совестью существа, занятого делом и тем одним оправдывающего своё существование. Он ощущал тёплую шкуру свою, плотное брюхо, крепкие ноги, чуткие уши и острые глаза и сам себе казался прекрасным и нужным. Он был доволен собой, своими хозяевами, не только старым, но и молодым, которому по молодости прощал его проказы. Он был доволен также двором, в котором жил, курами, собакой, с которой никогда не ссорился, коровой, ничем ему не мешавшей, всем миром, полным вкусных запахов и красок, радующих глаз.

Однажды к хозяину пришёл сосед Мустафа.

— Говорят, что в каком-то районе на ишаков напала хворь, — сообщил ему по секрету Мустафа. — Ты ничего не слыхал? Что за хворь, ты не знаешь? Может, какая-нибудь чума? Или, может, скотская язва, прах их возьми? А ещё говорят, что эта самая язва или чума пробирается и в наш район. Скажи, Кунай, ты ничего не слыхал?

Нет, Кунай ничего не слыхал ни о какой язве и чуме, но чёрная забота закралась в его душу. Тем более что кто-то, как он узнал потом, стал выгонять своих ослов. По аилу ходили тёмные слухи. Говорили, что от ослов болезнь переходит на рогатый скот. И что скоро в районе введут карантин. Может, всё это выдумали глупые старухи, но вот Мустафа уже выгнал свою ишачку. И другие тоже стали выгонять. И тогда Кунай стал думать: зачем держать ему этого паскудного осла, дожидаясь чумы или язвы, кто их там разберёт?

— Хе, Кунай, кажется, тебе тоже придётся прогнать своего Орко, — сказал он себе, потому что всерьёз относился ко всяким слухам, которые грозили бедой. — Ишак в хозяйстве нужен, конечно, но что поделаешь, если в аиле все уже говорят о чуме или язве, чёрт их там разберёт?

Кунай сошёл с крыльца, подошёл к ограде и долго смотрел на Орко, скрёб свою волосатую грудь и кривился, словно его мучила изжога.

— Чего ты стоишь, дурачок? Давай-ка поработаем в последний раз.

Хозяин запряг осла в тележку и первым делом загнал его в сарай, где стал лопатой грузить навоз и вывозить на огород, чем давно собирался заняться, да всё откладывал, считая, что времени впереди у него много. Кто знал, что придётся выгонять осла! Потом он стал вывозить мусор со двора и гнал Орко на свалку к оврагу, куда свозили мусор со всего аила. Вывозили они до полуночи, и Орко уже качался от усталости, оттого, что нарушились его привычки, потому что в это время он привык дремать. Но хозяин и на этом не успокоился — он погнал его на карьер и стал возить белый камень и щебень, хотя запас камня ещё был во дворе, и только под самое утро оставил его в покое, но и то ненадолго. Как только открылся базар, хозяин взгрузил на него два ящика с виноградом и за всё то время, что продавал, не догадался надеть ему на морду торбочку с овсом, как это делал всегда, пока шла распродажа. И что обиднее всего, ни разу не сказал ласкового слова, не погладил, а всё понукал и охлёстывал его камчой.